– Скажи, девочка Саша, а тебе нравится, как называет тебя сестра? Я случайно подслушал, прости.

– Конечно, нравится, но это домашнее имя, так именуют меня только самые близкие люди.

– Вот как? Буду знать. Ну что же, как ни прискорбно, я вынужден тебя покинуть. Нужно работать. До завтра, Алечка…

Хорошо, что до завтра. А то у меня неожиданно екнуло сердце, после этого «…вынужден тебя покинуть». И в особенности после ласкового «Алечка»!

– До завтра, Грегори… ий.

А ведь я абсолютно не располагаю сведениями, как он выглядит. С его качествами и устремлениями все более-менее ясно, а вот внешность пока туманна. И тут я по сравнению с Грегори нахожусь в самом невыгодном положении. Он-то имеет перед глазами мою фотографию, а я его – нет.

Правда, нахальное воображение уже вырисовывало некий портрет. Надо признаться, весьма соблазнительным он мне представлялся! Во-первых, наделенный столькими достоинствами мужчина, с роскошным бархатным голосом не может быть несимпатичным! Во-вторых, только красивые, яркие, незаурядные люди впечатляли меня и приходились по вкусу. А Грегори уж очень мне приходится. И по душе, и по уму, и даже по сердцу. То-то оно колотится после каждого разговора!

– Доброе утро, Алечка!

Как приятно. Он не обманул!

– Доброе утро, Грегори! Сколько у тебя сейчас на часах?

– Глубокая ночь. Я еще не ложился, все ждал твоего пробуждения. Теперь зато смогу спокойно уснуть. Видишь, как мы далеко пока еще друг от друга… Ты встречаешь рассвет, когда я провожаю зарю. Чем будешь заниматься сегодня?

– Сегодня я не работаю, но у меня есть одно важное дело.

– Вот как? Что ж, удачного тебе дня!

– А тебе – спокойной ночи.

Мое важное дело заключалось в посещении Востряковского кладбища. Там похоронена мама Григория. Идея поездки зародилась у меня после рассказа о том, каким потрясением стала ее скоропостижная смерть. Несколько лет он не мог прийти в себя, испытывал ежедневную саднящую боль. Мама всегда была самым близким человеком. Самым любимым. И то, что он много лет не видел ее могилу, то, что он не имеет возможности ее посещать, за ней ухаживать, как делают это все нормальные люди, отдающие долг ушедшим близким, это – его личная трагедия.

Вот я, поразмыслив, и поехала на кладбище. Купила букетик цветов, взяла с собой ведерко, тряпку, маленький веничек и моющее средство. Думала, прибраться, а после сфотографировать памятник с разных сторон. Чтобы он смог хотя бы таким образом убедиться, что с маминой могилой все в порядке.

Но, найдя нужное место, была удивлена, в каком ухоженном состоянии все находится. Моя уборка не требовалась. Положив цветы рядом с памятником, я сделала несколько фотографий. С разных ракурсов.

– Простите, а вы что это тут делаете? – раздался голос у меня за спиной. Оглянувшись, увидела пожилую женщину в спецодежде и с огромным мусорным мешком.

– Здесь запрещено фотографировать? – растерянно спросила у нее.

– А зачем это вам? – подозрительно глядя на меня, продолжила она допрос.

– Потому что собираюсь отправить снимки сыну покойной. Почему вас это интересует?

– Потому что я слежу за этой могилкой уже много лет. И между прочим, последние месяцы совершенно бесплатно, хотя ваш знакомый обещал мне регулярно за это платить. Я ведь не обязана следить за всеми брошенными могилами! А он за столько лет ни разу не появился и даже не поинтересовался. Плохой он человек, вот что я вам скажу! – припечатала она.

– Зачем вы так говорите? Он ведь живет за океаном и не имеет возможности…

– Во-во, – злорадно перебила она, – «за океаном». Небось живет припеваючи, а денег жалеет даже на уборку могилы матери! Но вы ему передайте: больше я бесплатно убираться здесь не стану. У меня и без того работы хватает.

– Послушайте, я не в курсе этих расчетов, но думаю, здесь какая-то несогласованность. Кто прежде передавал вам деньги за уборку?

