В то же время были проведены давно назревшие и даже перезревшие реформы, привносящие в застывшую политическую систему Флоренции некоторые элементы развитой демократии. Так, была вознаграждена верность popolo minuto — примерно сто его наиболее достойных представителей получили право ежегодного участия в выборах в синьорию, то есть теоретически могли и сами быть избраны на государственные посты.

И в международных делах Козимо использовал свои немалые дипломатические дарования, дабы повысить меру стабильности, насколько это, разумеется, было возможно в как раз нестабильном, раздираемом интригами, мире итальянской политики. Ведущей силой на севере Италии оставался Милан, которым правил грозный герцог Филиппо Мария Висконти, постоянно покушавшийся на флорентийские земли. А сейчас, ко всему прочему, изгнанные Альбицци всячески подталкивали его к тому, чтобы вторгнуться на территорию республики и восстановить там власть своих преданных друзей. Пока Флоренции удавалось сдерживать поползновения Милана лишь благодаря своему не особенно прочному союзу с Венецией и Папской областью с ее вечными волнениями.

В 1436 году, ровно через два года после своего возвращения, Козимо предпринял решительный шаг, которому предстояло надолго определить международную политику города: он пригласил во Флоренцию всесильного кондотьера Франческо Сфорца. Этот тридцатичетырехлетний вояка был незаконнорожденным сыном фермера из Романьи, бывшего тоже кондотьером, взявшим себе имя Sforza (сила). Франческо унаследовал от отца его военный отряд и быстро завоевал среди своих новых товарищей, беспощадных наемников, уважение и репутацию одного из самых способных военачальников во всей Италии. Этому способствовала его доблесть на поле боя и умение подчинять себе людей. У Сфорца были прочные связи с Миланом, и он даже честолюбиво подумывал о женитьбе на незаконной дочери герцога Миланского в надежде стать его наследником на троне. Сфорца вполне отдавал себе отчет в своем растущем политическом влиянии и уже начал создавать собственное королевство в Романье, захватывая территории, которые официально входили в состав Папской области. Таким образом, приглашая Сфорцу во Флоренцию, Козимо рисковал испортить отношения не только с герцогом Миланским, но и с папой. Но по его расчетам, дело того стоило. От отца Козимо усвоил, что для достижения успеха бывает порой необходимо вступать в альянс с такого рода сильными, хотя и ненадежными людьми, — по опыту ведения дел с Бальдассаре Коссой он и сам знал им цену и понимал, каким незаурядным дипломатическим мастерством надо обладать, чтобы держать их в руках.

Франческо обладал могучим телосложением и тонкостью манер не отличался; у него было широкое, несколько грубоватое лицо, но за поведением и внешностью мужлана скрывалось какое-то мальчишеское обаяние. Опытный и проницательный Козимо разгадал молодого человека с первого взгляда: Сфорце нравилось нравиться, он хотел, чтобы люди ценили его как человека, а не как внушающего страх солдата. Обращаясь с ним, как с ярким молодым гуманистом из круга своих подопечных, Козимо сразу очаровал своего нового гостя. Правда, поначалу такое обращение смутило Сфорцу, никогда прежде его не принимали так обходительно и с таким пониманием, но вскоре он буквально влюбился в Козимо. Это никакое не преувеличение: вернувшись из Флоренции в Романью, Сфорца начал забрасывать Козимо письмами; написанные на одном из итальянских диалектов, они неизменно начинались обращением: «Magnificetanquam Pater carissime» («Великий и драгоценный почти отец»). Козимо приобрел сильного и опасного друга.

Козимо де Медичи достиг ныне вершины своего могущества, вступая в тот период своей жизни, который принес ему место в истории. Теперь ему предстояло стать чем-то большим, нежели исключительно ловким банкиром, умелым и гибким правителем, даже щедрым и разборчивым меценатом. Таких людей обычно забывают по смерти, но Козимо избежит забвения и предстанет богатейшим человеком своего времени, основателем целой династии, личностью, давшей мощный импульс первому расцвету Ренессанса. И все же что это был за человек, который накрепко свяжет имя Медичи с одним из поворотных этапов всей западной культуры?

