В то время, когда японцы вполне мирно и без всяких помех со стороны противника подготовляли свой переход через Ялу и обход левого фланга русской позиции, многочисленная русская конница ничего не предпринимала, чтобы сколько-нибудь разведать о действиях японцев. Тем временем ген. Куропаткин 29-го апреля направил из Мукдена оставленный там 23-й Восточносибирский стрелковый полк через Ляоян, Саймадзы и Куаньдянсянь для подкрепления Восточного отряда. Как мало командующий армией был осведомлён о готовящейся в ближайшие дни форсированной переправе японцев через Ялу, видно из следующего его указания, данного ген. Засуличу относительно 23-го полка, в котором он пишет: «Прибытие 23-го полка (которого едва ли можно было ожидать ранее 10-го мая) следует использовать для того, чтобы ослабить разбросанность 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, и с этой целью собрать в Тензи под командой начальника дивизии 7 или, по крайней мере, не менее 6 батальонов»…
В то время, когда 29-го апреля 12-я японская дивизия начала переправу через устье около Анбихо, находившийся там отряд Лечицкого стал отступать на север; в то же время ген. Засулич, оставаясь в полной неизвестности относительно начатого обхода левого фланга русской позиции, решил для уяснения положения предпринять усиленную рекогносцировку. С этой целью им были назначены 2-й батальон 22-го полка, 2 конно-охотничьих команды и 2 орудия под начальством генерального штаба подполковника Линде. Эта рекогносцировка была направлена на высоты между Тигровой горой и Лизавен, а также на высоту «Тигр».
По своим результатами эта рекогносцировка ничего не выяснила; всё дело ограничилось тем, что отряд полковника Линде опрокинул японскую сторожевую роту, которая была выставлена для прикрытия постройки моста с острова Кюрито на правый берег около Гузана; но на следующий день, однако, эта рота опять возвратилась на своё место, так как отряд Линде вынужден был отступить, встреченный артиллерийским огнём с Тигровой горы, которым был отброшен на восточный берег реки Эйхо.
Таким образом, и эта усиленная рекогносцировка ровно ничего не выяснила относительно обхода левого фланга русской позиции 12-й японской дивизией. Это мелкое предприятие русского отряда, о котором в своё время так много нашумели — говорили даже об обращении в бегство 2 японских батальонов, — характерно по некоторым своеобразным приёмам ведения боя. Так, упомянутый выше русский офицер генерального штаба (капитан Свечин), принадлежавший штабу 6-й стрелковой дивизии и наблюдавший эту рекогносцировку с телеграфной горы, так описывает этот бой: «Пехота энергично двинулась вперёд… Боевому порядку противостояла только одна японская рота, которая вскоре была вынуждена отступить на Потетынзу исключительно благодаря действию артиллерийского огня со стороны Гузана, где была расположена батарея полковника Покотилло. Наступление пехоты прикрывалось конно-охотничьими командами, которые галопом неслись впереди стрелковых цепей, по временам спешивались и открывали огонь. Это была совсем исключительная «эффектная» картина, жаль только, что такой образ действий возможен лишь в таких случаях, когда нет неприятеля.
Тем не менее, благодаря тому, что охотничьи команды, хотя ничего и не выяснив, поработали в этой фронтальной атаке, они должны были отдыхать после этого боя, так что 30-го апреля и 1-го мая, т. е. в дни, когда происходили наиболее важные бои, некому было нести ни службу связи, ни разведочную, ни охранительную… Вся эта рекогносцировка представляет собою в сущности только мелкое предприятие, притом такого характера, которое для неспособных, но ловких начальников получает вид активной деятельности на фоне общей пассивности и недостатка предприимчивости, при готовности в случае надобности принять на себя ответственность».
30-го апреля открыла огонь сосредоточенная артиллерия 1-й японской армии, имевшая 20 тяжёлых полевых гаубиц, предназначенных специально для прикрытия переправы через Ялу и для подготовки дальнейшего наступления 12-й дивизии по направлению на Видчжу, Гузан и со стороны островов. Огню этих гаубиц вскоре подвергся Тюренчен, и небольшое число русских орудий, находившихся у этого пункта, вынуждены были замолчать.