– Приятель этого американца передавал. Сначала-то уговаривал меня, обещал деньги каждый месяц и всякие подарки. И вот – ни слуху ни духу.

– Сколько вам платили?

Женщина задумалась.

– Да толком не помню, каждый раз по-разному, но исправно, по крайней мере. А теперь вот вообще ни копейки, разве так можно? – Она подняла с земли мешок и горестно побрела прочь. – Так ему и передайте: не буду убираться больше, уж как хотите, не буду…

– Подождите, не уходите! – взмолилась я. – Обещаю вам сегодня же разобраться в этом недоразумении. Пожалуйста, не оставляйте эту могилу без уборки. Вот, возьмите, – я поспешно достала из кошелька двести долларов и протянула их женщине, – этого хватит, чтобы компенсировать недоплату?

– Ну, спасибо, – обрадовалась та и миролюбиво добавила: – Не беспокойтесь, раз так, я буду продолжать убираться. Вы только передайте своему знакомому, что друг или кем он ему приходится – нечестный человек. Так что, – она с надеждой взглянула на меня, – может быть, лучше вы будете передавать денежки?

Покинув кладбище, я задумалась, куда мне двинуть дальше. С утра я запланировала посетить спортивный магазин. Димка второй год мечтал о велосипеде «Школьник». Двести долларов, так импульсивно отданные мною незнакомой женщине, являлись подарком добрых родственников ко дню рождения Димки. Конечно же именно на них я планировала приобрести двухколесного приятеля сыну. И вот, в секунду – ни денег, ни велосипеда.

Зато сделала доброе дело. Остается утешаться этим. Ведь как удачно сложилось, что именно сегодня доллары оказались в моем кошельке. Обычно с валютой я предпочитаю по улицам не расхаживать. Да она, собственно, и сама не часто захаживает ко мне в гости. Так, по праздникам, в качестве подарка разве что.

Как-то раз мы с друзьями взялись подсчитывать, что для кого означает выражение: «быть без денег». И сколько, по мнению каждого, у него должно быть в кошельке, чтобы он начал чувствовать себя неуютно. Минимум то есть каков? Просто удивительно, до чего разнились ответы. Для меня, скажем, минимум, это когда денег остается ровно на дорогу до дома. А для одного моего бывшего приятеля это были как раз 200 долларов США. То есть именно та сумма, от которой я сегодня так легкомысленно «избавилась». Словно бы для меня сегодня тоже был минимум, случайно завалявшийся в кошельке. Но о чем тут было раздумывать? Представляю, как огорчился бы Грегори, узнай он как-нибудь после, что могила его дорогой мамы находится в запустении, покрытая гниющими листьями и паутиной. Какой болью это отозвалось бы в его сердце! А мне сегодня это удалось легко предотвратить. И теперь я горжусь собой. Да.

Вопрос только, что сказать ребенку? Кстати, через два часа уже пора его встречать из школы, времени в обрез. Зайду, пожалуй, на рынок в Теплом Стане, куплю чего-нибудь, чтоб по-быстрому сварганить ужин.

Бесповоротно потратила оставшиеся деньги на кочан капусты, четыре яблока, замороженные котлеты «Богатырские», банку консервированного горошка да пакет стерилизованного «долгоиграющего» молока. Ну а на сдачу купила два пирожных «картошка». В конце концов, хоть какое-то утешение.

Спустилась в метро. Еще сорок минут, и я на месте. Заеду в школу, потом быстренько домой, сынок пополдничает молоком со свежей «картошкой», пока я соображу ужин.

Вдруг нестерпимо захотелось съесть одно из двух пирожных. Вот прямо в метро, не доезжая до дома. Так, до одури, немедленно! Я что, не имею права? Кто мне может запретить, собственно?

Я вонзилась зубами в вязкую сладость, слизнув предварительно верхний лепесток жирного сладкого крема. Прикрыв глаза (чтобы не видеть осуждения окружающих), растворилась в собственных, почти детских ощущениях. Видела бы меня мама! Нам никогда не позволялось жевать на улице, а тем более в общественном транспорте. Это считалось верхом неприличия, грубым нарушением этических норм и пищеварительного процесса. Как много преимуществ во взрослой жизни всё-таки.