Существует несколько современных портретов, большинство из них несколько приукрашивают невыразительную, в общем, внешность, хотя и намекающую на то, что за видимостью светского человека скрываются унаследованные Козимо от отца некоторые черты тяжелого, взрывного характера. И на сей раз наиболее ярким оказывается посмертный портрет: принадлежащий кисти Якопо да Понтормо, он был написан более чем через пятьдесят лет после смерти Козимо. Лести, стремления приукрасить здесь немного; это выдержанный и в то же время глубокий психологический этюд, воссоздающий образ замечательного человека в его цельности.

Четкие линии отличаются несомненным правдоподобием, и вполне возможно, что художник пользовался в качестве образца несохранившимися набросками, сделанными при жизни Козимо. Козимо позирует в простом, но хорошо сшитом, с меховым подбоем алом костюме; его землистого цвета, с впалыми щеками лицо повернуто в профиль, что еще более подчеркивает крупный, как у всех Медичи нос, и большое мясистое ухо. Но что более всего бросается в глаза и на что содержится намек даже в современных Козимо, приукрашенных портретах, так это несколько скособоченная, словно ему неудобно сидеть, поза Козимо.

В более поздние годы Козимо будет страдать от подагры и артрита, но на портрете Понтормо отражается как будто нечто иное, нежели просто физический недуг, — чувствуется некий душевный непокой. Всего интереснее руки, они некрасиво переплетены и в то же время выразительны; они привлекают к себе внимание уже одной только неспособностью застыть в покое. На портрете изображен вовсе не аристократ, находящийся в ладу с самим собой, своей семьей и всем, что унаследовано, — это сын человека из народа, тайно осознающий свои слабости, свою обыденность. Да, не исключено, Козимо унаследовал от отца взрывную натуру, укрепив ее собственными амбициями, но в то же время ему сопутствовала обыкновенная человеческая удача, и он воспринимал ее как огромное благо. Таков был человек, которому предстояло сделать столь многое для развития нового возникшего во Флоренции гуманизма и сыграть столь выдающуюся роль в становлении Ренессанса, который и явился, собственно, порождением гуманистической мысли.

Как мы видели, корни гуманизма ведут к таким фигурам XIV века, как флорентийский поэт Петрарка, умерший за пятнадцать лет до рождения Козимо де Медичи. Петрарка чувствовал, что его поэтический темперамент не способен примириться с тем типом потусторонней духовности, что утверждало средневековое христианство. В писаниях античных авторов он улавливал совершенно иное мирочувствование, которое отнюдь не отрицает посюстороннюю действительность в пользу некоей будущей жизни, но, напротив, утверждает чувственность, устремления, возможности человека. Оказывается, добро можно усматривать не только в стремлении к чисто духовным ценностям, не заказано стремиться и к полному выражению нашей человечности в мире здешнем.

Большинство оригиналов античных авторов было утеряно после падения Римской империи и наступления Темных веков, а сохранились в основном выхолощенные, христианизированные комментарии к этим произведениям. Петрарка посвятил себя поиску утраченных манускриптов и в ходе своих странствий по Европе обнаружил целый ряд важных сочинений, включая несколько рукописей Цицерона, писавшего о гражданских добродетелях и принципах добропорядочной жизни, во благо и индивиду, и обществу в целом. Вот свежий, положительный подход к жизни: оказывается, мраку Темных веков предшествовала большая динамичная эпоха, и с этим открытием приходит понимание того, что она, минувшая эпоха, поддается восстановлению.

Несмотря на нашествие Черной Смерти в середине XIV века, Флоренция оставалась центром нового интереса к классике, который и породил гуманизм; отсюда же происходит современное понятие «гуманитарные науки». Как тогда, так и сейчас под этим подразумевается широкое поле интеллектуальных исканий, расположенное между теологией, с одной стороны, и натурфилософией (естественными науками) — с другой. Гуманизм, как и гуманитарные науки, делает упор скорее на человеческий, нежели духовный или технологический аспект знания. Так был сделан первый шаг к пониманию личностного начала как общечеловеческого свойства.