— Я вижу, ты в блестящей форме, — сделала комплимент Сильвия, не обращая внимания на ее колкий тон.

— И, разговаривая, больше не делаю ошибок, — напомнила ей Анна.

Сильвия порылась в сумке, словно искала забытую вещь, хотя в действительности хотела только скрыть замешательство.

— Мы могли бы встретиться как-нибудь, — предложила она, — мне было бы приятно видеть тебя.

— Мне тоже, — ответила Анна, — хотя времени чертовски не хватает. — И она не лукавила. Ее время, в самом деле, было по минутам расписано, а свободные от занятий часы распределялись между фортепьяно, верховой ездой, плаванием и теннисом.

— Адская жизнь у вас, — сказал спутник Сильвии, вступая в разговор. — Меня зовут Арриго, — представился он с простотой, которая показалась Анне волшебной.

— О, извини меня, Анна, — воскликнула Сильвия, — я была так рада встретить тебя, что забыла представить моего жениха, графа Арриго Валли ди Таверненго. — Она произнесла его титул, имя и фамилию медленно и раздельно, с явным намерением поразить Анну.

— Какое замечательное имя! Как у персонажа из рыцарского романа, — иронически прокомментировала Анна отчасти и для того, чтобы отвлечь внимание от двух красных пятен, которые появились у нее на щеках, когда граф Арриго пожимал ей руку.

— Увы, вкусы общества изменились, и рыцарские романы теперь не в чести, — вздохнул он, не сводя с нее восхищенных глаз. У него явно было чувство юмора, что подчеркивалось любезностью манер. — Имя Больдрани сегодня куда известней.

— Рыцарство во все времена имеет определенное обаяние. — Рождался приятный диалог, далекий от светских забот.

— Как поживаешь? — вмешалась Сильвия, чувствуя себя отодвинутой в сторону. — Ты мне ничего не сказала о своем отце.

— А ты меня ничего о нем не спросила. Как бы то ни было, благодарение небу, он здоров. Если хочешь, — продолжила она насмешливым тоном, — расскажу, как поживает мой брат. Ах да, ты с ним незнакома. Однако ты, конечно, слышала разговоры о нем, ведь он не сын Чезаре Больдрани — его фамилия Милькович. Джулио Милькович. История моей семьи, дорогой граф, — продолжала она, обращаясь к Арриго, — увлекательна, как роман. Если Сильвия еще не сделала этого, попросите вам ее рассказать.

— Ты, кажется, все еще в обиде на меня из-за этих старых шуток в колледже? — Сильвия вспомнила зеленые глаза Анны-девочки, полные злости и угроз. — Но мы могли бы стать добрыми подругами, хочешь? — предложила она.

— Мне далеко до тебя, — сказала с легкой иронией Анна. — Ты уже взрослая, а я все еще девчонка.

— Я позвоню тебе? — не хотела сдаваться Сильвия.

— Я уезжаю в Австрию до конца лета.

— Ну, если будет желание, позвони мне сама. Звони когда хочешь.

Они распрощались, и, подавая руку Арриго, Анна снова почувствовала легкое волнение, вызванное теплом его большой и сильной руки.

Подойдя к теннисному корту, возле которого ее ждал шофер с распахнутой дверцей автомобиля, Анна обернулась и увидела, как Сильвия о чем-то оживленно разговаривает со своим женихом. Видно, уже рассказывала ему первую серию саги о семействе Больдрани.

Анна приветливо кивнула шоферу в ливрее и уселась на сиденье с ним рядом. Для многих посетителей клуба эта девушка не значила ничего, но для людей понимающих, кто есть кто в промышленно-финансовом мире, одно ее имя вызывало жгучий интерес. Она ничего не делала, чтобы быть на виду. Скорее, наоборот, ее прирожденная осторожность и отцовские советы сделали из нее человека крайне скрытного. У нее было мало знакомых и ни одной подруги. В школе ее уважали за успехи в учебе, но считали высокомерной и холодной.

— Поехали домой, Джованни, — сказала она водителю.

