– Сколько толовых шашек принес? – перевел разговор на другое Григорий Борисович. Он был доволен тем, как отреагировал на его реплику Маслов.

– Теперя взрывчатки нам с тобой, Григорий Борисович, на все лето хватит, – ухмыльнулся тот.

– Как же тебе удалось? – обрадовался Шмелев.

– Я намедни говорил про Ильина, так это он… Ну, конечно, пришлось его угостить, не без этого. Машины-то день-деньской снуют по территории – ну я попросил знакомого шофера мне пакет забросить. Ну а Ильин на проходной не стал в кузове смотреть. Хозяин барин: хочет – карманы заставит вывернуть, хочет – голову в твою сторону не повернет.

– А если шофер сболтнет?

– Все шито-крыто, – сказал Кузьма. – Шоферу я щук пообещал. Думаешь, мы одни будем глушить? Наши мужички этим балуются на лесных озерах. У них я и расстарался детонаторами и шнуром.

– Я гляжу, у вас можно пушку с базы уволочь, – подзадорил Шмелев.

Он примечал на дворах жителей Андреевки разный хлам, вывезенный с базы: вместительные цинковые баки из-под пушечного пороха, обитые сталью крепкие колеса от передков, у одного во дворе даже стоял котел от походной кухни, а крыши у многих были покрыты цинковыми расплющенными коробками из-под патронов.

– Не скажи, – ухмыльнулся Маслов. – Проверяют всех будь здоров! А ненужный хлам те, кто работает на базе, берут только с разрешения начальства. Через проходную ничего не пронесешь… Это у меня так получилось, что родич дежурит в проходной. Не станет же он меня обыскивать! А попадешься – пиши пропало, – стал набивать себе цену Кузьма. – С этим у нас строго. Мало что охранники в четыре глаза смотрят, так уполномоченный НКВД по всем цехам шастает и на проходной часто бывает.

Вода в котелке забурлила, Кузьма достал из брезентового мешочка стеклянную банку с чаем, щедро сыпанул в крутой кипяток и обугленной палкой отодвинул котелок от огня. Затем разлил водку по стаканам, поднял было свой, чтобы чокнуться, но Шмелев и не притронулся.

– Погоди, Кузьма Терентьевич, – со значением сказал он. – Нам нужно потолковать с тобой на трезвую голову.

Кузьма с сожалением поставил стакан на чурбачок, подкинул сучьев в костер, поудобнее устроился на ветвях и выжидательно уставился на собеседника. Шмелев долго думал, как начать этот разговор, да вдруг напрямик сказал, что служит немцам и очень заинтересован в согласии Маслова работать вместе. Вопрос сейчас стоит так: «за» или «против», середины не будет. А СССР немцы захватят… И тех, кто не сидел в тылу сложа руки, щедро наградят…

– Ты навроде сам большевик? Должен несознательных агитировать за Советскую власть, а ты вон чего заворачиваешь. Али пытаешь меня? – заговорил Маслов, глядя на огонь.

В его спокойном лице ничего не дрогнуло, будто они толковали об охоте или рыбалке. Длинные руки перестали двигаться, в одной белела наполовину вырезанная ложка, в другой был зажат острый сапожный нож.

– А ты считаешь, я должен ходить в офицерских погонах царского режима? – усмехнулся Шмелев. – Или в мундире вермахта?

– А ежели я заявлю, Борисыч, и возьмут тебя за шкирку, а? – невозмутимо сказал Кузьма.

– Так и тебя, такого шустрилу, поставят рядом…

– Не-е, – возразил Маслов. – Мои грехи по сравнению с твоими – что плотвичка рядом с зубастой щукой!

– Не заявишь ты никуда, Кузьма, – так же спокойно сказал Григорий Борисович. – Ты человек умный и хочешь пожить широко, красиво… Хозяином на своей земле.

– С моим-то рылом да в калашный ряд? – усмехнулся Маслов.

– Что тебе дала Советская власть? – прямо посмотрел ему в глаза Шмелев. – Хоромы нажил, женка в мехах-шелках ходит? Из долгов не вылезаешь, щи хлебаешь деревянными ложками собственного изготовления…

– И все же, отчего ты меня, Борисыч, не опасаешься? – спросил Маслов. – Дело-то оё-ёй какое сурьезное! Сурьезней уж и некуда!

– Так мы с тобой, Кузьма Терентьевич, одной веревочкой повязаны. Да и наблюдаю я за тобой не один день, даже год!

