Я промокнула глаза и трубно высморкалась.

– Чем наивно рассуждать о счастье, – заметила Инесса, – пора бы уже повзрослеть, моя дорогая.

– Тебе нужен основательный мужик! – добавила Марьяна. – Реальный такой мужик, без соплей и колебаний.

– Короче говоря, – подытожила Белка, – как ни грустно нам тебя отпускать, пора, Сашка, снаряжаться в путь-дорогу! И размышлять тут нечего. Не каждый день богатые американцы замуж зовут. В конце концов, что ты теряешь?

В самом деле, что я теряю?

Ну, во-первых, я махом теряю своих друзей. Несмотря на искренние заверения Грегори принять у себя всех, кого только захочу увидеть, мне слабо верится в подобную щедрость. Столкнувшись с некоторыми особенностями его характера, сомневаюсь, что захочет Грегори делить мою любовь и внимание с кем бы то ни было. Пусть даже на короткий срок и под пристальным наблюдением. С его строго избирательным отношением к людям, с его язвительной проницательностью лучше вовсе ни с кем Грегори не знакомить, чтоб не раздружил он меня, ненароком, с самыми дорогими моими друзьями. Выходит, общаться нам остается лишь по телефону. Либо в случае моего посещения Москвы. Тут я опять же сомневаюсь в готовности Грегори отрывать меня от себя. Если бы не мой сын, он и теперь не отпустил бы меня домой. Только это обстоятельство, как признался он честно, вынудило его ненадолго расстаться со мной. Что ж, получается, я автоматически теряю возможность поездок в Москву? Выходит, так!

Что я теряю еще? Родную речь. Мне придется полностью перестроиться на чужой язык, начать на нем излагать мысли, писать по-английски и даже думать. Не я первая! Привыкну, в конце концов! Заговорю! Задумаю! Грегори считает, что мне необходимо слушать все новости на CNN, и тогда я быстро научусь говорить так же, как они. Я попробовала послушать и не поняла ничего! Словно бы это не знакомый мне со школы английский язык, а какой-нибудь урду, стремительно пробалтываемый дикторами. Зато большинство американских граждан разговаривают довольно понятно, наверное, потому что так же, как я, не являются носителями языка.

Еще я теряю работу. Работу, на которой совсем недавно расправила крылья, почувствовала себя более уверенно, доказав себе и окружающим, что умею действовать не только в заданном направлении, но и творчески подходить к любому заданию.

Вот, собственно, и всё, что я теряю. В остальном – сплошные приобретения. Сплошные жирные плюсы. Все окружающие твердят: нечего думать, надо ехать! Отчего же так муторно на душе? Я всё время переживаю, взвешиваю и сомневаюсь. Зачем? Может быть, закрыть глаза и – «в пучину окунуться»? Ну, как подруги советуют…

Когда я получила предложение руки от Лапонецкого, умные и взрослые люди, пеняя на мою неопытность и несознательное отношение к жизни, изо всех сил толкали меня в то замужество. Что из этого вышло – известно. С тех пор прошло двенадцать лет. Неужели я так и не повзрослела? Почему мне необходимо прислушиваться к советам кого угодно, кроме собственного сердца? Почему-то стук его, при мысли о замужестве с Грегори, сигналит о крайнем волнении, но волнение это отнюдь не сладостное, какое бывает у барышень, пребывающих в плену блаженных грез и чарующих надежд на безоблачную жизнь в объятиях любимого человека…

– Здравствуй, милая моя!

Боже, я так вздрогнула, словно размышления были прерваны заговорившим привидением.

– Это ты, Гриша? – испуганно спросила я.

– А ты ждала кого-то другого? – удивился голос, столь явственно почудившийся мне приветом из прошлого. Как же сразу, в первое мгновение нашего знакомства, не распознала я, кого он мне так явственно напомнил! Та же интонация и тембр похожий! Да и мои внутренние вопросы сходны с теми, двенадцатилетней давности, когда ломалась моя судьба.

– Ну-ка, расскажи, милая, где была, с кем встречалась.

– Я встречалась с подругами детства, – проговорила неохотно, стряхивая с себя аналогию с минувшим, – мы гуляли в Ботаническом саду.

– Вот как? И о чем же вы беседовали? – Голос звучал настороженно.

