– Так не бывает, чтобы все участники были мертвы. Кто-то обязан победить и выжить, – Зетлинг обернулся к Минину. – Жив полковник Вершинский. И я уверен, что это убийство не обошлось без его деятельного участия. И расправа с Глебовым была неслучайна. Поручик что-то знал, что-то такое, что нам знать не положено. И убил его Вершинский, в этом нет никаких сомнений! Но Тишевский был командиром Глебова и, очевидно, проник в то, что стало для поручика приговором. Заметь еще, – Зетлинг возбужденно указал на изуродованное лицо полковника, – стиль убийства один. Во всем этом есть особая таинственность или претензии на нее.

– Вспомни, ты что-то говорил о некоем Аваддоне, будто бы он был склонен к эдаким приемам?

– Нет, будь здесь Аваддон, – Зетлинг задумался, – если бы это было дело рук Аваддона, то наверняка и мы бы лежали вот так, как покойный полковник, царствие ему небесное, – Зетлинг перекрестился. – Аваддон не допускал таких вопиющих промахов. Из разговора с Никанором Ивановичем я понял, что их пути разошлись, так что вряд ли…

– Ты не вполне уверен?

– Не вполне, это верно. Последние дни я вновь ощущаю то странное, даже пугающее чувство, которое сопутствовало моему столкновению с Аваддоном несколько лет назад. Будто за спиной постоянно есть чужие пристальные глаза, неотрывно следящие за каждым шагом. Думаю, это нервы.

– В таком случае у нас схожее заболевание.

Зетлинг поднял удивленные глаза на Минина и вынужден был признать, что тот говорит серьезно.

– Оставим это пока. Однажды мне показалось, будто я видел его на улице в проезжающей коляске. Но скорее всего я ошибся. Если Аваддон в Новочеркасске и до сих пор не дал о себе знать, значит, я повторяю свою старую ошибку.

– Какую?

– Мы действуем в его интересах.

– Но ведь он большевик, а Никанор Иванович был его другом?

– У Аваддона нет друзей и политических убеждений. Он не принадлежит партиям и никому не служит по зову души, практически никому. В его глазах все мы и они, – Зетлинг кивнул на север, желая показать, что имеет в виду большевиков, – всего-навсего орудия, которые куют сталь и выбивают искру для грядущих перемен.

– Слишком много мистики.

– Тебе как специалисту по раннему христианству это не должно претить. Аваддон идеалист, в том научном смысле этого слова, что он верит в господство духа над телом, а разума над инстинктами. А когда человеческие дух и разум берут верх над плотью, на свет является мистика, особый мир, вмещающий в себя заплутавшего духовного человека.

Минин проницательно посмотрел на Зетлинга, перевел взгляд на тело Тишевского и задумчиво провел ладонью по подбородку.

– Я слишком очерствел за годы бегства и войны. Но ты прав. Человек, сумевший в одиночку во имя гордыни подавить плоть, – опаснейший враг.

– Если он здесь, нам с ним не тягаться.

– Разве что просто убить?

– Даже этого нельзя сделать без особых оснований. Я обязан ему жизнью, и не только своей, но жизнью Маши… Но будем верить, что все обойдется.

Минин приказал казакам убрать покойника. Тело погрузили в разбитый тарантас. Кучер присвистнул, приободрил кобылу плетью и поспешил к городу, рассчитывая поспеть до темноты. Казаки повскакивали на лошадей и, опередив медлительную повозку, ускакали вперед.

Минин подошел к краю обрыва и носком сапога толкнул камень. Булыжник покатился вниз, увлекая за собой тучу песка и пыли.

– Дурное место, – сказал Минин и поспешно направился к лошадям. – Мы едем?

– Езжай. Но не в Новочеркасск, а к Маше. Завтра утром проводи ее до гостиницы и оставайся с ней, покуда я не приду. Будь внимателен. Она очень уязвима.

– Думаю, что самое уязвимое место для нее – это ты. Потому лучше поедем вместе. Выпьем винца, забудемся. Мария Александровна нам споет…

– Слышишь ветер? – прервал его Зетлинг. – Он мчится этой дорогой и вот-вот настигнет нас.

– Оставь эти глупости! – Минин вскочил в седло. – Едем!

– Нет, к тому же… – Зетлинг прищурил правый глаз, – к нам гости.

