Пусть и не сразу, но кардинал Вителлески убедил Ринальдо встретиться с папой. Время клонилось к вечеру, и к телохранителям Ринальдо присоединилось несколько групп вооруженных людей из семей других олигархов. Во главе этой увеличившейся в своей численности армии Ринальдо и проследовал к монастырю. По словам очевидца, у Альбицци сейчас было столько людей, что «последний из них еще оставался на площади, перед дворцом, когда первый подошел к монастырю», — а это более четверти мили. Ринальдо отправился на свидание с папой, а его шумное войско расположилось снаружи, на площади. Стемнело, настало время ужина, начали разносить вино.
Ринальдо нашел понтифика в крайне подавленном состоянии, вызванном волнениями, охватившими город, хотя, если верить одному из сообщений, папа «проливал крокодиловы слезы». В конце концов Евгений IV убедил Ринальдо увести своих людей, пообещав ему взамен, что синьория не предпримет ответных шагов ни против него самого, ни против других олигархических семей. Слово папы — не будет никаких изгнаний, никакой конфискации имущества, даже штрафов не будет.
Когда какое-то время спустя Ринальдо вышел из монастыря, обнаружилось, что большинство его солдат рассеялись и ушли на ночь по домам. На площади осталось так мало людей, да и эти были настолько пьяны, что Ринальдо решил, что идти ночью по городу без должной охраны слишком рискованно и лучше остаться с папой.
В общем, бунт практически кончился. Синьория вызвала отряд наемников, бывших на содержании города, и под покровом ночной темноты они вошли во Флоренцию. На следующий день зазвонил vacca, созывая на пьяцца делла Синьория, очищенной к этому времени наемниками, всех граждан города, имеющих право голоса. В сопровождении внушительно выступающего кардинала Вителлески члены синьории вышли из дворца и обратились к собравшимся с вопросом, желают ли они созыва балии. Si! — раздался в ответ многоголосый рев. Балия был сформирован в составе трехсот пятидесяти граждан, он сразу же проголосовал за то, чтобы официально отменить изгнание Медичи.
Когда об этом стало известно Козимо, он немедленно отбыл из Венеции, выслушивая добрые пожелания властей, что нашло свое материальное выражение в эскорте из трехсот солдат, сопровождавших Козимо до границы города. Поступившее два дня спустя сообщение о том, что Козимо вошел на территорию Флорентийской республики, было встречено всеобщим восторгом, и его путь во Флоренцию быстро превратился в торжественную процессию, когда на дорогу, дабы приветствовать его, высыпали толпы людей. Что это было? Никто толком не мог сказать — ни Козимо, ни другие. Как нередко бывает в случаях внезапного проявления народного чувства, события начинают развиваться согласно своей собственной логике. Одно только ясно — происходило нечто чрезвычайно важное, ибо, по словам Макиавелли, «редко кого из граждан, возвращающихся с большой победой, встречали так много людей и с таким подъемом, как Козимо на его пути домой из ссылки».
5 октября Козимо достиг своей виллы в Карреджи, совсем недалеко от Флоренции, где остановился со свитой пообедать. К этому времени все улицы города были настолько запружены людьми, нетерпеливо ожидающими появления Козимо, что синьория отправила в Карреджи посыльного с просьбой немного задержаться, иначе могут возникнуть волнения. Непонятно, какого именно рода волнений опасалась синьория — то ли того, что восторги со стороны торжествующих победу приверженцев Медичи перейдут в сведение счетов, то ли население города еще расколото, и это грозит покушением на Козимо, когда он будет пробираться через толпу. Так или иначе, Козимо прислушался к просьбе и отложил дальнейший путь до наступления темноты, когда и покинул Карреджи в сопровождении одного лишь Лоренцо и высокопоставленного представителя городской администрации. Козимо незаметно провели через боковые ворота в городской стене, к востоку от Барджелло, и проводили в Палаццо делла Синьория, где и поместили на ночь в одной из комнат, обычно занимаемых кем-либо из членов синьории.
Наутро Козимо первым делом нанес визит вежливости папе — поблагодарить за поддержку, лишний раз выразить дружеские чувства, а также, возможно, показать всем, что у него есть близкие люди наверху. Новость о возвращении Козимо во Флоренцию распространилась уже достаточно широко, так что, когда он направлялся в палаццо Барди, на улицы высыпали толпы народа, приветствовавшие его «так, что можно подумать, будто это их князь».
