– Завтра я отправляю тебя домой, – произнес он наконец.

От неожиданности я непроизвольно сжалась. Он меня отправляет. Завтра. Как просто: отправляет он меня! И всё тут!

– Сознаюсь, – сказал Грегори после паузы, – я задумывал сделать это в конце следующей недели. Сама мысль о расставании с тобой повергала в отчаяние, – он быстро взглянул на меня, – а тебя?

– Меня тоже, – ответила я. В этот момент мне почему-то и правда сделалось отчаянно горько. Так, что сердце защемило даже.

– Ты узнаешь это здание? – внезапно переключился Грегори.

– Нет, – ответила я понуро, – не узнаю.

– А ведь мы много раз проходили мимо и дважды были внутри! – Грегори укоризненно покачал головой.

– Значит, мысли мои были заняты чем-то другим… более важным, наверное, – вздохнула я.

– Чем же, например? – полюбопытствовал Грегори.

– Например, переселением в Нью-Йорк, – грустно ответствовала я.

– Ты, что же, беспрерывно мысленно переживала переезд ко мне? – подивился Грегори. – Да так, что не замечала ничего вокруг? Это правда?

– Правда, – вздохнула я. – Все дни была погружена только в эти мысли.

– Знаешь, Саша, – задумчиво произнес Грегори, – я вот часто гляжу на это здание и думаю: такое монументальное, красиво отделанное. Смотри, как идеально облицован фасад, входная дверь оформлена всякими лепными финтифлюшками. На первый взгляд, всё кажется безупречным.

Я кивнула, не подозревая, куда он клонит.

– Так вот, – продолжил Грегори, – а начинка его разительно отличается от внешнего вида!

– То есть? – все еще не догадываюсь я.

– Ну… она попросту не соответствует внешнему убранству. Она достаточно тривиальная, ничем не выдающаяся, обычная.

– Не понимаю, – медленно произнесла я, – о чем это ты?

– Подумай, Саша, подумай. – Он испытующе смотрит на меня.

Мы проходим мимо красочной афиши известного американского фильма. На ней изображен волк. Невольно застываю, глядя на него.

– Вот, – говорю я, – какой красавец. С виду кажется похожим на собаку, но по сути ничего общего. Не дай бог встретиться с таким, заблудившись в лесу: подомнет под себя и слопает, не задумываясь. А косточки выплюнет.

– Волки никогда не нападают на людей, Саша, – возражает Грегори, словно не желая понимать ответную метафору, – если только те не представляют для них опасности.

– Вот именно, – подтверждаю я.

– Напрасно ты считаешь, что волк чем-то хуже собаки, – после паузы изрекает Грегори. – Волк самый лучший. Гордый, умный, одинокий… всегда одинокий…

– Ну да, одинокий, – криво ухмыляюсь я, – и зачем ему, спрашивается, пара? Чтоб главенствовать? Подавлять?

– Ты все правильно понимаешь, Алечка, – неожиданно смягчается Грегори. – Я всю жизнь кем-то руковожу и не люблю, когда мне противоречат. Внешне при этом кажусь лояльным, но внутри я жесткий. Очень жесткий. Моя мама любила повторять, что с детства я был очень толстокожим. Тебе следует это учесть и не повторять ошибок, подобных сегодняшней.

Мы дошли до дома, прошли мимо расшаркавшегося с нами портье, поднялись в квартиру.

– Нам надо выспаться, – распорядился Грегори, – вещей у тебя немного, соберешь чемодан утром. Прими душ, жду тебя в спальне.

5.30. Среда

Сначала – долгие разговоры в постели. Меня терпеливо убеждают в очередной неправоте.

– К чему упорствовать, Алечка, – говорится нежным голосом, в глубине которого явственно проступает металл, – ты же прекрасно понимаешь, что была виновата. Умей сознаться.

Молчу, с трудом сдерживая то ли гнев, то ли слезы.

– Я понимаю, – продолжает тот же нежно-металлический голос, – я прекрасно понимаю: тебя много обижали в жизни. Ты научилась обороняться. Но тут другой случай! Тебе предоставляется возможность расслабиться и отдаться в руки сильнейшему. Тому, который тебя никогда не обидит. А будет холить-лелеять. Возможно, даже пестовать.

Стоп. Где-то я это уже слышала.

