– Говорят, они диверсантов с самолета сбрасывают, – заметил кто-то.

– Говорить нужно поменьше, – сурово сказал Приходько. – Особенно про наши базовские дела. Пора запомнить: болтун – находка для врага!

– Мы тут, выходит, теперя как на горячей сковородке, – вздохнула женщина в белой косынке, из под которой выбивались на плечи длинные черные волосы.

– Ломакин, Маслов, Ильин, пойдете со мной. Прочешем лес! – скомандовал оперуполномоченный. – Одну группу я уже отправил.

– Ночью-то? – возразил Ломакин. – Что мы увидим?

– В проходной получите оружие, аккумуляторные фонари, – не удостоив его взглядом, продолжал Приходько. – Ракеты выпустили из Хотьковского бора. Туда и пойдем.

– Шпиён сидит там на пенечке и нас дожидается… – хмыкнул Ильин.

– Господи, началось… – заметила женщина. – Уж поскорее бы нас вакуи… – Она запнулась на незнакомом слове.

– Эвакуировали, – подсказал кто-то.

– Об этом тоже не следует распространяться, – отрезал Приходько.

– Мы тут в военную тайну играем, а немец в первый день войны прилетел и стал базу бомбить, – сказал Ломакин. – Получается, он уже знал, где она расположена? И этого шпиёна на парашюте сбросил!

– А ты видел? – спросила женщина.

– Кто же тогда ракеты пущает?

– У меня в распоряжении осталось два пистолета, – сказал Осип Никитич. – Ты же, Маслов, охотник? Бегом за ружьем!

– Вот беда-то! – снова запричитала женщина. – И мой мальчишка увязался с мужиками… А если стрельба подымется? – Она повернулась к Приходько: – Осип Никитич, встренете мово Ваську, скажите, чтобы шел домой… Горе мне с им!

– Товарищи, в лесу лейтенант с людьми – ищут ракетчика, будьте осторожны, не выпалите в своих, – предупредил Приходько.

В рабочем поселке не светился ни один огонек. В Андреевку пришла война.

Потом это ему часто вспоминалось: танки на проселке, солдаты в мышиного цвета коротких мундирчиках и широких сапогах, автоматная стрельба и мертвая сорока на обочине. Он, Кузнецов, стреляет в фашистов из маузера, видит, как падает фигурка в каске, опрокидывается на спину и ожесточенно скребет сапогом седой мох, потом затихает. Остальные на небольшом расстояния друг от друга неумолимо надвигаются на маленький отряд окруженцев. Пятнистый, будто проржавевший насквозь, танк останавливается, и медленно разворачивает башню, тупой, с набалдашником на конце ствол упирается, как кажется Ивану Васильевичу, прямо ему в лоб. Оглушительно громыхает раз, другой. Огненные вспышки слепят глаза. Неподалеку раздается хрип, из рук капитана вываливается автомат, лицо запрокидывается, и он затихает. Ветерок чуть заметно шевелит на голове русый вихор.

Немецкие автоматчики все ближе, из коротких стволов вырывается пламя, падают на мох тоненькие, чисто срезанные ветки. Маузер в руке становится все тяжелее. Кузнецов нажимает на курок. Он отличный стрелок и видит, как его пули укладывают фашистов. Несколько раз он жмет на податливый курок, прежде чем соображает, что последняя обойма кончилась. Вскакивает на ноги, в несколько прыжков добирается до автомата и только тут замечает возле уха капитана маленькое отверстие, из которого лениво сочится черная кровь. Автомат бешено прыгает в руке, будто хочет вырваться. Немцы залегли в кустах, он видит их серые каски и раскинутые ноги в запыленных сапогах, спины куда-то подевались.

Неожиданно танк круто сворачивает с проселка и прет прямо по лесу на него. Тонкие деревца с треском ложатся перед ним, сопротивление оказывает лишь молодая сосна – она какое-то время дрожит, взмахивает ветвями и падает верхушкой в сторону Кузнецова. Фашисты, прижимая автоматы к животу, бегут вслед за танком, Иван Васильевич слышит голос сержанта Пети, тот зовет его в глубь леса, но он уже понимает, что встать нельзя – сразит пушка или автоматная очередь, – но не погибать же под гусеницами этой пятнистой махины?..

