Ввиду такого настроения ген. Засулич принял только некоторые нерешительные меры. В ответ на донесение Кашталинского о необходимости отступить от Эйхо, он посылает ему приказание: «войскам нигде не оставлять занятые ими позиции, но в случае нового обстрела со стороны японской артиллерии отойти назад на 200-400 метров, чтобы укрыться от огня, но никоим образом не отступать далее».

Таким образом, шеститысячный отряд на Эйхо он предоставил его собственным силам. Мы видим, следовательно, что меры Засулича не противоречили собственно духу стратегии командующего армией: ему тоже, как и ген. Куропаткину, хотелось сражения, но он боялся его[ 2 ⁸]…

Рано утром 1-го мая начальник Восточного отряда лично объезжал верхом позицию под Тюренченом, где в тот же день разыгрался бой, «с целью, — как он сам доносил об этом, — воодушевить войска и внушить им уверенность и необходимость не оставлять позицию без боя». Из своего объезда позиции ген. Засулич вынес впечатление, что солдаты, а также низшие войсковые начальники отнюдь не пали духом.

В расположении войск на позиции у Эйхо были сделаны некоторые видоизменения, но самая суть дела, вопрос о том, что делать дальше — оставался в том же тумане, как и прежде. Ген. Кашталинский в день 1-го мая не отдал вообще никакого приказания. Указания его начальнику левого фланга Потетынза-Чингоу, полковнику Громову, ограничились тем, что он приказал передать ему, что в случае необходимости обороны переправы через Эйхо он ему пришлёт на подкрепление пулемётную роту. Дальнейшее его приказание, которое должно было иметь гибельные последствия, заключалось в том, что он в ночь на 1-е мая отправил в резерв конно-охотничьи команды 10-го и 12-го полков, стоявшие у Чингоу и Потетынза, так что для охраны левого фланга и поддержания связи и разведки остались ничтожные остатки охотников 22-го полка.

Когда, как это видно из вышеизложенного, 3 японских дивизии с огромным превосходством в силах наступали для атаки позиции Тюренчен-Потетынза-Чингоу, ген. Засулич направлялся к штабу 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии в Гантуходзы, где он скоро стал встречать одиночных людей 12-го Восточносибирского стрелкового полка, потом группы из 3-5 человек и, наконец, целые толпы из 20-30 человек, которые все были в полном отступлении. Начальник Восточного отряда тогда понял, наконец, из «интенсивности огня, что мы имеем против себя значительно превосходные силы», и согласился поэтому на отступление с целью занять позицию на речке Гантуходзы.

Одновременно с этим он послал приказание в Тензи, чтобы находившиеся там оба батальона 11-го стрелкового полка вместе с батареей отправились немедленно на подкрепление ген. Кашталинского. Сделав это распоряжение, ген. Засулич решил, что он сделал всё, что он должен был исполнить. Затем он неожиданно вспоминает, что совсем случайно ввязывается в бой, и признает опасность, которая угрожает остальным войскам его отряда, поэтому он не находит ничего лучшего, как поспешно исчезнуть с поля сражения, предоставляя ген. Кашталинского его собственной участи, чтобы он вместе с резервом, находившимся в Антунге, отступил на Фынхуанчен.

Генералу Кашталинскому стало ясно, что его отряд предоставлен собственным силам и может рассчитывать только на затребованные подкрепления из главного резерва в виде 2-х батальонов и 1-й батареи, поэтому ему было необходимо самому подумать о своевременном отступлении, не ввязываясь в бой с превосходящими силами. Ему представлялась для этого полная возможность, потому что японцы, занявшие позиции на Эйхо около 9 часов утра, вместо того, чтобы быстро навалиться всеми силами на отряд Кашталинского, задержались на занятой ими позиции на Эйхо, где оставались 4 часа, и только в 2 часа дня начали дальнейшее наступление.