Между сиденьями лежала цветная открытка с изображением Спасителя, словно осеняющего бухту Рио-де-Жанейро, открытка от Джулио, который писал все реже, с тех пор как уехал к отцу за океан. Немезио остепенился после войны и занялся бизнесом в Бразилии: на его фабрике изготовлялась стильная мебель по итальянским образцам, но из бразильской древесины. Анна думала о брате, о Немезио, но перед ней по-прежнему стояли эти темные, горячие и завораживающие глаза Арриго, с которым, возможно, она никогда больше не встретится.

Оглядев серебряный поднос, на котором, словно в витрине колбасного магазина, были разложены широкие круги ростбифа, Анна отрицательно покачала головой и поблагодарила улыбкой. Слуга в белой куртке и белых перчатках сделал шаг в сторону, продолжая свой обход.

Мария, которая по старинной своей привычке, даже когда за столом были гости, время от времени уходила на кухню, тут же встревожилась.

— Что с тобой, мое сокровище? Тебе нехорошо? — Люди ее поколения привыкли связывать плохой аппетит с какими-то неладами в здоровье.

— Ничего, все в порядке, мама, — ответила девушка.

— Может, чего-нибудь другого? — озабоченно предложила мать. Анна спокойно посмотрела на нее.

— Я не могу превратиться в бездонную бочку, только чтобы доставить тебе удовольствие, мама.

— Да, конечно, — прошептала Мария, — но мне кажется, ты бледна. — В тридцать три года она все еще была красива, но цвет ее лица утратил свою былую свежесть, казалось, она израсходовала свою жизненную силу в тяжелые годы войны.

— Да нет, мама. Я в отличной форме. — Это была не совсем обычная фраза для нее, и отец это тут же почувствовал.

— Кто тебе это сказал? — спросил он, поднимая глаза на дочь.

— Да так, одна старая подруга. — Анна сделала глоток минеральной воды из бокала и по-детски загляделась на себя в блестящей полости серебряной ложки, в которой сверкнуло ее забавно деформированное изображение. Был вечер, окна были открыты, и с Форо Бонапарте доносился шум уличного движения, который за последние годы заметно усилился.

— В твоем возрасте, — добродушно заметил Чезаре, — должно быть, нередко случаются встречи со старыми подругами.

— Просто так говорится «старые», — отпарировала Анна, которая уловила легкую отцовскую насмешку и имела наготове ответ. — Мы, конечно, не прошли бок о бок всю войну, но у нас было несколько месяцев своих военных действий. Друг против дружки, естественно.

— Я ее знаю? — Чезаре едва заметным жестом остановил слугу, наливавшего вино. Он не любил оставлять еду на тарелке и вино в стакане.

— Это Сильвия де Каролис, — небрежно бросила Анна.

— Та приставала, которая заставляла тебя поплакать в первом классе? — Его голубые глаза на мгновение сверкнули, но тут же мягкая улыбка стерла неприязнь. — Воображаю, сколько воды утекло за восемь лет.

— Глупость и подлость неизлечимы, папа. Со временем они проявляются даже сильнее. — Ей нравилась эта сентенция, которую она впервые услышала от него самого.

— Цитируешь своего отца?

— Раз цитируют классиков, значит, можно цитировать и отца.

— Короче, — с ломбардской практичностью сказал он, — чего ты хочешь от меня?

Зеленые глаза Анны заблестели от любопытства.

— Папа, кто такие де Каролис в Милане? — В высшем свете достоинства вещей и людей измерялись только престижем и властью. И одно влияло на другое.

— Отец Сильвии отличный издатель, но плохой делец.

— В каком смысле?

— В каком смысле, — повторил Чезаре. — В том смысле, что он ставит сети слишком высоко. Работает для потомства и для искусства, а это не гарантирует коммерческого успеха.

— Однако его книги очень хороши. — Анна вспомнила прекрасные издания, альбомы с репродукциями великих художников, которые занимали целую полку в ее библиотеке.

— Люди покупают вещи не потому, что они действительно хороши, а просто потому, что они им нравятся. Дома, мебель, автомобили, книги: или ты чувствуешь веление времени, потребу дня, или закрывай свою лавочку.

— Они издают и газету? — спросила она, словно знала ответ.

— Да, женская газета. «Персоналита«— так она, кажется, называется. Надеюсь, тебе не взбрело на ум сделаться журналисткой? — спросил он встревоженно.

— Нет, папа. А ты, почему ты сам не купишь газету? — Анна собрала со стола крошки и по детской привычке положила их в рот.