Минин посмотрел в сторону тонущего в ночных сумерках Новочеркасска и едва разглядел черную точку, уже приближающуюся к кавалькаде казаков, сопровождающих тело полковника.

– Это шарабан, и он, судя по всему, едет именно сюда, хотя можно предположить, что и на хутор.

Большак, ведущий из города, перед подъемом на холм делал развилку. Одна его ветвь огибала возвышенность и, петляя среди сопок, вела к хуторам вдоль берега Дона. Другое ответвление дороги, поросшее травой, с глубокими колеями от нагруженных повозок, взбиралось выше в гору, достигая почти места, где стояли наши герои. Затем дорога огибала овраг и уходила вниз, к паромной переправе через Дон.

Черная точка приближалась. Она поравнялась с телегой, на которой везли тело полковника и, съехав на обочину и приостановившись, продолжила движение. Уже было видно, что замеченная нашими героями карета была крытым черным ландо.

– Что делать ландо в такой глуши? – Зетлинг потрепал за гриву своего жеребца и приказал: – Забирай Серого и выполняй, что я тебе сказал. Позаботься о Маше.

– Постой, но что ты будешь делать без коня?

– За мной едут, – сухо ответил Зетлинг.

– За тобой? Но кто? Ты уверен?

– Аваддон.

– Ты… – Минин увидел в глазах друга обреченность. – Я пойду с тобой.

– Не нужно. Тебе будет мало удовольствия знакомиться с этим человеком. Он, бесспорно, интересен как личность, но скорее для психиатра и предпочтительнее в смирительной рубашке. Сам факт знакомства с ним будет представлять для твоей жизни огромную опасность. В этом нет нужды.

– Ты меня плохо знаешь, если думаешь, что я уйду.

Ландо подъехало к развилке дорог у подножия сопки. Кучер свистнул и щелкнул плетью, подгоняя лошадей вверх.

Минин спешился, но остался возле коня, держа его за узду. Коляска взобралась на холм и остановилась. Кучер на дрожках, коренастый смуглый казак, достал из-под подкладки цигарку и затянулся. Зетлинг напряженно смотрел на дверцу, гадая, кого увидит за ней.

Дверца отворилась. Из ландо, осторожно ступая на поросшую молодой травой землю, вышла девочка. Чепчик частью скрывал ее круглое белое лицо. Девочка была одета в ситцевое платьице с голубыми и желтыми цветами. Она не закрыла дверь за собой, и было видно, что в ландо больше никого не было. Минин с Зетлингом удивленно переглянулись.

Девочка сделала несколько шагов, осторожно ступая по изрытой телегами и конскими копытами земле. Она подняла глаза на Зетлинга и, сдвинув чепчик со лба, улыбнулась.

– Вы поедете с нами? – спросила девочка, все так же улыбаясь сомкнутыми губами и большими карими глазами.

Зетлинг промедлил секунду, сделал шаг навстречу к девочке и сказал:

– С удовольствием, юная леди. Но куда?

– Папа сказал, что вы с радостью поедете. Он сказал, что вы его не должны были забыть и что с радостью навестите его.

– Но кто ваш папа? Вы не ошибаетесь?

– Нет, что вы! – девочка широко улыбнулась. – Ах, извините, я не представилась! Меня зовут Тася, Таисия. С вашим другом я уже знакома, – девочка перевела взгляд на Минина и поклонилась, – вы тогда не взяли котят, и я отдала их в трактир. Хозяин обещал присмотреть.

Зетлинг повернулся к Минину. Ротмистр стоял нахмурившись, с недоверием смотря на довольного собой и жизнью, глубоко вдыхающего табачный дым кучера.

– Так вы едете? – спросила девочка.

– Да, наверное. Но вы не ответили, кто ваш папа. У меня много знакомых, и я не могу припомнить, кого вы имеете в виду.

– Вы боитесь? – спросила девочка. – Напрасно. Папа сказал, что если бы хотел вам зла, то отправил бы к вам не меня, а кого пострашнее. К тому же мы все очень любим Марию Александровну, и вам не причинят зла. Поедемте. Лучше вернуться в город до темноты.

– Да, поспешайте, барин! – трескучим смешливым голосом отозвался кучер. – Время лихое, а болтаться здесь ночью у меня нет желания. Седайте и поедем.

Вершину холма еще освещало закатывающееся на западе солнце, а снизу наползали сумерки. Ротмистр держал в поводу двух коней, нетерпеливо роющих землю копытами.