Джеймс готов был согласиться с существованием самых разных явлений, а не только тех, которые укладывались в представления ортодоксальной науки. Это очень важно, поскольку факты, принимаемые наукой, во многом влияют на теории и законы, которые в дальнейшем устанавливают связь между этими фактами. Когда наука признаёт определенную категорию фактов, строит теории и законы на их основе и затем использует эти теории и законы для объяснения и прогнозирования возможной связи и отношений между этими фактами, то становится трудно серьезно рассматривать те факты, которые в эти схемы не укладываются. Джеймс (1897. Цитируется по: Murphy, Ballou. 1960. P. 26) писал: «Явления, не подлежащие классификации в соответствии с критериями существующей системы, считаются парадоксальными и абсурдными, а потому отвергаются как заведомая ложь». Он называл эту коллекцию парадоксов «неклассифицированным остатком». По наблюдениям Джеймса (1897. Цитируется по: Murphy, Ballou. Pp. 25–27): «Никакие другие явления из разряда „неклассифицированного остатка“ не вызывают у ученых столь презрительного отношения, как те, что обычно принято относить к мистике… А эти явления, тем не менее, лежат на поверхности истории. На какой бы странице вы ни открыли анналы истории, вы обязательно столкнетесь с тем, что носит название пророчеств, божественных откровений, одержимости бесами, привидений, транса, экстаза, чудесных исцелений и наведения порчи, а также других сверхъестественных способностей, дающих отдельным людям власть над своим окружением».

Джеймс надеялся, что будущие поколения психологов и антропологов тщательно изучат эти явления «с надлежащим терпением и непредвзятостью» и включат их в систему научных взглядов, вместо того чтобы просто «принимать их на веру или безапелляционно отрицать». Тот факт, что этого до сих пор еще не произошло, Джеймс считал самым настоящим «научным скандалом» (James. 1897. Цитируется по: Murphy, Ballou. 1960. P. 31). Он говорил: «Я осознаю насущную необходимость перестроить науку таким образом, чтобы подобные явления получили в ней достойное место» (James. 1897. Цитируется по: Murphy, Ballou. 1960. P. 42).

К сожалению, этого до сих пор не произошло. Поэтому Джеймса можно считать главным вдохновителем этой книги и, в особенности, данной главы, в которой я попытался в общих чертах охарактеризовать неклассифицированный остаток научных наблюдений, связанных с человеческим сознанием. Еще больше, чем наука, неклассифицированным остатком пренебрегает религия, что приводит к печальным результатам, если принять во внимание влияние религии на общество. Если ситуация и изменится, то толчок к этому даст, скорее всего, именно наука – наука, прекратившая свои давние заигрывания с материализмом и переставшая закрывать глаза на целый ряд явлений, доступных рациональному изучению.

Результатом подобных перемен может стать признание скрытых сил индивидуума в качестве объяснения действительно имевших место явлений. Одной из особенностей современной науки является ее нежелание рассматривать возможность субъективных, личностных причин естественных событий. Джеймс (James. 1897) писал: «Систематическое отрицание наукой личности как одного из условий событий и непоколебимая вера в то, что мир по своей сути совершенно безличен, возможно, очень удивит наших потомков» (Murphy, Ballou. 1960. P. 47). Предсказание Джеймса начали сбываться, и я уверен, что уже в текущем веке это произойдет полностью.

Джон Уильям Стретт, третий барон Рэлей (1842–1919), внес огромный вклад в развитие физики. Он изучал математику в Кембридже, а потом увлекся физикой. Рэлей ставил множество опытов в собственной лаборатории, которую устроил у себя дома. Он часто общался с физиком Джеймсом Клерком Максвеллом. В 1871 году Рэлей женился на Эвелин Бэльфор, сестре Артура Джеймса Бэльфора, который позже стал премьер-министром Англии. После смерти Максвелла в 1879 году Рэлей занял его место в Кембридже. С 1905 по 1908 год он был президентом Королевского общества, а в 1904 году получил Нобелевскую премию по физике за открытие аргона.

В 1919 году Рэлей стал президентом Общества психических исследований. В президентском обращении (Rayleigh. 1919. Цитируется по: Lindsay. 1970) он обобщил собственный опыт и высказал свое отношение к научному исследованию сверхъестественных явлений. Рэлей начал свою речь с того, что почтил память сэра Уильяма Крукса, который тоже был нобелевским лауреатом по физике и возглавлял Общество с 1896 по 1899 год. Рэлей отметил, что его собственный интерес к психическим исследованиям проявился еще во время учебы в Кембридже и усилился после прочтения работы Крукса «Notes of an Enquiry into the Phenomena called Spiritual during the years 1870–73». Рэлей знал о безупречной репутации Крукса как ученого и был уверен, что тот способен отличить истину от иллюзий. Поэтому Рэлей с большим доверием отнесся к отчетам Крукса о психических феноменах.

