— Кстати о защите, тебе это никогда не понадобится. — Он потянул за кожаный ремешок у нее на поясе, на котором висел зачехленный нож. — Сними его.

— Но… — Как башмаки или сорочка, этот кинжал был неотъемлемым предметом ее одежды, который она никогда не забывала надеть. Шоне не хотелось продолжать разочаровывать Коналла, как и не хотелось расставаться с ножом. — Я не могу без него.

— Боюсь, я вынужден настаивать. У меня отвращение к оружию. Его назначение — убивать или калечить. Как врач я не выношу того, для чего оно предназначено. Кроме того, я не хочу, чтобы эта вещь находилась в одной комнате с моим сыном.

Нехотя Шона расстегнула застежку кожаного ремешка и протянула кинжал Коналлу. Он убрал нож в резную деревянную шкатулку, стоявшую у него на столе.

— Благодарю, — произнес Коналл. — Теперь сможешь поверить, что находишься под моей защитой?

— Попробую.

— Хорошо, — начал он, меняя направление беседы, — прежде чем снова отправишься объезжать фермы с инспекцией, тебе придется выполнить еще одно поручение. — Коналл подошел к одной из полок и достал ящик из полированного дерева, который вложил Шоне в протянутые руки. Под его тяжестью Шона едва не перегнулась пополам.

— Насколько я понимаю, это арендные расписки, собранные за пять сотен лет. Я хочу, чтобы ты систематизировала их и внесла в главную бухгалтерскую книгу. Вот, — добавил он, опуская на ящик еще и толстый бухгалтерский фолиант. — Это была наиболее скучная часть моей работы, но теперь с этим покончено.

— Почему? — справилась Шона, пытаясь удержать книгу, чтобы не соскользнула на пол.

— Потому что я только что сделал это наиболее скучной частью твоей работы.

Шона скрипнула зубами, осознав, что он не намерен оставлять ее проступок безнаказанным. Она поставила ящик на стол, пока тот не выпал из ее рук.

Коналл направился к двери.

— Я распоряжусь, чтобы тебе прислали завтрак. И обед, осмелюсь сказать. К ужину рассчитываю получить бухгалтерскую книгу со всеми внесенными записями.

Вдогонку ему в спину вонзился кинжал ее взгляда.

— И, Шона? — произнес Коналл из дверей.

— Да? — отозвалась она, придав своему облику как можно больше величественности.

Он опустил голову, и она прочла в его глазах предостережение.

— Солжешь мне еще раз — я воспользуюсь советом Стюарта.

Лето входило в пору пышного расцвета.

Невозделанные поля пестрели цветами, наполняя их ароматом. В мерцающей листве на деревьях порхали стайки птиц. Земля, как и птицы, в это время года оживала.

Воскресенье было особым днем. В этот день в имении никто не работал. Время после службы в церкви посвящали незамысловатой еде и отдыху. После обеда Шона и Уиллоу гуляли с Эриком в поле по ковру густой изумрудной травы. Мальчик держал их за руки, и они качали его, как на качелях. Отчего он заливался счастливым смехом. Коналл нес корзину для пикника.

На вершине холма они нашли солнечное, теплое местечко, и Коналл расстелил на земле одеяло. В густой траве летали крошечные бабочки, не больше ногтя величиной. И Эрик зачарованно следил за их полетом, Шона тем временем раскладывала на тарелки хлеб, сыр и фрукты.

Вчетвером они от души поели. Удовлетворив аппетит, Шона улеглась на бок, как насытившаяся газелью львица, Эрик пристроился рядом на коленях, и Шона кормила его голубикой.

— Посмотри туда, Эрик, — сказала она, указывая на небо. — Видишь то облачко? Оно похоже на маленького кролика.

— На кролика, — повторил малыш, глядя в небо.

Коналл устремил взгляд в небо.

— Я его не вижу.

— Вон там… прямо перед солнцем.

Он поднял руку, чтобы солнце не слепило глаза.

— Это мышь, — возразил он, бросая себе в рот кусочек сыра.

— Странно, — произнесла Шона, удивленно посмотрев на него. — На глупца вы вроде не похожи.

— Шона! — воскликнула Уиллоу, укоризненно шлепнув ее по ноге.

