Александр Ефимович Власов и Аркадий Маркович Млодик

О вас, ребята

Новый мир

25 октября 1917 года в истории человечества началась новая эра — эра коммунизма. В этот день навсегда ушла в прошлое старая Россия.

Дорогу в мир социализма людям указала Коммунистическая партия, созданная Владимиром Ильичем Лениным.

Долог и труден был путь в революцию. Опасность подстерегала на каждом шагу. Но и тогда дети рабочих и крестьян принимали участие во всех делах своих отцов и матерей.

Из трубы паровой конки повалил дым, вырвался сноп искр, и три небольших вагона выкатились из тупика на улицу. За ночь рельсы покрылись инеем, и казалось, что конка идет по снежной целине.

Пассажиров еще не было. Постояв на остановке, конка тяжело поползла вперед, заставляя дребезжать стекла в темных окнах деревянных домиков.

Климка проснулся не от этих привычных звуков. Его разбудил чуть слышный хрустальный перезвон. От приятного, сказочного перезвона, от лесного хвойного запаха на сердце стало тепло и радостно. Он сдернул с себя одеяло, повернулся набок и, не открывая глаз, пошарил рукой около кровати. Валенок на месте не было. Тогда он быстро открыл глаза и увидел в углу под потолком россыпь крохотных огоньков. Они покачивались на елке, издавая хрустальный звон. А под ними на полу, рядом с Климкиными валенками, кто-то стоял. Белый. Маленький.

— Ну-ка, ну-ка… — прошептал Климка и босиком зашлепал к елке, присел на корточки перед дедом-морозом и, сдерживая дыханье, опустил руку в валенок. Под ладонью хрустнуло что-то упругое, гладкое, свернутое колесом! «Ремень! — догадался Климка. — Лакированный, наверно! С серебряной пряжкой!» О таком ремне он мечтал уже год!

Из второго валенка Климка вытащил какую-то вещицу. На ощупь в темной комнате и не разберешь. Вроде пластинка железная… А на ней болтики, фигурки, пружинки… Он случайно нажал на выпуклость. Пластинка, как живая, дернулась у него в пальцах, раздался щелчок, вспыхнула и погасла искра.

Климка широко улыбнулся в темноте:

— Батя смастерил!

Он снова нажал на выпуклость. Игрушечный кузнец ударил молоточком по кремневой наковаленке и высек искру. С другой стороны на пластинке была вторая пружинка. Климка разгадал секрет. Теперь уже два молотобойца заработали, выбивая голубые искорки.

Климка прижал к груди подарки и, подбегая к кухонной двери, почувствовал густой пряный запах горячих праздничных пирогов.

И когда только мамка успела!.. Стол на кухне был уже накрыт.

Отец в новой рубашке с расстегнутым воротом сидел спиной к пышущей жаром плите. Был он не очень широкий в плечах, немного сутулый, но крепкий, как то железо, которое ковал на заводе вот уже лет пятнадцать без перерыва. Ел он не жадно, но быстро, деловито и с улыбкой поглядывал на сына.

— Мамка-то, а?.. Расстаралась!

— Угу! — промычал Климка. — Вкусно!

Даже в их семье, считавшейся довольно зажиточной, такой стол накрывался лишь по большим праздникам: студень из телячьих ножек, рубец, винегрет с соленой рыбой, пироги с мясом и капустой. Ешь — не хочу! И Климка старался — весь ушел в тарелку, только голова с завитушками волос чернела над столом.

А мать была русой, с печалинкой в глазах. Казалось бы, сегодня чего ей печалиться? Праздник, богатый стол, вся семья в сборе. Живи да радуйся! И мать радовалась. Она видела, что подарки понравились сыну, что завтрак всем пришелся по вкусу. И все же нет-нет, да и промелькнет в ее глазах непонятная печалинка. Бывает такое у русских женщин.

— Ну так что, мать? Порешили? — отодвигая тарелку, спросил отец.

