Заходим. Вестибюль со сводчатым потолком. Темно. Едкий дым, влажный туман. Чуть виднеется свет нескольких коптилок из снарядных гильз. В четыре ряда на полу стоят носилки с ранеными, посредине проход, едва можно разойтись. Холодно. В центре стоит бочка, в которой тлеют сырые дрова, и дым валит через дыру. По обе стороны коридора - классы. Окна в них забиты почти полностью. В каждом - бочка, труба торчит в окно. В некоторых стоят кровати без матрацев, на них носилки. В других - носилки прямо на полу. В третьих - голый пол.

Мечутся фигуры в белых халатах поверх шинелей, в шапках.

- Санитар! Дай каску!

Каску... Немецкие каски вместо подкладных суден. Вон несет санитар сразу две - к двери на улицу - вылить у крыльца.

Разыскали перевязочную. Очень большая комната. Такой же дым, туман, холод. Посредине стоит бочка, труба тянется далеко в окно. Вокруг печки кучи дров, две скамейки. Сидят раненые. Три стола, на них перевязывают одетых. Две сестры устало передвигаются, халаты поверх шинелей, в шапках. Врач в такой же одежде сидит за столиком и заполняет карточки. Тут же стоит автоклав, отгороженный вешалками, на них висят шинели.

Санпропускник есть, но заложен ранеными. Воды нет. Пить разносят в консервных банках.

Второй этаж еще почти пуст. Окна заделаны, бочки поставлены, кое-где топятся. На третьем этаже потолки ниже, печек нет, окна заделывают солдаты из саперного батальона.

Теперь всё ясно. Пошли искать начальство ЭПа. Нашли начмеда. Пожилой, измученный, небритый доктор.

- Мне приказано к 12.00 передать раненых. После полудня начинаем работать на новом месте. Начальник уже там.

Передача состоялась. Доктор просто сказал, что в здании лежит около двухсот раненых, ежедневно они, ЭП - будут давать нам ещё примерно сто.

Эвакуации пока нет, потому что возят на Алексин, а мост взорван и раненых переводят по льду. Дрова можно брать где-то около лесопилки, а воду нужно возить в бочках из реки.

- Засим будьте здоровы! Раненые говорят, что бои тяжелые.

Упрашиваю:

- Вы хотя бы сегодня нам не направляйте новых. Только сегодня.

- Не обещаю. Там у нас, наверное, ещё хуже. Так что... сами понимаете.

Через час они свернули перевязочную и уехали.

Что делать? Ответ ясен: Убирать кал и мочу. Напоить. Согреть. Накормить. Только потом - предусмотреть кровотечение, заметить газовую, чтобы ампутировать, выловить шоковых и попытаться помочь. В последнюю очередь - перевязки и обработка ран для профилактики инфекции и заживления.

Начальник не приехал. Комиссар не знает, не может.

Пришлось мне командовать. Вызвал хозяйственников, старших сестер и аптекаршу.

Оказалось ещё хуже, чем думал. Простыни есть, а подушек нет. Миски есть, ложек нет. Крупы тоже нет. Аптека, не приехала. ("Никогда больше не доверюсь начальству. Никогда! ")

Начпроду приказал накормить. Рябову - организовать приём.

После этого началась работа. То есть ничего радикального и быстрого не совершилось, но дружинниц из соседних домов навербовали, привели, поставили на каждую палату по два человека и обязали обслуживать круглые сутки. Обещали кормить.

Такими мерами освободили мужчин для заготовки дров, чтобы воду подвезти, за продуктами съездить, чтобы новые палаты осваивать - раненые не переставали прибывать. Котёл в прачечной затопили, начали варить гречневый суп. Пришлось идти по дворам просить посуду - ведра, ложки.

Самое трудное было наладить отопление. Дрова сырые, тяга в бочках плохая, дым просто жить не даёт. Промерзшие стены сразу покрылись влагой и дали туман. Разломали пару сараев в соседних домах.

Наконец, осталось моё собственное дело - хирургия.

С Залкиндом договорились сохранить старые бригады, как в Подольске, и он уже выйдет на ночь.

Перевязочную развернули пока в той же комнате, где была. Только дрова подобрали посуше. Расставили сразу семь столов - это важно для лежачих раненых.

К трём часам начали работать.

