Но, как в настоящее время становится вполне ясным, едва ли можно свалить ответственность на 22-й полк за его отступление, если вспомнить, что он с раннего утра был оставлен совершенно без всякого приказания и в то же время был атакован превосходными силами всей 12-й японской дивизии и частью гвардии. 22-й полк очистил свою позицию даже несколько позже — именно после 9 часов утра — чем это было сделано остальными частями Тюренченского отряда. Кроме того, на командира полка было возложено обязательство при своём отступлении на Дауфангоу водворить возможный порядок на этом пути и частыми остановками на соответствующих позициях замедлить наступление неприятеля со стороны Чингоу. Что же касается потери 6 орудий, то едва ли это может быть вменено в особую вину 22-му полку.
Но совершенно непростительно со стороны полковника Громова и со стороны командующего батальоном в Чингоу то, что они тотчас же не дали знать ген. Кашталинскому о своём оставлении занимавшейся ими позиции и об энергичном наступлении японцев на левый фланг. Такое упущение с их стороны указывает на совершенное отсутствие понятия об элементарнейших требованиях командования войсками в бою. Не может быть никакого извинения за такое замедление важного донесения. Если даже под рукой «не было ни одного конного охотника», то надо было немедленно послать адъютанта или артиллериста, памятуя, что своевременное донесение в данном случае было настолько важно, что должно было служить их первой и неотступной заботой. Когда в 11 часов утра около высоты 192 ген. Кашталинский случайно и неожиданно узнал об отступлении 22-го стрелкового полка, он решился, наконец, одну из бывших при нём конно-охотничьих команд послать по направлению на Чингоу. Положение вещей должно было становиться ему вполне ясным, поэтому, казалось, он должен был принять неотложные меры к тому, чтобы обеспечить беспрепятственное отступление своих войск со стороны речки Гантуходзы.
Но приказание ген. Кашталинского об оставлении этой позиции несколько запоздало. Вероятно и этот генерал боялся, что потом «ругать будут», если он оставит позицию без боя, поэтому он никак не мог принять какое-нибудь определённое решение.
Таким образом, отступление 12-го полка с батареей и пулемётной ротой с позиции на речке Гантуходзы совершилось только около 2-х часов пополудни, т. е. три часа спустя после того, как ген. Кашталинсюй получил угрожающее известие о наступлении на его левый фланг и о дальнейшем движении японцев со стороны Потетынзы-Тюренчен для атаки его войск. Последствием этого замедления было то, что 12-й полк мог отступать, только прокладывая себе дорогу оружием и выдерживая тесное преследование наступающих японцев; поэтому полк понес тяжёлые потери у Хаматана, и только ценой тяжких жертв он достиг этапной дороги; батарея же и пулеметная рота не могли пробраться в Хаматан и поэтому попали в руки неприятеля.
Тому, что 12-й полк ещё смог отступить через Хаматан, ген. Кашталинский был обязан не каким-нибудь собственным распоряжениям, а чрезвычайно вялому и медленному наступлению 12-й японской дивизии из Чингоу на Лауфангоу. Это видно из следующего: около 9 часов утра полковник Громов с 7-ю ротами 22-го полка отступал по дороге Лауфангоу-Хаматан около высоты 192. Здесь его встретил ген. Кашталинский. Вместо того, чтобы эти 7 рот 22-го полка остановить и расположить на высотах к северу от Хаматана для того, чтобы облегчить отступление войск, находившихся около Гантуходзы, ген. Кашталинсмй не дал полковнику Громову никаких указаний, предоставив его 7-ми ротам продолжать спокойно свое бегство далее. Таким образом, если бы 12-я японская дивизия между 1-2 часами дня продолжала безостановочно и энергично наступление вперёд, то она беспрепятственно заняла бы теснины около Хаматана и могла бы совершенно отрезать путь отступления войскам, находившимся у Гантуходзы.
Только около 2-х часов дня подошли, наконец. 1-й и 3-й батальоны 11-го полка и 3-я батарея 3-й артиллерийской бригады, высланные ген. Засуличем из общего резерва для подкрепления ген. Кашталинского. Оба батальона заняли позицию у высоты 192, под прикрытием которой отступил 12-й стрелковый полк, хотя и с потерей орудий и пулемётной роты.
