Счастье было ещё для русских, что точно так же, как после боя под Тюренченом, так и теперь после Вафангоу, японские войска не преследовали отступающие русские войска. Четыре дня 2-я японская армия оставалась неподвижно на завоёванном ею поле сражения, где она дожидалась окончания высадки 6-й дивизии, которая должна была войти в состав армии, предназначенной для осады Порт-Артура. Отсутствие преследования со стороны японцев эти последние объясняют крайней усталостью войск, дурным состоянием дорог, а также недостатком боевых и жизненных припасов.

Далее мы увидим, что не только теперь, после Вафангоу, но и во всё продолжение этой войны преследование со стороны японцев более или менее отсутствовало, что препятствовало в достаточной мере использовать результаты своих побед; это явление объясняется отсутствием у них сильной кавалерии. Все эти основания не могут, однако, служить достаточным основанием для полнейшего отказа от преследования разбитого противника.

Если японцы уже раз сделали ошибку, направив в сражении под Вафангоу 7-ю бригаду 4-й дивизии из Тянгъятатуна не на поле сражения, а далее на север, то теперь, после окончания сражения, следовало бы, по крайней мере, эту бригаду, которая не участвовала в бою, двинуть немедленно для преследования отступающего противника. Это необходимо было тем более, что, по всем поступавшим донесениям, японцам хорошо было известно, что в отступающих войсках 1-го Сибирского корпуса господствует нервное настроение, граничащее с паникой, что им всюду мерещилось появление противника на флангах и в тылу.

Можно признать, что если бы 7-я японская бригада продолжала свой марш на север, параллельно железной дороге, а остальные японские войска постарались бы поддерживать всё время соприкосновение с отступавшими русскими войсками, то весьма вероятно, что корпус ген. Штакельберга растаял бы весь.

На самом же деле без дальнейших значительных потерь и в полном порядке, ввиду отсутствия преследования со стороны противника, корпус ген. Штакельберга прибыл 19-го июня в Кайпинг, позволив даже накануне иметь днёвку для отдыха. Конница ген. Самсонова оставалась сначала в Сиюнхечене, но затем скоро отступила оттуда на север, как только японцы сами перешли в наступление из Вафангоу и продвинулись вперёд до Сиюнхечена.

Как упомянуто выше, ген. Куропаткин сваливал вину и за это поражение на всех своих подчинённых, кроме только самого себя. В письме, адресованном Государю от 21-го июня, ген. Куропаткин пытается объяснить причины неудачи под Вафангоу, которые он видит в лучшем снаряжении японцев для горной войны, в их большей приспособленности и привычке для действий в горах, как жителей горной страны, в их воодушевлении и подъёме духа, пламенном патриотизме, фанатическом презрении к смерти и превосходной дисциплине.

Далее он доносит: «Как доказали ясно наши неуспехи, война против Японии в армии непопулярна, поэтому она до сего времени не вызвала в войсках ни энтузиазма, ни повышенного настроения. Масса людей исполняет свой долг и обязанности весьма просто, но без воодушевления, с которым японцы ведут эту войну. Во многих анонимных письмах, которые я получаю, часто повторяется жалоба на начальников и ставится постоянно вопрос: мы хотим знать цель, куда нас ведут и за которую мы должны умирать».

Неужели ген. Куропаткин не чувствовал, что он таким признанием сам произносит себе приговор?

Нет сомнения, что война в армии действительно была непопулярна, потому что народ оказался совершенно равнодушным к задачам этой войны, а армия является всегда верным отражением не только свойств и особенностей своего народа, но также и господствующих в нём взглядов и настроений; нельзя также отрицать и тот факт, что одной из важнейших причин поражений русских в эту войну было отсутствие всякого воодушевления в армии.