– Товарищ капитан, – сержант дышит прямо в затылок, – там болотинка, можно уйти, эта зараза туда не сунется…

Полоснув из автомата по цепочке, Кузнецов откатывается по мху в сторону, Петя повторяет все его движения. В низинку они кубарем сваливаются вместе, вскакивают на ноги и бегут в глубь березняка. Над их головами надвое переламывается осина, далеко впереди черным фонтаном взметывается земля. Из-за пушечного выстрела не слышны автоматы, но пули не отстают, гудят, срывают листья с берез и осин. Вот уже блестит сквозь кусты полоска воды, а дальше виднеются кочки, поросшие багульником. Мелькает мысль сунуться носом в кочку, как в подушку, и забыться… За болотиной снова начинается густой смешанный лес. Иван Васильевич чувствует, как кто-то небольно кусает в лопатку, невольно хлопает свободной рукой по этому месту и видит на пальцах кровь…

– Тут они не пройдут, товарищ капитан, – возбужденно говорит Петя. – А дальше чащоба – не догонят!

И когда они, проваливаясь по пояс в жирную вонючую воду, выбираются по ту сторону болотины, Кузнецов вдруг видит, как на молодой кудрявой березе, что перед ним, прямо на глазах листья из зеленых начинают превращаться в красные, на белом стройном стволе – яркие красные брызги.

– Клюква на березе… – шепчет он и проваливается в пульсирующую, обволакивающую бархатную тьму…

Чей-то незнакомый голос монотонно рассказывал:

– … Понятно, наши отстреливались, но куды супротив такой силы попрешь? Тьма-тьмущая! Бегуть ваши. Сколь их, сердешных, полегло вокруг! А басурман преть и преть, нет ему никакого удержу… – Голос умолк. – Уже и ихних пушек не слыхать. Давеча бухали. Далеко ушли вперед. Станцию утром заняли, заставили путейцев путь восстановить. И в полдень на наших поездах покатили дальше, к нам в тыл. Су семи удобствами…

– Назад покатятся, папаша, без всяких удобств, – ввернул Петя.

– На границе не смогли удержать, где же теперя остановят? Ни траншей, ни окопов… Рази в большом городе зацепятся да задержат эту саранчу!

– Они же, гады, без объявления войны, – говорил Петя. – Придушим мы фашистскую сволочь на их земле, попомни, папаша мои слова!

– Дай бог нашему теляти волка забодати…

За свою жизнь Иван Васильевич лишь однажды сознание потерял – это было в Испании: неподалеку взорвался снаряд, взрывная волна отбросила его прямо на каменный пьедестал конной статуя. Очнулся он с солоноватым привкусом крови во рту, одна рука его намертво обхватила огромную чугунную ногу коня. И вот второй раз… Он пошевелился – под правой лопаткой остро кольнуло, Иван Васильевич не удержал стон.

– Товарищ капитан! – замаячило в сумерках над ним лицо сержанта. – Чаю хотите?

– Что там у меня? – показал глазами на обмотанное белым плечо Кузнецов.

– Пулевое ранение навылет, – сообщил Петя. – Старик промыл травяным настоем, приложил какие-то листья к ране, говорит, заживет, как на со… – Сержант запнулся и прибавил: – В общем, повезло вам, товарищ капитан.

– Зови меня по имени-отчеству, – сказал Иван Васильевич и, ощущая тянущую боль, приподнялся с войлочной попоны, на которой лежал, – только сейчас он почувствовал запах лошадиного пота.

Над головой медленно плыли клочковатые облака. Солнце пряталось за бором, кроны сосен негромко шумели. Он лежал возле небольшой бревенчатой избушки, дверь которой была распахнута, виднелась грязная марлевая занавеска от комаров. Чуть в стороне мирно потрескивал костер, на таганке булькала в котелке картошка с мясной тушенкой и луком. Однако есть не хотелось, хотя с утра крошки во рту не было. Щуплый старик неподвижно сидел на низенькой скамеечке и, насупив жидкие седые брови, смотрел на огонь. Борода его в свете пламени казалась отлитой из бронзы.

– Егоров Никита Лукьянович, лесник, – сказал Петя, помогая подняться. – Помог дотащить вас до сторожки.

– А немцы? Они же наступали нам на пятки.

– Танк дополз до болотины… – Петя вздохнул, вспоминая. – Думал, конец вам, товарищ… Иван Васильевич… Остановился, бабахнул пару раз по кустам, развернулся и двинулся назад. Немцы было пошли в болото, но тут по ним сыпанул из автомата наш – помните, с забинтованной головой? Они кинулись на землю, потом поползли к нему… Я видел, он наставил автомат на свою грудь, значит, хотел в себя… Но немцы вышибли автомат и поволокли его к танку. Попрыгали на него, нашего тоже забрали с собой.