Относительно тактических уроков, данных первыми боевыми действиями на войне, командующий армией высказывает такой взгляд, что русским войскам «необходимо сначала научиться двигаться и сражаться в горах». При таких обстоятельствах, т. е. при отсутствии такой подготовки, ген. Куропаткин находит, что «преждевременные решения, поспешные и недостаточно подготовленные операции приносят не пользу, а вред, потому что они ведут не к победоносному окончанию войны, а, скорее, затягивают войну».
Поспешные решения, конечно, всегда неуместны, но решения целесообразные, сопровождаемые быстрыми энергичными действиями, всегда полезны.
Ген. Куропаткин признаёт необходимым, однако, сначала обождать, пока войска его научатся — вероятно, после ряда поражений — «двигаться и сражаться в горах». Он забыл, очевидно, важнейший принцип командования войсками, что время чрезвычайно дорого на войне, так как выигрыш во времени иногда предрешает собой исход весьма важных действий.
В заключении своего письма ген. Куропаткин пытается в следующих словах свалить на адмирала Алексеева вину за поражение под Вафангоу: «Отношения мои к наместнику ухудшились, ввиду последовавшей у него перемены взглядов по вопросу об обороноспособности Порт-Артура; последствием было то, что пришлось предпринять наступательное движение к Порт-Артуру с недостаточными силами. В сухопутных операциях нельзя прилагать тот же масштаб, который иногда допускается в действиях морских»…
Такое утверждение ген. Куропаткина, во всяком случае, довольно своеобразно, если вспомнить, что наместник беспрестанно, хотя и безуспешно, настаивал, чтобы наступление на юг было предпринято не менее, чем 48-ю батальонами. Правда, у него не хватило силы воли настоять на исполнении своего требования, но это не меняет сущности вещей, в основе которых упрёк за недостаточные силы в наступлении на Вафангоу должен пасть всецело на самого Куропаткина, которому не хватало решимости собрать достаточные силы.
Так как на основании неверных донесений конницы ген. Куропаткин сообщил наместнику, что корпусу ген. Штакельберга пришлось иметь дело с 3-мя — 4-мя японскими дивизиями, что Куроки с 3-мя дивизиями своей армии двинулся на Сиюянь, а в Фынхуанчене осталась только одна дивизия, а может быть, только одна резервная бригада, то наместник выразил весьма естественное пожелание, чтобы ген. Куропаткин двинулся против какой-нибудь части разбросанной армии Куроки, — будь это против Фынхуанчена или Сиюяна, — с тем, чтобы быстро и решительно атаковать разрозненные части японской армии. Высказанный при этом взгляд адм. Алексеева, что решительные наступательные действия имеют значение сами по себе, потому что расстраивают планы противника, вполне согласуются с взглядом, проводимым нашим уставом полевой службы, что «решительные действия представляют собой важнейшее требование на войне».
Надо ещё раз признать, что, вообще, взгляды штаба наместника относительно характера ведения войны имели освежающее, бодрящее влияние, сравнительно с медлительностью и робким характером действий, господствовавшими в штабе командующего армией. Остаётся лишь пожалеть, что штаб наместника, по тем или иным причинам, не смог проводить на практике свои взгляды.
Так мы видим это теперь и в настоящем случае, при настояниях наместника о необходимости энергичного наступления против разрозненных частей армии Куроки. В ответ на это требование адм. Алексеева командующий армией утешал наместника общими, ничего не значащими рассуждениями; в штабе армии было приступили к выработке соображений об общем наступлении 73-х батальонов на Сиюян в трёх колоннах; составлены были даже особые «соображения об атаке, исчисление сил и глубины наступления», которое было поставлено в зависимости от «подготовки требуемых для наступления перевозочных средств».
В действительности, однако, ген. Куропаткин вовсе не думал о наступательных действиях; ему нужно было только временно успокоить наместника, что ему вполне и удалось. О наступлении больше уже не было и речи.