Наибольшего доверия, по его мнению, заслуживали сеансы Крукса с медиумом Даниэлем Дангласом Хоумом. Скептики считали, что Крукс стал жертвой мошенничества, но Рэлей говорил: «Я считал (и считаю) невозможным объяснить эти случаи „встречей мошенника с дураком“». Поэтому он полагал, что «следует признать возможность существования многих явлений, которые идут вразрез с общепринятыми представлениями» (Lindsay. 1970. P. 231).

Рэлей решил поставить собственные опыты и пригласил для этого медиума миссис Дженкен. Сеансы проводились в его загородном доме, где медиум провела две недели. Рэлей получил интересные результаты, но не настолько невероятные, как у Крукса с Хоумом. Рэлей писал: «Перед сеансом комнату тщательно проверили, двери заперли. Кроме миссис Дженкен, на сеансе была леди Рэлей и я сам. Иногда приходил мой брат или кто-нибудь из друзей. Мы сидели за небольшим, но довольно тяжелым столом на одной ножке; когда что-то начинало происходить, мы держали миссис Дженкен за руки и следили за ее ногами; делать это на протяжении всего сеанса не имело смысла» (Lindsay. 1970. P. 232). Рэлей рассказывал, что разные мелкие предметы вроде ножа для бумаги летали по комнате. Больше всего их поразил свет, появившийся в темной комнате и светивший в разные стороны. «Светящиеся предметы могли быть ватой, пропитанной фосфором, – писал Рэлей, – но как миссис Дженкен могла управлять ими, когда мы держали ее руки и ноги, мне непонятно» (Lindsay. 1970. P. 233).

«Мне также сложно объяснить еще одно событие, – продолжал Рэлей, – которое произошло в конце сеанса, когда мы все встали. Стол, за которым мы сидели, начал опрокидываться, и круглая столешница почти коснулась пола, а потом стол медленно вернулся в обычное положение. Миссис Дженкен в это время стояла рядом с нами. Я с тех пор несколько раз пытался опрокинуть стол двумя руками. Мне удалось добиться некоторого подобия того, что произошло на сеансе, но миссис Дженкен явно не могла сделать это сама. Для данных целей больше подошло бы приспособление из крюков и проволоки, но миссис Дженкен – хрупкая женщина, по-видимому, не обладающая большой мускульной силой, а стол, несмотря на свой размер, довольно тяжел» (Rayleigh. 1919. Цитируется по: Lindsay. 1970. P. 233). Рэлей отрицал возможность того, что все это было галлюцинацией. После загадочных движений стола участники сеанса не сомневались в реальности произошедшего. Рэлей также присутствовал на сеансах медиума из Италии Эусепии Палладино, о которых мы еще расскажем. Его реакция на увиденное была следующей: «Она, безусловно, использует какие-то хитрости, но этот мой вывод не окончательный» (Lindsay. 1970. P. 235).

Талантливый ученый-экспериментатор, Рэлей признавал, что есть разница между обычными физическими явлениями и явлениями психическими, которые «нельзя повторить по желанию или подчинить систематическому экспериментальному контролю» (Lindsay. 1970. P. 236). Но он отмечал, что в истории науки были и другие случаи, когда редкие, единичные феномены, противоречащие научному знанию, впоследствии принимались как факт. В качестве примера он приводил метеоры. До XIX века ученые отказывались верить сообщениям о камнях, падающих с неба. Рэлей писал: «К свидетелям таких явлений относились с таким же пренебрежением, как и к свидетелям любых необычных явлений, а их так называемые заблуждения просто высмеивали. Это неудивительно, поскольку очевидцев падения метеора обычно было немного, они не знали методику проведения наблюдений, были напуганы увиденным и услышанным, а также отличались вполне объяснимой склонностью к преувеличениям и суевериям» (Lindsay. 1970. P. 236). Однако со временем ученые все-таки признали существование метеоров. Рэлей писал: «Я хочу напомнить об этом тем ученым, которые настолько уверены в своем знании законов природы, что считают себя вправе без всякого рассмотрения отрицать сообщения о тех случаях, которые противоречат устоявшимся взглядам» (Lindsay. 1970. P. 237).