Марфу привел в себя чей-то грубоватый голос.

— И верно, глупая ты баба! — произнес дворник. — Чего стоишь — беги к детям! Беги, говорю!

— Куда бежать-то? — спросила Марфа. — Они на Васильевском. Туда и вплавь нонечь не доберешься… Одна надежда — на бога!

— Дура! На людей надейся!.. По городу спасательные команды разосланы — спасут и твоих детишек…

Чиркун не знал, сколько времени простоял на тумбе. Из оцепенения его вывел детский плач. Он вспомнил плакавшую утром Раю и темную лестницу, ведущую в полуподвал.

«Утонут», — с ужасом подумал мальчик и прыгнул в черную холодную воду. Широко размахивая руками, он побежал к дому. Вода мешала. Одежда сразу намокла до пояса, но он все бежал и бежал вперед.

Двор Сережиного дома превратился в озеро. Вода уже перехлестнула через каменную ступеньку у входа на лестницу и, булькая, вливалась в коридор. Окна полуподвального этажа сантиметров на пятнадцать возвышались над землей. Вода достигла рам и коснулась нижнего обреза стекла.

Подбежав к дому, Чиркун заглянул в одно из подслеповатых маленьких окошек и крикнул:

— Дашка!.. Дашка!

На втором этаже распахнулось окно и кто-то крикнул оттуда:

— Никого там нету! Их утром мать увезла…

«Как же увезла? — подумал Чиркун. — Я же слышал — Райка плакала…» Ничего не сказав, он вошел на темную лестницу и стал ощупью спускаться в подвал. Вода бойко бежала вниз по ступеням. В темноте ее плеск был оглушительно громким. Чиркуну казалось, что он спускается на дно колодца. Но он продолжал шагать со ступеньки на ступеньку, пока не почувствовал под ногами цементный пол подвала.

Мальчик остановился и хотел снова позвать Дашу, но тут же вспомнил, что глухонемая не услышит.

Сквозь бульканье бегущей по лестнице воды долетело чуть слышное всхлипыванье, а потом знакомый плач. Перебирая руками по стене, Чиркун побрел по воде к двери и услышал испуганное мычанье Даши. Впереди вспыхнула спичка, осветив стоящую в дверях смертельно испуганную девочку.

— Не бойся! — крикнул Чиркун и снова вспомнил, что Даша ничего не слышит. Тогда он протянул к ней руки и заставил себя улыбнуться. — Не бойся! — повторил он, стараясь придать лицу самое ласковое выражение.

Но Даша будто не видела его. Она смотрела на водопад, бурно сбегавший по ступенькам лестницы. Спичка догорала. Девочка перевела взгляд на потухающий огонек, глаза ее совсем округлились от ужаса. Она покачнулась. Чиркун подхватил ее и поволок к выходу. А сзади в темноте подвала, захлебываясь от крика, плакала Рая…

Пионерский сбор был прерван. Ребят выстроили по тревоге, и они всей школой побежали на табачную фабрику помогать рабочим спасать от наводнения бумагу и табак. Пионеры не ушли с фабрики, пока не опустели склады.

К вечеру откуда-то появились лодки. Сережин отец — мастер гильзонабивного цеха — подогнал к красному уголку лодку и погрузил все Катино звено. Подталкиваемый шестами, ялик миновал фабричные ворота.

Ребята сидели усталые и задумчивые. Они смотрели по сторонам и не узнавали знакомые места. Васильевский остров принял фантастический вид. Электричество потухло. Линии и проспекты превратились в бурные реки. Безмолвными громадами стояли темные дома. Редкие огни факелов и фонарей зловеще отражались в черной воде.

В пылу борьбы с наводнением никто из пионеров не думал о собственном доме. Зато сейчас все вспомнили о своих квартирах и вещах.