– Мы просто наслаждались природой и болтали… ни о чем, – уклончиво ответила я.

– Так уж ни о чем? – засомневался голос. – И ты ничего не рассказала подругам обо мне?

– Видишь ли, дорогой, у женщин всегда есть масса самых разнообразных тем для разговора, – уклонилась я от прямого ответа. – Ты что, плохо знаешь женщин, Гришенька?

– Пожалуй, скоро я приду к выводу, что совсем в них не разбираюсь, – пробурчал он. – С тобой стал во всем сомневаться. Ты сводишь меня с ума, Саша.

– Отчего же, Гриша? – Я напряглась, вновь приготовившись к самообороне.

– Вместо того чтобы заниматься делами, ты целые дни гуляешь с подругами и болтаешь бог весть о чем. А я между тем тоскую тут без тебя.

Как надоели мне эти необоснованные упреки.

– Гришенька, я только и делаю, что занимаюсь делами, – вновь принялась оправдываться я.

– Но я не вижу никакого движения с твоей стороны, – возмущенно восклицает Грегори, – за две с половиной недели ты не приблизилась ко мне ни на шаг! Я же сделал всё, что от меня зависит. И даже больше. Просто не знаю, каким образом отсюда я могу заставить тебя шевелиться быстрее.

– Не надо меня заставлять! – вскипела я. – Мне самой прекрасно известно, что надо делать!

– Ну-ну, – холодно изрек Грегори, – ну-ну.

И исчез на несколько дней. Поначалу я даже выдохнула с облегчением, предположив, что таким образом Грегори, наконец, решил ослабить поводья, чтоб дать мне возможность действовать самостоятельно, без кнута и погоняла. Но уже на третий день подступило беспокойство: куда это он пропал? Не случилось ли чего? И решила позвонить на его прямой рабочий номер, так как дома у него срабатывал автоответчик, общаться с которым было неинформативно.

Грегори поднял трубку, холодно поздоровался и сообщил, что в минувшие дни был сильно занят. Затем безучастным тоном спросил меня о делах. На встречный вопрос:

– Как ты сам, Гришенька?

Он ответил:

– Терпимо.

И всё! Я повесила трубку, задумалась. Что сие может означать? Он разочаровался? Устал меня ждать? А может быть, встретился с Лёлей и та его утешила?

Мне вдруг стало не по себе. Что теперь делать? Продолжать собираться – увольняться – прощаться со всеми – продавать квартиру – забирать документы из школы и оформлять визу Димке или остановиться… оглянуться? И начинать отматывать кинопленку назад: крутиться и устраиваться здесь, восстанавливать связи, вновь вживаясь в эту действительность? И главное, вновь начинать мыслить по-здешнему. Не примеряя себя к американскому образу жизни.

Грегори позвонил мне почти через сутки, поздно ночью. Когда я вконец измучилась от бессмысленных поисков ответа на все возникающие вопросы.

– Испугалась, маленькая? – спросил он вкрадчиво. – Расстроилась, да? Что же такое случилось с твоим дорогим Гришенькой, подумалось, наверное. Названивал, названивал столько времени подряд и вдруг пропал. Разлюбил меня – так ты уже начала думать?

– Так, – ответила я уныло, – или примерно так.

Захотелось вдруг разрыдаться прямо в трубку. Нервы истончились до предела.

– Ну-ну, если хочется поплакать – поплачь, – милостиво разрешил Грегори. – Я здесь, Алечка, я снова с тобой.

– А до этого с кем был? – настороженно спросила я.

Грегори проигнорировал мой вопрос.

– Знаешь ли ты, милая, почему я тебе не звонил? А в последнем разговоре держал сухой и деловой тон? – спросил он.

– Почему, Гриша?

– Потому что я… безумно скучаю по тебе, Алечка, – выговорил он, наконец. – И если не буду сдерживаться, то мне станет совсем худо.

Он помолчал и, не дождавшись моей реакции, предположил:

– Ты совсем перепугалась, наверное, глупенькая, – и, участливо, как врач, поинтересовался: – Ну как, легче тебе стало теперь?

Он разговаривал со мной голосом доброго чародея, дарующего бедной девушке возможность быть счастливой. «На вот, возьми ее скорей!»