— Ладно, — успокоился Пациенца, которому были хорошо знакомы вспышки гнева Больдрани, когда кто-нибудь вмешивался в его личную жизнь. — В конце концов у него это пройдет. Ты права, дом действительно нуждается в основательном ремонте. Когда закончится это светопреставление, позвони мне. Я предупрежу его, что путь свободен.

— Надеюсь, он хоть изредка будет давать о себе знать, — недовольно сказала Мария. — А далеко это Караваджо?

— Тридцать пять километров, — ответил Пациенца. — Полчаса на автомобиле.

— И что же теперь, — обеспокоилась она, — он должен каждый день ездить туда и обратно?

— Ну, это не самая большая жертва.

— Тогда я спокойна. — Она представила Чезаре, одинокого на этой пустой вилле, как ей казалось, мрачновато-запущенной, и ей стало жаль его.

— А что, красивая эта вилла Караваджо? — спросила она, обедая вместе со слугами в кухне.

— Чудесная, — ответил, поспешно проглотив кусочек, Амброджино.

— Синьор Чезаре купил ее у графа Казати, — вмешалась по обыкновению Чеккина.

— Ты несносная женщина, — запротестовал Амброджино, — никогда не дашь мне слова вставить.

— А что, запрещено говорить? — рассердилась она, вытирая рот салфеткой.

— Нет, конечно, — успокоила ее Мария. Ей не терпелось узнать об этой усадьбе.

— Вы знаете, синьора Мария, кто такой граф Бенедетто Казати? — спросил Амброджино.

— Ну, да, я слышала о нем.

— Граф Казати владел этой виллой, которая понемногу приходила в упадок, — неспешно начал свое повествование Амброджино, — и тогда он захотел продать ее…

— Но не находил покупателя, — опять не удержалась Чеккина. И тут же в знак раскаяния прикрыла себе рот рукой.

— Вот тут-то, — продолжал Амброджино, метнув на нее свирепый взгляд, — и появился синьор Чезаре. За сумму, как говорят, непомерную, он купил эту никому не нужную виллу. Трудно даже сказать, сколько ему пришлось вложить денег, чтобы привести в порядок эту виллу, но сейчас она просто загляденье. При ней есть фруктовый сад, огород, обстановка же роскошная. Правда, и забот не оберешься. Думаю, что синьорина Джузеппина заболела отчасти из-за этого. Уж очень она переживала, чтобы все там было ладно. Но зато теперь это чудо.

— А ты уверен, Амброджино, что рассказал ей все? — ехидно спросила служанка. — А что еще я должен был рассказать?

— Историю, которая стоит за всем этим, — ответила, торжествуя, Чеккина.

— Да ну, — отмахнулся от нее Амброджино. — Все это сказки, легенды. Выдумки женщин, которым дай только посплетничать.

— Ее называют «Силенциоза», эту виллу, — сообщила, понизив голос, служанка. — Не хотите ли узнать, синьора Мария, почему ее так назвали?

— Да ты же сама умираешь от желания рассказать ей это, — ехидно заметил Амброджино.

— Послушайте, синьора Мария, — подкрепившись глоточком вина, начала она с таинственным видом. — Раньше-то эта вилла называлась «Карлотта». Так звали старую графиню Казати, мать графа Чезаре. И вот, скажу я вам, лет пятьдесят, а может, и сто назад, — уточнила она, округляя и без того внушительную цифру, — на этой вилле умер от горя граф Чезаре Казати. Он был добрый, как голубок, но имел, на свое несчастье, один глаз воловий. А умер он с горя, потому что ему не позволили жениться на его любимой девушке, поскольку она была из простонародья. Тогда-то и изменилось название виллы — ее стали называть «Силенциоза». И с тех пор… — Тут Чеккина наклонилась вперед, приглашая и Марию с Амброджино сделать то же. — И с тех пор по ночам там появляются духи, — шепнула она и, быстро перекрестившись, забормотала молитву.

— Скажешь тоже, — протянул Амброджино, который все же слегка побледнел. — Там постоянно живут Романо и Аузония, которые ухаживают за домом, но никогда ничего не видели.

— Глас народа — глас Божий, — заявила, поджав губы, Чеккина. И на всякий случай перекрестилась еще разочек.

— Ну что ж, пора и в постель, — сказала Мария, поднимаясь, чтобы скрыть какое-то смутное беспокойство, которое вызвала у нее эта история. — А то завтра опять появятся в доме эти варвары, в шесть утра нужно быть уже на ногах. — Варварами они называли рабочих и каменщиков, которые перевернули дом вверх дном.