Но что в продолжение войны в армии не проявлялось никакого подъёма духа, ни повышенного настроения, — чья же это вина, как не самого ген. Куропаткина и его помощников?! Полководец талантливый, умеющий направить деятельность своих войск продуктивно и целесообразно, который задачи ставит ясные, всегда сумеет внушить полное доверие к своему вождю и перелить в них самих сознание твёрдой несокрушимой воли к достижению победы; такой полководец, который ведёт свои войска на войне от победы к победе, всегда воодушевит свои войска и сумеет оторвать от равнодушия к войне не только армию, но даже и народ.

Но солдат куропаткинский, — помимо тех анонимных жалоб, которые посылались командующему армией, бросая некоторую тень на дисциплину в армии, — имел тем более право задать вопрос своему полководцу: «куда ты нас ведёшь? За что мы должны умирать?».

Если от армии требуют, что она должна отправиться на войну с воодушевлением, то она, по меньшей мере, вправе думать, что требуемые от неё жертвы не пропадут даром, что они ведут к достижению какой-нибудь цели.

Именно это сознание в армии Куропаткин и его помощники задушили у солдата в самом начале войны, после первых поражений, когда всем ясно стало всякое отсутствие планосообразности в мероприятиях, когда действительность показала, что армию ведут только к напрасным жертвам, без надежды на какой-нибудь успех.

Во всё продолжение войны постепенно укоренялось убеждение, что все приносимые жертвы пропадают совершенно даром, что у самих начальников имеется лишь одна тенденция «назад». Армия, правда, отправилась на войну без воодушевления, но готовая, однако, свой долг. Русские же начальники, со своей стороны, ничего не делали, чтобы поднять дух армии; они, напротив, убили даже существовавшее сознание долга после того, как в войсках пропали всякое доверие к своим начальникам и надежда на успех, когда стало ясно, что все труды и жертвы ведут только к поражениям.

Ввиду сказанного, звучит, до некоторой степени, иронией утверждение ген. Куропаткина, когда он говорит в своём отчёте следующее по поводу преждевременного, по его мнению, заключения мира с Японией: «Начиная с первого дня моего прибытия в армию, я постоянно старался укрепить в ней сознание, что никто из нас не вернётся с войны, не добившись победы, что стыдно всем нам будет возвратиться назад на родину, не одержав победы над врагом. Это сознание было внушено и действительно засело, посредством влияния начальников всех степеней, в недрах армии, которая, таким образом, уверилась в необходимости одержать победу над противником, без чего мир заключён быть не мог».

Конечно, армия убеждена была в необходимости победы, но это сознание было совершенно самостоятельно и отнюдь не было вызвано ген. Куропаткиным. Какая же армия не ждёт того, что её поведут к победе?

Но именно Манчжурская армия увидала себя очень скоро обманутой в этом отношении. После решительных сражений от Ляояна до Мукдена никто в армии уже не надеялся на победоносный исход войны. Напротив, в армии крепко засело убеждение в том, что с этиминачальниками она никогда не достигнет победы, что всё самоотвержение, все жертвы ни к чему не приведут.

И если даже и теперь, после войны, Куропаткин высказывает взгляды, подобно приведённым выше, то он этим доказывает только, что он не вынес никаких уроков из своей печальной деятельности командующего армией и что он не имел никакого понятия о настроении и духе армии, вызванных его командованием.

Далее, ген. Куропаткин пишет следующее Государю: «В тяжких испытаниях научились мы познавать и уважать своего противника, но, что нехорошо — это то, что многие, слабые духом начинают преувеличивать силы врага и бояться его».

Бесспорно, все русские начальники, без исключения, обыкновенно умаляли свои собственные силы и повсюду видели всегда превосходство сил противника. Но разве сам ген. Куропаткин поступал иначе? Почему он постоянно отступал перед всё более слабым противником? Почему он боялся энергичными действиями захватить в руки инициативу и самому перейти в наступление? Ведь это объясняется только единственно тем, что у него самого не хватало силы духа, что сам он постоянно преувеличивал силы японцев и боялся их.