Я пошёл с беглым обходом. Тягостная картина. Да, это пока даже не Подольск. Почти неделю лежачих раненых собирали в ППГ и МСБ в Сухиничах, Мосальске, Мещерске. До того лежали по хатам в деревнях. Только три дня назад их начали перевозить в Калугу. Большинство раненых были не обработаны - много дней их не перевязывали, повязки промокли. Кроме того, они были очень измучены. Полтора месяца идёт изнурительное наступление по морозу, обозы отстают, питание плохое - больше на сухарях. Горячее редко. Селения сожжены, спать негде - замерзнешь. Мороз затрудняет любое наступление и наше тоже. Немцы теперь в более выгодном положении - у них опорные пункты, цепляются за каждую деревню, контратакуют.

С виду все раненые кажутся старыми, заросли бородами: госпиталям не до парикмахеров. Но и по документам - сорок, даже сорок пять лет. Молодежи мало Их уже выбили в первые месяцы. Лежат, укрыты шинелями, под головами ватники, разрезанные ватные брюки.

Мне нужно среди них "выловить" срочных и выбрать первоочередных. ЭП перевязал не больше десятой части - тех, чьи раны кровоточили. Нужно собрать раненых в голову, которые без сознания. Выделить челюстно-лицевые ранения. Я впервые увидел этих несчастных. Они, кроме всего прочего, ещё и голодны: их нужно специально кормить и поить - этого никто не умеет.

Самые тяжёлые раненые не те, что кричат. Они тихо лежат, потому что уже нет сил, им все как будто безразлично. В дальнем углу коридора обнаружили такого солдата. Лицо бледно и безучастно, губы сухие, потрескались. Шина Дитерихса, стопа замотана грязной портянкой, повязка вся промокла от сукровицы. Пульс нитевидный. В карточке указано: "Осколочное ранение правого бедра с повреждением кости". Ранен 21-го, еще не оперирован.

- Болит нога, солдат?

- Н-н-е-т... уже не болит... отболела. Пить хотя бы дали... перед смертью напиться... квасу бы...

- В перевязочную.

Газовая. И, наверное, уже поздно. Иду дальше, смотрю, раскладываю марки для срочных и первоочередных перевязок. Увы - их набирается несколько десятков, а я не прошёл ещё и половины нижнего этажа. "Брать только срочных".

Позвали в перевязочную: "Уже развязан, идите".

Смотрю: да, газовая настоящая, классическая, с гангреной.

Сделали высокую ампутацию бедра. Живой пока. Может, чудо? Бывают же чудеса. Нет, не бывает чудес.

На столах в перевязочной уже лежат обработанные раненые с талонами. Вещи их складывают на скамейку, шинели - на вешалку. Асептика - ниже всякой критики. А что делать? Раздевать до белья? Холодно и долго.

Обхожу ещё одну, другую, третью палату. Выбираю уже только срочных, "первую очередь" даю редко. Всё равно сегодня уже не успеть. Как шина Дитерихса, так на час стол занят. А если рассечение ран - то и на два.

С трудом пробираюсь между носилками, чтобы пощупать пульс, посмотреть ногу - нет ли газа.

Что делать? Что делать? Наши силы так ничтожно малы.

Но вот опять бегут из перевязочной:

- Николай Михайлович! Кровотечение, скорее!

Кровотечение! Именно этого я боялся все полгода войны. К этому готовился,читал про сосуды в книгах. Но еще в жизни не перевязал ни одной большой артерии - рисунки с ними молниеносно мелькают в голове.

Посреди перевязочной на столе сидит раненый, его держит под мышки, как ребенка, санитар Иван Иванович Игумнов. Вся голова в уродливой повязке, виден только один глаз, бинты грязные, промокли слюной и кровью, что течет из отверстия, где раньше был рот. Из-под бинтов по щеке стекает яркая алая кровь, почти струйкой, и капает частыми каплями на пол. Вокруг столпились сестры и врачи.

- Клади его, чего держишь!

- Не может лежать, захлебывается:

"Что я буду делать? Как подступиться?"

- Срезай повязки!

Тамара разрезает ножницами слипшиеся бинты, а я думаю, что делать. Дваспособа: зажать кровоточащий сосуд в ране или перевязать магистральную артерию вне раны, через особый разрез. Первый лучше, но - говорят авторитеты- трудно выполним. Второй - как на рисунке.