Коналл бросил на Шону сардонический взгляд:

— Может, ты все же обуздаешь свою натуру и станешь для разнообразия вежливой. Хотя бы на один день. Не хочу заставлять тебя перенапрягаться.

Она озорно улыбнулась.

— Очень хорошо. Ради мальчика. — И снова посмотрела в небо. — О, уже все пропало. Оно слишком быстро двигалось. Знаете, наверно, с утра это облако‑кролик было в Англии, а до этого во Франции. Я бы хотела быть облаком, чтобы быстро осмотреть весь мир с высоты.

У Коналла между бровей пролегли морщины.

— Попахивает одиночеством.

— Мне бы не было одиноко.

— Беда облаков в том, что они ни с чем и ни с кем не связаны и никогда нигде не задерживаются. Вы бы этого хотели?

— Не знаю. Надеюсь, что в один прекрасный день мы найдем Кэмрана. А что будет потом, меня не волнует.

— А выйти замуж и создать семью не планируешь?

— Планирую. Если бы могла родить такого хорошенького малыша, как этот.

Она пощекотала Эрика, и он рассмеялся.

Коналл положил локоть на согнутое колено.

— Ты еще так молода. Впереди у тебя много лет. Цени их все, потому что никто не знает, сколько их отпущено.

Он умолк и погрузился в раздумье.

Было нетрудно догадаться о направлении его мыслей. Последние несколько недель Шона работала с ним бок о бок и видела, какой он дисциплинированный и трудолюбивый. И хотя они постоянно и с удовольствием обменивались друг с другом дружескими колкостями, он редко становился таким задумчивым, как сейчас.

— Мать Эрика… как она умерла?

Коналл сделал резкий вдох и на какое‑то время задержал в груди воздух, справляясь со своими эмоциями, и только потом ответил:

— Родив Эрика, Кристина заболела. У нее развился послеродовой сепсис. — Заметив на ее лице выражение недоумения, добавил: — Родильная горячка.

— Мне жаль, — произнесла она.

— Мне тоже, — эхом отозвалась Уиллоу.

— Как долго она прожила? — спросила Шона.

— Недолго. Четыре дня. Но этого хватило, чтобы подержать сына.

Шона погладила светло‑каштановые кудряшки мальчика. Он был занят тем, что складывал на ее бедре травинки. Как это было трагично, жене Коналла не довелось узнать, каким красивым, милым и умным мальчиком станет ее сынишка.

— Время идет быстро, — продолжил Коналл. — С каждым тиканьем часов годы уносятся прочь. Когда‑то мне исполнилось двадцать пять, и я начал свою медицинскую практику. Тик. Затем женился на Кристине. Тик. Она родила сына. — Он устремил взгляд к горизонту. — Она жива. Тик. Ее больше нет.

Уиллоу и Шона переглянулись, обмениваясь собственными переживаниями. Шона мысленно передала что‑то Уиллоу, и Уиллоу ее без слов поняла.

— Эрику пора спать, — объявила Уиллоу. — С вашего позволения, милорд.

Он кивнул, хотя все еще находился во власти воспоминаний. Ветер нежно пошевелил белоснежный галстук под его гладко выбритым подбородком.

Уиллоу встала, взяла Эрика на руки и исчезла внизу холма.

Шона села и налила Коналлу еще вина.

— Я знаю, как это бывает, когда умирает тот, кого ты любишь. Как будто у тебя вырвали кусок, и ты думаешь, что рана никогда не перестанет кровоточить.

Рассеянный взгляд Коналла медленно сосредоточился на ней.

— Но со временем перестает, — продолжала она, — рана зарастает. Хотя шрам остается навсегда.

Коналл машинально кивнул и взял стакан.

— Думаю, это благословение Господне, что память о любимых крепнет. Помню, — заметила она, и на ее губах заиграла грустная улыбка, — когда я была крошечной девочкой, отец принес черный лак, чтобы покрыть стол, который сделал. Мне очень понравилась эта блестящая черная краска, и я использовала ее, написав на стене сарая бранные слова.

Коналл хмыкнул.

— Надо же было такому случиться, что в этот самый момент мимо на воскресный обед ехал на лошади приходской священник и увидел мою проделку раньше моего отца. Вот так! Лицо моего отца побагровело от стыда и гнева. Он разозлился на меня за то, что я написала неприличные слова, и на моих братьев, которые научили меня этому.