Причины запоздалого прибытия подкрепления в высшей степени знаменательны и указывают на полнейшее отсутствие в войсках всякой связи в бою, как между самими войсками, так и между штабами; кроме того, мы также видим здесь порядочную распущенность некоторых войсковых начальников перед лицом боя. Согласно реляции Восточного отряда, запоздалое прибытие подкрепления, потребованного ген. Засуличем из общего резерва ещё ранним утром, объясняется тем, что посланный для передачи приказания офицер генерального штаба «долгое время не мог разыскать начальника резерва ген. Яцынина».
Но об обстоятельствах, по причине которых нельзя было найти ген. Яцынина, даёт полное объяснение упомянутый капитан Свечин, который в то время находился при только что прибывшем в Тензи временно исполнявшем должность начальника 6-й дивизии ген. Япынине, который был в то время начальником общего резерва.
Капитан Свечин рисует следующую обстановку: «Мирно и спокойно проспали мы ночь на 1-е мая. Начиная с 5 часов утра, мне всё снилась пальба, но когда я вполне проснулся, то убедился, что это не сон, что пальба происходит наяву. Издали доносился оживлённый ружейный огонь, тем не менее ген. Яцынин, нисколько не торопясь, спокойно приготовлял нам чай. За чаем он нам рассказывал о всех новостях, слышанных им в Ляояне. Я помню, что допивал уже третий стакан чаю, закусывая прекрасными сухарями. Офицер, заведующий нашей штабной столовой, напомнил нам, чтобы мы не наедались особенно за чаем, потому что скоро должен был поспеть весьма тонкий завтрак. Один из денщиков, который по хозяйственным надобностям был послан на бивак, доложил нам, что бивак уже снят и повозки обоза нагружены. Пронесся слух, что японцы находятся очень близко, что Тюренчен уже взят и что противник энергично наступает вперёд».
«Там, где в войсках служба связи отбывается очень плохо, где в командовании существует полнейший хаос, где рвутся всякие организационные связи и войска чужды друг другу, — там необходимо очень внимательно прислушиваться ко всяким слухам, распространяющимся между нижними чинами. Что поделаешь, когда нет почти никакой прочной организации, когда нет твёрдо налаженной связи. Поэтому и мы начали на основании этих тёмных, но тревожных слухов укладывать наши вещи, а так как я ещё не получил свои вещи, то оказался свободным и поэтому отправился в штаб Восточного отряда, чтобы узнать какие-нибудь новости. Едва лишь я вошёл в штаб, как все набросились на меня с вопросом: «Где это находится в такую важную минуту начальник арьергарда ген. Яцынин»? Я указал на соседнюю фанзу, в которой мы провели ночь; это было также хорошо известно и некоторым лицам в штабе Восточного отряда. Оказалось, что с раннего утра нас разыскивали, но нигде не нашли, так что нас считали без вести пропавшими, и поэтому без ведома начальника резерва два батальона 11-го полка и одна батарея были отправлены для подкрепления Кашталинского»…
Совсем настоящая идиллия, если бы она только была уместна в такую серьёзную минуту. Начальник резерва, будучи в то же время командующим дивизией, находящейся в бою, мирно себе беседует и безмятежно завтракает со своими офицерами, совершенно не думая о необходимости установить связь со штабом отряда, несмотря даже на то, что с раннего утра доносится боевой огонь. Он принимается, наконец, укладывать свои вещи только потому, что слышал от какого-то денщика, что японцы находятся уже поблизости и что бивак снимается. И только потому, что нашёлся штабной офицер, у которого, к счастью, никаких вещей не было и который поэтому нашёл время сходить в штаб «узнать новости» — этот начальник дивизии случайно узнаёт, что делается с его войсками. Надо заметить, что случилось это не очень рано утром, потому что, как это видно из дальнейшего повествования рассказчика, — который вместе со своим командующим дивизией сели затем на коней, — по направлению на Фынхуанчен вместе с проходившими колоннами войск находились остатки бывших в бою 11-го, 12-го и 22-го полков…