Достойно внимания, что в истории русского генерального штаба проводится, по-видимому, до некоторой степени, тот же взгляд, которого придерживался и сам ген. Куропаткин, потому что по поводу упомянутого выше предполагавшегося наступления мы встречаемся в истории с такими соображениями: «Наше положение между разрозненными войсками противника казалось весьма благоприятным для действий по внутренним операционным линиям, но нашей армии недоставало безусловно необходимых для таких действий быстроты и решительности».
Прибавим ещё, что самое главное, чего недоставало для таких операций командующему армией — это силы духа и твёрдости воли брать на себя ответственность за решительные действия.
Неясность взглядов, неопределённость приказаний и постоянное колебание командующего армией, которые привели к неудачному исходу наступления на юг, продолжались и развивались всё больше и больше во всё время после Вафангоу, до решительного сражения под Ляояном, и постепенно передавались свем начальникам всех степеней. Печать нерешительности мы видим на всех предприятиях этого времени.
Это тем более было гибельно, что к этому же времени соотношение сил на театре войны изменилось значительно в пользу русских. В то время, когда прирост сил в японской армии составлял всего только одну пехотную дивизию (6-я) и три резервных бригады, т. е. всего только 30 батальонов, Манчжурская армия получила за это время 10-й и 17-й армейские и 5-й Сибирский корпуса, Оренбургскую казачью дивизию, Уральскую казачью бригаду, драгунскую бригаду и Кавказскую конную бригаду, так что в конце этого периода, около 23 августа 1904 года, т. е. в начале боёв на передовых позициях под Ляояном, Манчжурская армия заключала в себе 200 батальонов, 150 эскадронов и сотен (не считая 42 конно-охотничьих команд) и 670 орудий; между тем японская армия к этому времени имела не более 115 батальонов. 33 эскадрона и 464 орудия. Но и это значительное превосходство в силах всё ещё казалось ген. Куропаткину недостаточным, чтобы перейти к решительному наступлению и вырвать инициативу из рук противника[ 5 0].
Благодаря медленным действиям японцев после Вафангоу, у русского полководца в это время постепенно созрел план дальше Ляояна не отступать и здесь дать решительное сражение со всеми сосредоточенными сюда войсками.
Но и это решение Куропаткина не вытекало из твёрдой воли вырвать, наконец, из рук противника инициативу, пользуясь огромным превосходством сил, и броситься в открытый бой с неприятелем с тем, чтобы погибнуть или победить. Нет! И в этом случае решение Куропаткина созрело только под влиянием обманчивой и робкой осторожности, ввиду мелькавшей перед ним надежды, авось удастся путём пассивного отпора остановить наступление противника, скрываясь в укреплённых позициях, и в случае неудачи своевременно предохранить армию от поражения и, вместе с тем, уберечь также себя от сопряжённой с этим ответственности. Так как возведённые в начале войны вокруг Ляояна укрепления, прикрывавшие этот город с запада, юга и востока, оказались теперь совершенно негодными ввиду командовавших над ними высот, а также и недостаточными по своим размерам ввиду возросшей численности Манчжурской армии, то на северных отрогах гор возведена была новая «передовая» позиция…
Весьма понятно, что, решившись принять под Ляояном сражение, Куропаткин стремился отсрочить возможно дольше это время для того, чтобы сосредоточить возможно больше войск, ожидавшихся из европейской России. Но тот путь, который он избрал для сбора своих войск, должен был, в конце концов, привести к тому, что под Ляояном ему пришлось дать сражение не с армией свежей, жаждавшей боя, а с войсками, уже физически и морально ослабленными предшествовавшими неудачами.
Получилось положение, совершенно аналогичное с тем, которое было в начале войны. Ген. Куропаткин пренебрёг инициативой, обещавшей ему успех; ему хотелось дождаться всё больше и больше подкреплений из европейской России для того, чтобы воспользоваться значительным превосходством сил и в сражении с японцами исключить всякую возможность неудачи для русской армии. Разница только та, что на этот раз Куропаткин решил не отступать дальше Ляояна.