Несмотря на действия японцев, ген. Засулич всё ещё не видел серьёзного намерения с их стороны в этом направлении. Упомянутый выше капитан Свечин, присутствовавший ранним утром при бомбардировке Тюренчена, отправился 30-го апреля в Тензи, где спокойно в это время находился ген. Засулич, которому он и доложил о положении дела. Но когда Свечин начал излагать вынесенные им впечатления, ген. Засулич резко прервал его словами: «Вы распространяете ложные слухи, капитан! Как вы можете рассказывать подобные вещи! У нас ведь нет потерь, дух войск превосходен. Наша артиллерия подавляет огонь японской артиллерии»…
После бомбардировки Тюренчена 30-го апреля не оставалось больше сомнения, что вскоре последует и атака. Командир 12-го стрелкового полка, занимавшего позицию перед Тюренченом, доносил ген. Кашталинскому, что его полк едва ли будет в состоянии на следующий день выдержать такой гаубичный огонь, как накануне, и поэтому он не берёт на себя ответственности за возможность отступить в порядке ввиду несомненно предстоявшей атаки.
Вместе с тем ген. Кашталинский в ночь на 1-е мая доносил ген. Засуличу, который всё ещё находился в Тензи при своём резерве, что, по его мнению, следует очистить позицию на Эйхо и занять высоты, находящиеся позади Тюренчена, потому что, оставаясь на нынешней позиции, его войска терпят большие потери от артиллерийского огня японцев и в то же время играют совершенно пассивную роль.
Такое мнение ген. Кашталинского, однако, совершенно не соответствовало положению вещей, потому что не было сомнения, что Восточный отряд имел перед собою всю 1-ю японскую армию, силы которой, по донесениям шпионов к тому же значительно преувеличивались. Поэтому не было смысла очистить позицию на Эйхо для того, чтобы занять высоты позади Тюренчена. Если действительно хотели избежать боя с противником, в шесть раз более сильным, то было гораздо благоразумнее и вполне своевременно отступить по направлению к этапной дороге на Фынхуанчен. Конные и пешие охотничьи команды вместе с пулемётными ротами — потому что из 23 конных сотен нельзя было, к сожалению, воспользоваться ни одной — могли отлично прикрыть отступление от Эйхо и задержать, по возможности, наступление японцев.
Ген. Засулич, однако, совершенно не был согласен на очищение позиций. Как мог он согласиться на такое отступление без боя, когда он и без того задолго уже выражал опасение, что его «ругать будут» за это отступление. Тем более, что сам командующий армией по телеграфу выражал ему свой взгляд о необходимости, чтобы даже во время этого отступления выказалось значительное превосходство во всех отношениях русских войск над японскими. Такое требование командующего армией звучало с внешней стороны очень просто, но как это осуществить на практике — должно быть, было неясно и самому Куропаткину.
Ген. Засулич видел себя, однако, обязанным оказать неприятелю «надлежащее противодействие и даже во время отступления доказать противнику превосходство наших войск», поэтому он не решался взять на себя ответственность за отдачу приказания об отступлении. Если бы у него действительно было твёрдое решение со всеми своими силами вступить в упорный бой с неприятелем, имея бесповоротное намерение добиться успеха или погибнуть, то такое решение было бы ещё понятно, как бы мало оно ни соответствовало обстановке.
Но ген. Засуличу вовсе не хотелось в данном случае принять на себя ответственность за бой, и он нисколько не думал жертвовать своими войсками. Ведь сам Куропаткин ему указывал: избегать решительного боя и отступать без потерь. Поэтому его решение не очищать позицию на Эйхо не противоречило полученным им общим директивам и в то же время вытекало из его собственной боязни никоим образом не брать на себя самого ответственность за такое решение.