Покидая свои войска на Ялу, ген. Засулич не преминул передать ген. Кашталинскому приказание, чтобы после очищения позиции на Эйхо задержать наступление японцев, заняв для этого новую позицию в тылу на речке Гантуходзы для того, чтобы дать возможность отступить также войскам, занимавшим позиции у Антунга. Кашталинский, однако, скоро должен был убедиться, что предложенная ему для занятия позиция мало отвечает указанной ему задаче, потому что путь отступления на Хаматан проходил лишь за его левым флангом и был до некоторой степени на весу.

Если бы японцы, которые около 10 часов утра уже владели высотами между Потетынзой и Тюренченом, продолжали немедленно наступление, то отряд Кашталинского был бы, несомненно, отрезан от своего пути отступления. Вместе с тем, на этой позиции отряд не мог рассчитывать на присоединение к нему направленных из общего резерва 2-х батальонов и батареи. Если же было необходимо оказать неприятелю сопротивление для того, чтобы дать возможность другим войскам отступить безопасно, то являлось более подходящим занять позицию у дефиле около Хаматана, где можно было оставить только охотничьи команды и пулемёты для того, чтобы задержать наступление противника на Антунг. Там, к востоку от Хаматана, Кашталинский мог бы гораздо легче поддерживать связь с войсками, которые должны были отступать из Антунга на этапную дорогу, а, вместе с тем, и сам он мог бы отступить своевременно, не теряя ни минуты, убедившись, что Антунгский отряд находится в безопасности.

Представим себе такое положение в 1 ч. 30 м. пополудни, если бы ген. Кашталинский после очищения позиции на Эйхо направился на высоты у Хаматана. К этому времени, когда японцы ещё только намеревались продолжать своё наступление от Тюренчена-Потетынза, отряд из Антунга, отступление которого тем временем даже замедлилось без всяких уважительных причин, достиг бы уже перекрёстка дорог этапной и той, которая идет из Хаматана на Лахонден. В то же время остатки 22-го полка подходили бы со стороны Лауфангоу через Хаматан к этапной дороге. Это было бы как раз то время, когда и отряд Кашталинского, не теряя ни минуты, должен был начать отступление, которое удалось бы вполне благополучно без потерь людей и материальной части, потому что противник был ещё на расстоянии 5-6 километров.

Вместо этого 12-й Восточносибирский стрелковый полк с батареей и пулемётами находился ещё около Хама на речке Гандуходзы. Ген. Кашталинский вместе со своим начальником штаба блуждал в это время на местности, лежащей вдоль пути отступления, и здесь он между 10 и 11 часами утра «открыл» 3-ю позицию к востоку от Хаматана на высоте 192. Казалось бы, что ген. Кашталинский мог и раньше совершить это «открытие», если бы он был достаточно знаком с местностью, на которой он со своей бригадой простоял свыше двух месяцев. Но то, что войска мало заботило знакомство с местностью вообще, видно из того, что около 4-х часов пополудни начальник штаба дивизии подполковник Линда предпринял напрасную попытку провести 2-ю батарею 6-й артиллерийской бригады по какой-то, ему одному известной, кружной дороге через горы в Тученза, с целью спасения этой батареи.

Для поддержания связи с войсками, отступавшими по этапной дороге, как и с 22-м стрелковым полком, прикрывавшим левый фланг в Потетынза и Чингоу, ничего не было сделано. Ген. Кашталинский, по-видимому, нисколько не тревожился тем фактом, что он, начиная с раннего утра, не получал оттуда никакого известия. Конно-охотничьи же команды сопровождали генерала и его штаб во время выше упомянутого открытия им новой позиции. Здесь около 11 часов утра, когда ген. Кашталинский. находился около высоты 192, он «совершенно случайно и неожиданно» узнал от скакавшего верхом лазаретного служителя, что 22-й стрелковый полк у Потетынзы и Чингоу совершенно рассеян, а батарея захвачена неприятелем…

Когда после боя у Тюренчена понадобился какой-нибудь козёл отпущения за поражение войск, то вся вина была свалена на 22-й стрелковый полк за то, что он своим бесславным поведением на левом фланге обнажил позицию Тюренченского отряда и дал неприятелю возможность зайти ему в тыл[ 2 ⁹]. Командир полка точно так же, как командир батальона и командир батареи, был отрешён от своей должности, а полку пригрозили расформированием.