А течение, будто насмехаясь над ними, несло навстречу лодке то полосатый пружинный матрац, то перевернутый вверх ножками стул, то дверь, сорванную водой с петель…

Все пионеры из Катиного звена жили не ниже второго этажа. Это успокаивало. Ребята видели, что вода не поднялась так высоко. С родителями тоже ничего не могло случиться. И тогда вспомнили о Чиркуне.

Первая заволновалась Катя.

— А что с ним может быть? — сказал Сережин отец. — Сидит небось у окна да на воду, смотрит.

Но это предположение никого не успокоило. Только сейчас пионеры по-настоящему почувствовали, какую ответственность взяли они на себя, приютив беспризорника.

Не сговариваясь, ребята усиленно заработали шестами, и лодка полетела к Сережиному дому…

Все трое — Чиркун, Даша и Рая — были на кухне. Даша в широком фланелевом халате стояла у горевшего примуса и развешивала над огнем свою одежду. Рая сидела на полу. Чиркун кормил ее с ложечки размятым картофелем.

За этим мирным занятием и застали их ребята.

Чиркун смутился.

— Чуть не утопли, — объяснил он, виновато глянув на Сережиного отца. — Дашка спала, ничего про наводнение не слышала… Вот и пришлось мне их… В подвале, там некуда — вода… Может, что не так?

Чиркун вторично посмотрел на Сережиного отца. Тот шагнул к нему, схватил за плечи, прижал к себе.

— Так, сынок! Все правильно!..

Ребята бросились к Чиркуну, а на лестнице раздался протяжный отчаянный вопль, прерываемый причитаньями.

— Детушки мои!.. Оставила вас на погибель… Господи, за что такое наказание?..

Катя распахнула дверь и крикнула в темную глубину лестницы:

— Тетя Марфа! Живы девочки — и Даша, и Рая!.. Сюда подымайтесь!..

К углу большого дома подошли двое рабочих: один с рулеткой, другой с ведром и кистью. На стене появилась жирная ярко-красная черта.

Рабочие пошли дальше, а из-за угла показался Чиркун, на шее алел галстук.

Сегодня утром его приняли в пионеры.

Он заметил красную черту на доме, но не понял, что это такое. Подошел поближе, подумал и наконец догадался: красная полоска указывала уровень, до которого дошла вода.

Бывший беспризорник долго смотрел на черту. И снова перед глазами ожили картины наводнения: полузатопленный подвал, бледное, освещенное спичкой лицо Даши… Потом почему-то припомнились более отдаленные события. Во время беспризорной жизни тоже было немало переживаний.

Но все это осталось позади.

Чиркун смотрел на красную черту, и ему казалось, что именно она отгородила его от прошлого.

Нехожеными тропами

С каждым годом крепла и богатела Советская Россия. Росла индустриальная мощь страны. Пионеры не остались в стороне от общенародного дела. В годы первых пятилеток красный галстук алел в заводских цехах и на стройках — везде, где помощь пионеров была необходимой и полезной.

На село пришел первый трактор. Железный конь не хотел признавать узкие полоски на полях. Подавай ему простор колхозных нив! Кулаки пытались помешать новой жизни, но основная масса крестьян одобрила коллективизацию.

В классовой битве, разгоревшейся на селе, участвовали и пионеры.

Новость облетела всю деревню. Бабы собирались у колодцев и судачили, прикрыв рты углами головных платков, кивали головой в сторону стоявшей на отшибе избенки.

Старая изба принадлежала Ефимихе. Жила старуха одиноко; часто, на зависть односельчанам, получала денежные переводы от сына, ждала его в гости каждую весну и наконец дождалась. Он приехал вечером. И не один — привез старухе внука. Сразу же объявил, что прибыл не в гости, а навсегда останется в деревне.

Ефимиха вытерла счастливые слезы.

— Как знаешь, сынок. Я тебе завсегда рада! А только не прогадай — плохо у нас. У вас там в городе одно — Советы, а у нас другое — будто и не двинулись мы к новой-то жизни! Соловей и Троицын поедом едят…

— Это кто? Кулаки? — с наивной прямотой спросил Савка и посмотрел по очереди на отца и бабку.