Бор, в котором расположились зенитчики, находился от Климова в восьми километрах. В распоряжении Дерюгина была черная «эмка», на которой он проехал самые страшные километры от Риги. Полку выделили несколько грузовиков, однако лошади тоже остались.

Григорий Елисеевич по договоренности с начальством армии оставил в своем полку старшину Солдатенкова и еще троих кавалеристов. Поврежденные грузовики пришлось бросить по дороге, а лошади не подвели – ни одно целое орудие не было оставлено врагу.

Фронт приближался к Андреевке. Полк Дерюгина получил приказ охранять станцию Климово. Небольшая узловая станция неожиданно приобрела важное стратегическое значение: здесь сосредоточились воинские эшелоны, составы с эвакуированными заводами, беженцами. Немцы систематически бомбили Климово, иногда в погожий день совершая по три налета.

В более-менее спокойные дни, а они наступали, когда небо затягивали тучи и лил дождь, Григорий Елисеевич наведывался на «эмке» в Андреевку. Сегодня он был уверен, что налетов больше не будет: немцы то ли от наглости и самоуверенности, то ли от врожденной пунктуальности прилетали бомбить в одно и то же время. Дерюгин позвонил начальнику штаба Виктору Саввичу Соколову и сказал, что едет в Андреевку. Его новый шофер Савелий Ломакин сбегал на продпункт и прихватил оттуда две банки тушенки, несколько кусков сахару и буханку черствого хлеба.

Через час «эмка» затормозила у дома Абросимова. Савелий на всякий случай загнал машину в полуразрушенный дровяной сарай амбулатории: случалось, что немецкие самолеты пикировали на одиночную машину и зажигали ее. Поселок изрядно пострадал от бомбежек: несколько домов сгорели, железнодорожная казарма, что неподалеку от водонапорной башни, провалилась посередине от прямого попадания фугаски, а в крайних комнатах продолжали жить две семьи путейцев.

Редкую ночь у Абросимовых не останавливались на постой красноармейцы. Через Андреевку прямо на фронт проходила грунтовая дорога. По ней тянулись машины, повозки, шли пешие бойцы. Жители привыкли к постоянному гулу канонады. В погожие вечера на небе появлялась широкая багровая полоса. «Юнкерсы» пролетали над станцией, возвращаясь со стороны Климова, и, даже не снижаясь, сбрасывали одну-две бомбы. Это и было самым страшным: никто никогда не знал, куда они угораздят.

Андрей Иванович еще больше поседел. Вадик, вытянувшийся, похудевший, сильно оброс, зеленоватые глаза смотрели настороженно. От Казаковых все еще не было никаких известий, – город Великополь был захвачен немцами. Федора Федоровича вряд ли призвали в армию: он железнодорожник. Да и какая разница теперь – железнодорожник тот же боец. Под бомбежками, артобстрелом путейцы восстанавливали железную дорогу, водили тяжелые составы, рискуя жизнью каждый день, как и военные.

– Охо-хо, вот зарос мальчишка! На девку стал похож, – поглядела на внука Ефимья Андреевна, когда все уселись за стол. – Волосья хоть в косицы заплетай, небось вши завелись? Хотела вчерась ножницами постричь, так не дался, наворотник!

– Ты же не парикмахерша, – пробурчал мальчишка, намазывая на тонкий ломоть хлебасвиную тушенку, привезенную Дерюгиным.

Григорий Елисеевич вспомнил, что в шкафу на полке должна быть машинка, он сам иногда стриг своих девочек.

– Это дело поправимое, – проговорил он.

Вадим стрельнул на него глазами, но ничего не сказал. Он был весь поглощен едой. В поселке толковали, что в Москве и Ленинграде ввели карточки на продукты и промтовары. В сельпо хлеб расхватывали с утра, опустели магазинные полки, закрылся промтоварный отдел. На дверях столовой Супроновича висел большой амбарный замок, сам Яков Ильич теперь заведовал хлебопекарней. Молокозавод работал с перебоями, Чибисов иной раз возвращался с пустыми бидонами: жалостливые хозяйки отдавали молоко красноармейцам, идущим на фронт. Андрей Иванович каждый день ходил с косой за железнодорожный мост через Лысуху, косил траву на откосах и приносил в мешке. Коров в поле не гоняли, да и мало их осталось в поселке: кто покинул Андреевку, тот или увел с собой, или продал на мясо. Порезали раненных осколками животных, кур и тех почти не слышно на дворах. Исчезли мыло, керосин, спички. У курильщиков появились кремни с нитяными фитилями и бензиновые зажигалки, сделанные из патронных гильз. Электростанция не действовала, в домах вновь, как в старину, зачадили керосиновые лампы, стекла к которым невозможно было достать. Оголодавшие мальчишки подкапывали в огородах картошку, шарили в шершавой огуречной ботве, таскали молодую морковку. Останавливаясь на ночлег, военные выделяли хозяйкам из своих пайков консервы, хлеб, сухари, комбижир, случалось, и жесткую копченую колбасу, от одного запаха которой у мальчишек слюнки текли.