Вообще-то сохранилось несколько рассказов о возвращении Козимо из изгнания, и все они значительно отличаются друг от друга, главным образом в зависимости от точки зрения. Макиавелли, этот откровенный сторонник Медичи, слышит только восторженные возгласы толпы; другие подчеркивают, что Козимо «вернулся в город, стараясь не привлекать к себе внимания». Могло быть по-всякому, но одно бесспорно: Козимо возвращался, чтобы полностью подчинить себе Флоренцию.
Поражение обернулось победой: не было бы изгнания, вряд ли он бы встретил такой прием, и, хотя прямо никто этого не утверждает, приветствовали его как национального избавителя. Все в нем видели правителя Флоренции — и сами ее граждане, и сопредельные государства, из тех, что давно уже, хотя и без особого успеха, пытались ему помочь. Город лежал перед ним — Флоренция явно была готова иметь несменяемого главу республики, но сам Козимо, человек осторожный, колебался. Пришло время вспомнить предсмертный наказ отца — «не высовывайся»; следовало также иметь в виду традиции флорентийского республиканизма (приятный самообман). Козимо предпочитал традиционные формы, да и обходные пути были ближе его характеру, как и характеру города; да, он будет править им, но из-за кулис. Обычный бизнес — только крупный!
Тем не менее одно существенное изменение произошло. Хотя Козимо и впредь будет вести себя сдержанно и всячески поощрять соблюдение принятых норм политической жизни города, сомнений в том, кто на самом деле дергает за нити, не возникнет ни у кого. Посольства из-за границы будут направляться непосредственно к нему, домой; точно так же и граждане Флоренции, нуждающиеся в официальных гарантиях, будут искать аудиенции именно у Козимо, который даже выделит для них специальное время. Судя по всему, примерно тогда же к нему начали поступать (удовлетворяемые им) просьбы от видных граждан города стать крестным отцом их первенцев мужского пола. Подобного рода проявления преданности были ему по душе: никакой показухи, но обязывает.
Влияние олигархии было быстро подорвано синьорией, явно под давлением Козимо. Несмотря на обещания папы, Ринальдо и других видных членов семьи Альбицци выслали из города, что заставило Ринальдо на прощание бросить Евгению IV горькие слова: «И как же я мог поверить, что тот, кого изгнали из своего города, удержит меня в моем». С другими семьями обошлись подобным же образом, и даже семидесятилетний Палла Строцци, столь много сделавший для возвращения Медичи во Флоренцию, был приговорен к десятилетнему — то есть фактически пожизненному — изгнанию. Научные занятия Строцци нередко заставляли его пересекаться с Козимо, между ними даже установилось нечто вроде дружбы, но когда он попросил Козимо вмешаться, та сдержанность, с которой тот откликнулся на эту просьбу, говорит красноречивее всяких слов. Синьория все поняла правильно, и приговор остался в силе. Козимо счел, что богатство и влиятельность почетного государственного мужа наверняка сделают его центром притяжения сил, враждебных Медичи, а сейчас не время для того, чтобы терпеть оппозицию. Козимо хотел, чтобы на смену волнениям и раздорам последних лет пришла твердая власть, а с ней — мир и процветание; в соответствии с этим он и действовал, хотя, можно повторить, действовал с характерной для себя аккуратностью. Как заметил один из его друзей-гуманистов, «если Козимо хочет чего-нибудь добиться, то делает все, чтобы не пробудить чью-то зависть, так чтобы всем казалось, будто инициатива исходит не от него, а откуда-то извне».
Козимо делал все от него зависящее, чтобы в нем видели всего лишь гражданина республики: да, влиятельного, но все же гражданина, долженствующего уважать закон так же, как должны уважать его другие граждане. Он превратит себя в образец самого надежного налогоплательщика в городе, хотя на самом деле декларируемые им для налогообложения доходы всегда значительно отличались от реальных; его балансовые отчеты были неизменно перегружены раздутыми, а иногда и вовсе несуществующими долгами, но никому и в голову не приходило подвергать сомнению его бухгалтерию. В то же время Козимо полностью, хотя и скрыто, контролировал весь городской аппарат налогов и сборов и выстроил систему этого контроля так, чтобы она не давала никаких сбоев. Любого бунтовщика можно было легко приструнить при помощи карающего catasto, то есть завысить налогооблагаемые доходы и собственность. Вскоре это стало излюбленным методом Козимо в борьбе с любой оппозицией. Преуспевающие противники просто банкротились, либо catasto оказывался так непомерно велик, что они уходили в добровольное изгнание, после чего доверенные агенты партии Медичи покупали по бросовым ценам оставленные поместья и передавали их преданным людям. За pax Medici приходилось платить.