Чезаре приехал в Караваджо на своем старом «тополино». Он был привязан к этой машине и предпочитал ее «роллс-ройсу», «изотте фраскини» и «ланче», стоящим у него в гараже. Багажник машины был набит луковицами.

— Это для нас? — спросил садовник.

Чезаре утвердительно кивнул головой.

— Луковицы нарциссов, — сообщил он, помогая выгружать их.

— Луковицы чего? — удивился слуга, который никогда не замечал у своего хозяина интереса к цветам, а тем более к нарциссам.

— Луковицы нарциссов, — повторил недовольно Чезаре. — Я что, по-турецки говорю?

— Нет, нет, — с готовностью ответил садовник, — просто я не сразу расслышал.

— У них красивый цвет, — начал объяснять ему Чезаре, — они душистые и долго стоят. Посади их здесь, и там, и вон там, — приказал он, показывая рукой. — Посади их повсюду, кроме двора, вплоть до ограды фруктового сада. Я хочу цветник, хочу целый луг из нарциссов. Как ты думаешь, этих хватит?

— Если этих не хватит, я возьму еще, — покорно согласился садовник, который с ужасом слушал цветочный проект хозяина, продолжая выгружать луковицы.

В тот вечер телефон виллы «Силенциоза», обычно немой как рыба, вдруг зазвонил. Чезаре застыл с ложкой супа в руке, подозрительно глядя на аппарат, стоявший на буфете в столовой.

— Алло! — гаркнул он, взяв трубку.

— Это Мария.

Ее теплый мягкий голос, однако, вызвал у него раздражение.

— Ну что это еще за новости по телефону?

— Я хотела сообщить вам, что ремонт закончен, — сказала она скорее весело, чем почтительно. — Вы можете вернуться домой. Завтра воскресенье — я, как обычно, ухожу навестить мать и сына.

— И ты звонишь мне во время обеда, чтобы сообщить мне, что завтра воскресенье?

— Я побеспокоила вас, — радостно продолжала она, — чтобы сказать, что завтра меня не будет и я не увижу, к сожалению, вашего лица, когда вы переступите порог своего дома. Здесь все преобразилось. Осталось лишь натереть пол в вашем кабинете.

— Ну, хорошо… Ладно, посмотрим… — Чезаре пробубнил еще несколько невразумительных слов.

— Сначала посмотрите, — посоветовала ему смеющимся голосом Мария. — Добрый ночи, синьор Чезаре.

Эта самонадеянная девчонка опять опередила его, в который уже раз оставляя с носом. Он бросил трубку и вернулся за стол. Аузония по-матерински увещевала его еще немножко поесть, но кусок уже не шел ему в горло.

— Это черт знает что, — пробормотал он, отодвигая тарелку. Сначала она выжила его из дому, а потом нахально беспокоит в Караваджо, чтобы сообщить, и с таким видом, словно смеется над ним, что он может вернуться в свой собственный дом. Завтра, видите ли, он может вернуться. «А почему завтра? — подумал он. — Почему не сегодня?..» Это было иррационально, неразумно, ну а все, что он делал в последнее время, разве можно назвать разумным? Покупать в его возрасте, в его положении тюльпаны охапками, возить луковицы в багажнике, чтобы разбить здесь целый луг из нарциссов?..

— А ведь я это сделал ради нее, — признался он себе наконец. Но разве она когда-нибудь появится здесь, в Караваджо? Это было его убежище, его приют, здесь было его еще не забытое прошлое. А она кто ему?.. Может, она даже задержится у него в доме. Она молода, привлекательна, не сегодня-завтра встретит кого-нибудь или вернется опять к своему мужу. А он? Что происходит с ним?.. Оставался ли он прежним великим Чезаре Больдрани? Да, но что-то происходило в его душе.

— Аузония, — приказал он. — Вели Романо открыть гараж. Я еду в Милан.

— Ночью? На автомобиле? — всполошилась Аузония. — О, Господи! Столько километров в темноте.

Но Чезаре уже не слушал ее — приняв решение, он не имел привычки менять его.

Через три четверти часа сонному швейцару пришлось вылезти из постели, чтобы в наспех застегнутой ливрее выйти и открыть ему. Мария, уже предупрежденная слугами, ждала его у двери.