– Ты думаешь, мне просто, – продолжает Грегори, – а мне совсем непросто! Но я отметаю все сомнения и смело беру ответственность за твое благополучие и благополучие твоего сына!

Вот это правда, истинная правда.

– Я открыл тебе свое сердце, Саша. Мне показалось, что впервые в жизни я встретил в женщине друга. Никто из моих знакомых не знает обо мне столько, сколько узнала ты за такой короткий отрезок времени! Я абсолютно честен с тобой, абсолютно искренен, полностью тебе доверяю.

Да, и это невозможно не оценить.

– Подумай, сколько женщин мечтало бы оказаться рядом со мной, но я предоставил это место тебе. Я пригласил тебя в путешествие по жизни. А ты…

А я… из-за каких-то хрустящих хлебцев чуть было всё не разрушила! Какая же я все-таки… дуреха-нескладеха. Неудачница.

– Ну вот, теперь вижу, что ты раскаиваешься, не плачь, моя дорогая Алечка. Не плачь. Я тебя прощаю. Будем считать это недоразумением, хорошо? Иди ко мне, ну, скорее иди…

8.00

Грегори выдал мне большую спортивную сумку, в которую поместились все новые наряды с обувью. Любимые полусапожки, в которых я сошла с трапа московского самолета, он мне отдать не захотел.

– Я оставлю их себе на память, – снисходительно проговорил Грегори, – они будут напоминать о той расхристанной девочке, какой ты впервые ступила на нью-йоркскую землю. Признаться, до сих пор не понимаю, как можно было предстать перед мужчиной в такой старой, потрескавшейся обуви?

10.00

Мы позавтракали в Drake вместе с дочками Стила и тепло простились с ними.

– Надеюсь, расстаемся ненадолго, – сказала Виктория.

– Когда ты вернешься, Алекс? – спросила Вероника.

Я расцеловала их, прослезившись. Пообещала, что вернусь так скоро, как только смогу. Они стояли на тротуаре и махали вслед увозящему нас такси, а я, глядя в заднее стекло на их стремительно уменьшающиеся фигурки, отчего-то чувствовала себя обманщицей.

13.00

Аэропорт им. Дж. Кеннеди. Трафика избежать не удалось. Ползли еле-еле. Грегори заметно нервничал. Он очень не хотел со мной разлучаться. Гораздо заметнее, чем я. Я соскучилась по Москве, по Димке, по друзьям и любимым книгам.

– Надеюсь, осознаешь, что теперь ты – замужняя женщина, – сдавливая меня в объятиях, изрек Грегори.

Я кивнула.

– Буду с нетерпением ждать твоего возвращения, – произнес Грегори. – Иди, милая. Мне дальше нельзя, – он слегка подтолкнул меня к выходу, – не оборачивайся и не думай ни о чем плохом. I love you, baby!

17.30

По непонятной причине рейс задержался. Пассажиры терпеливо сидели два часа в ожидании вылета. Наконец-то он был объявлен, и мы взлетели. Подсевший ко мне американец португальского происхождения по имени Жуан все это время пытался развлечь меня (а заодно и себя) разговорами. Как выяснилось, я совсем неплохо стала понимать американскую речь и даже научилась шутить на чужом языке. Во время беседы лихо переиначивала его имя на все лады: Жан, Джон, Донжуан, Иоанн, Ваня. Он был ужасно дотошным – интересовался всем, что мне понравилось или не понравилось в Америке. Многие вопросы приводили меня в растерянность. Например, на вопрос, что пришлось по вкусу из блюд американской кухни, я сразу ответить не смогла и озадаченно примолкла.

– Greek Salad, – после некоторой паузы додумалась ответить я, чем откровенно позабавила Жуана. Он предложил мне наконец-то попробовать истинно американский говяжий стейк. С радостью заказала его на ужин. Мы выпили с соседом по порции виски, и я, завернувшись в самолетное одеялко, крепко заснула. И проспала всю ночь! Чего от себя никак не ожидала.

Здравствуй, дорогой мой город. Здравствуйте, милые хмурые лица. Напряженные плечи, сомкнутые губы, настороженные движения. Унылое однообразие людского потока. Как давно никто не толкал меня с таким душевным остервенением. Без последующих извинений с обеих сторон.