Климка насторожился — уж очень необычный, серьезный был голос у отца.

— Смотри, Петруша! Тебе видней, — покорно ответила мать. — Только бы не надорвался ты.

— Ты о себе подумай — тебе работы прибавится!

— А я помогу! — вмешался Климка.

Он уже догадался: речь шла о корове. Разговор про корову возник в семье давным-давно. Сначала о ней говорили весьма неопределенно, как о чем-то далеком, несбыточном. С завистью вспоминали соседей, имевших коров.

Отец Климки работал молотобойцем. Цеховое начальство уважало его за силу и выносливость, за покладистый характер. Когда надо, он мог отмахать молотом две смены подряд.

Мать вела хозяйство экономно и откладывала часть денег на всякий случай. Когда эта сумма перевалила за сотню рублей, разговоры о корове стали повторяться все чаще и чаще.

Климка хотел, чтобы у них была корова, поэтому он, не задумываясь, обещал свою помощь. Мать погладила его по упругим, как стружка, волосам и спросила у мужа:

— Присмотрел уже?

— Есть на примете… У хозяина корма кончились, а сено нонечь дорогое… Продает… Кличут Зорькой.

— А мы чем кормить будем? Деньги-то небось все уйдут за нее.

— Займем. К лету расплатимся.

— Вот я и боюсь — не надорвался бы ты. Будешь по две смены работать! — вздохнула мать.

Отец обнял ее за плечи.

— Не такие уж мы с тобой старые да хилые — выдюжим! Зато потом полегчает. Корова — она корова! От нее и навоз в дело идет…

Как только посветлело, Климка, погрузневший от сытных пирогов, вышел во двор. Несмотря на мороз, он нарочно не застегнул полушубок, чтобы похвастаться новым ремнем, который отливал черным глянцем на сатиновой рубахе.

Правую руку он держал в кармане брюк. Там, среди конфет, кузнецы бойко постукивали молоточками. «Не прожечь бы штаны!» — подумал Климка, вспомнив про искорки. Он даже нагнулся и потянул носом воздух — паленым не пахло.

Кто-то шлепнул его пониже поясницы.

— Ты что там ищешь? — захохотал Шурка.

Климка повернулся к дружку, хвастливо выпятил живот. Шурка ахнул — такой ремень был только у приказчика в самой большой лавке на их улице.

— А вот еще что! — Климка вытащил из кармана кузнецов и стал высекать искорки перед носом дружка.

— Тебе хорошо! — с завистью вздохнул Шурка. — У тебя батя такой… Ему молот — что спичка! Как ударит — копеечка!

— На! — Климка протянул конфету, чтобы утешить дружка. — А у тебя опять?

— Опять! — Шурка махнул рукой. — Как вчера напился, так и лежит.

Мальчишки вышли на улицу. Здесь уже началось новогоднее гулянье. К кабаку неторопливо, чинно шли пожилые рабочие — опохмелиться после вчерашнего. Расчистив завалинки от снега, у домов сидели женщины в праздничных косынках, щелкали семечки. Посередине улицы с песнями проходили ватаги девчат и парней. Тренькали балалайки. Гармонист красными от мороза пальцами растягивал тальянку.

Под громкий смех всей улицы какой-то подвыпивший рабочий вынес из дома дымящийся самовар и, беззлобно переругиваясь с женой, выскочившей за ним на крыльцо, поставил его на летний столик, сколоченный под окнами. Самовар наполовину погрузился в снежную шапку, закрывавшую стол, а рабочий сел на скамейку и крикнул:

— Катька! Чашку и блюдце! Хочу, чтоб с народом!..

Жена взмахнула руками, запричитала, но принесла и чашку, и блюдце, и чайник с заваркой. Смахнув снег локтем, она поставила все это перед мужем.

— И стыдоба тебя не берет, охальник!

Муж снял шапку, налил чаю, улыбнулся.