Приезд Дерюгина был для Вадима радостью: подполковник обязательно прихватывал с собой вещевой мешок с продуктами. Экономная Ефимья Андреевна прятала подальше консервные банки с тушенкой, колбасу, кусковой сахар, старалась, чтобы хватило надолго. Вот и сейчас она с неодобрением смотрела на Вадима, выковыривающего погнутой вилкой из банки куски розовой свинины в белом жиру. Эту банку, раскрытую за столом Дерюгиным, можно было растянуть на неделю: сварить щи, суп, поджарить картошку…

– Чего же ты, Гриша, делал-то до войны? – мрачно уставился на зятя Андрей Иванович.

– Служил.

– Как служил-то? На лошадях гарцевал, из пушек постреливал на учениях? – продолжал Андрей Иванович. – А началась война, рысью припустил от границы, грёб твою шлёп! Не морщинь лоб-то, не ты один… Чего же вы немца-то испугались? Ты мне напрямки скажи, тут что – вредительство или просчет какой получился? Талдычили до радио, писали в газетах, мол, Красная Армия самая сильная в мире, а немец вдарил – и покатились колобком в тыл. До куда же будете катиться? До Урала? Или до самого Байкала?

– Я свой полк вывел, – сказал Дерюгин, – а сколько наших осталось в окружении. Ударил фашист врасплох, знал наши слабые места.

– Врасплох! – хмыкнул Андрей Иванович. – Вспомни, сколько мы за этим самым столом толковали, что будет война. Выходит, все знали и там… – Он поглядел на потолок.

Вадим, стрельнув глазами на бабушку, пододвинул банку и снова запустил туда вилку. Он знал: как только все поднимутся из-за стола, бабка отберет тушенку. Ефимья Андреевна вздохнула и покачала головой; изголодался мальчишка! Растет, аппетит у него за двоих, только давай и давай. Пусть поест, ктознает, может, скоро совсем придется положить зубы на полку… Куда все подевалось? Вот она, проклятая война, ладно взрослые, но за что детишки-то страдают?..

– Гриша, неужто германец и сюда придет? – помолчав, спросил Андрей Иванович. – Пушки у нас слыхать, кажинный вечер зарево полыхает над лесом…

– Лучше бы вам уехать отсюда, – сказал Григорий Елисеевич.

– Никуды я отсюда не крянусь, – решительно заявила Ефимья Андреевна. – Нагляделась я на беженцев: голодные, оборванные, едут и едут, а куды, и сами не знают! А уж коли суждено помереть от басурмана, так пусть в своем доме.

– Значит, наше дело табак, – опустил большую голову Андрей Иванович.

– Мои ребята нынче два «юнкерса» под Климовом сбили, – сообщил Григорий Елисеевич. – Бьем мы их, отец.

– А сколько они наших положили? – отозвался Абросимов.

– Погоним мы их, – мягко заметил Дерюгин. – Вот-вот остановим, и тогда побежит немец обратно.

– В Москве остановите? – пробурчал Андрей Иванович. – Али в Питере?

– Не бывать ему в Москве, – сказал Григорий Елисеевич.

В это он свято верил. Три дня назад, 29 сентября 1941 года, состоялось совещание комсостава у командующего армией. К этому моменту обстановка на фронтах сложилась следующим образом: гитлеровцы во что бы то ни стало решили захватить Москву; Западный, Брянский и Резервный фронты, защищавшие дальние подступы к столице, понесли большие потери. Группа армий «Центр» неумолимо приближалась к Москве.

Другая группа немецких армий, «Юг», 19 сентября заняла Киев, наш Юго-Западный фронт отступал. Катастрофически сложилось положение и с Ленинградом. Третья группа армий, «Север», к 8 сентября блокировала все подступы к городу.