– Сейчас я при тебе шестеркой кручусь, придут немцы – и при них буду на подхвате? – продолжал Кузьма.

– Ошибаешься, Кузьма Терентьевич, – улыбнулся Шмелев. – На таких, как ты, будет держаться новый порядок в России.

– А я ведь давно смекнул, что ты враг Советской власти, – невозмутимо продолжал Маслов. – Когда ты о подземных складах заговорил… Тогда была мысля пойти к Кузнецову да заявить на тебя. И долги бы ты с меня не потребовал. Не до долгов тебе было бы, Борисыч. Да ты, наверное, никакой и не Борисыч, чай, из благородных?

– Что же не заявил? – поинтересовался Шмелев, нагибаясь к костру: ему сейчас не хотелось смотреть на Кузьму. Неужели он и впрямь так рисковал? От этой мысли даже озноб пробежал по спине. Вот такие тихие, спокойные и есть самые опасные!

– Тятенька уберег, царствие ему небесное, – сказал Маслов. Взял стакан и, не чокаясь, наполовину отпил. – Тятенька мой Терентий Егорыч был зажиточным мельником на Тамбовщине. В первую мировую дослужился до унтера, Георгия имел. Когда у него ни за здорово живешь отобрали мельницу, он подался к белякам… Сражался в армии Мамонтова, потом был у Петряя, ну, шалил в наших местах такой отчаянный атаман. В общем, ликвидировали мово тятеньку, как бандита, в двадцать первом. А какой же он бандит? За свое кровное бился… Да, неладно все повернулось… А фамилию я другую взял да сюда, в Андреевку, подался. У женки тут родственники оказались.

– Что же раньше-то не рассказал?

– Я тебе, Борисыч, первому рассказываю. Женка и та про мое прошлое не знает. Я ведь года три парнишечкой-то по стране скитался. Беспризорник и беспризорник… Мало нас тогда, беспорточных, чумазых, по России бродило? А тятеньку не забыл я. И никогда не забуду.

Григорий Борисович тоже выпил, закусил салом, пожевал дольку чеснока. Слава богу, тут-то хоть нюх его не подвел: учуял своего в Маслове! Свой-свой, а вот хотел ведь донести! Неужели чтобы выслужиться перед Советской властью? Или просто разыгрывает?

– Тятенька приснился мне на мельнице, – продолжал Кузьма. – Усы белые от мучной пыли. И толкует: дескать, береги, Кузька, жернова… Покамест быстра речка течет да каменные жернова крутятся, зерно будет молоться. Ты, мол, сынок только мешки подставляй под теплую мучку… А у самого петля на шее болтается. К чему бы это?

– Давай помянем, – торжественно поднял стакан Шмелев. И брови сурово сдвинул. – Мудрый был человек. И тебя воспитал как надо.

– Он мне часто снится, – вздохнул Кузьма. – Раз весь простреленный явился и протягивает свой серебряный Георгий… Подмывает меня махнуть на Тамбовщину, да хоть бы одного-двух, что у нас мельницу отымали, отправить на тот свет.

– Скоро мы, Кузьма Терентьевич, за все отомстим, – сказал Шмелев. – А пока давай думать о том, как нам побольше взрывчатки запасти…

Две утки, суматошно махая крыльями, пролетели над ними. Над кромкой бора зажглись первые звезды, небо над озером густо позеленело, легкий ветерок рябил на плесе свинцовую воду, шуршал в камышах. Дым от костра путался в ветвях березы, стоявшей у самой воды, невидимый, без огней, пророкотал над головами самолет. Лишь заглох вдали раскатистый густой гул, как совсем близко у берега ударила щука.

– С десяток жерлиц у островка поставил, – всматриваясь в сгущающиеся над озером сумерки, проговорил Кузьма. – Тута щук была прорва, только наши рыбачки с базы повывели их. Теперь крупных нету.

– Мало нас, Кузьма Терентьевич, – думая о своем, сказал Шмелев. – Один боится, другие давно уже потеряли веру в возврат к добрым старым временам, а есть и такие, которые уверовали в незыблемость нового строя.

– Кому охота за голую идею головой рисковать? – резонно заметил Маслов. – Жить можно при любой власти.

– А ты, Кузьма, философ! – рассмеялся Григорий Борисович.

– Зимой ночи длинные, о чем только на лежанке не передумаешь, – сказал Кузьма. – Правда, все больше с покойным тятенькой веду во сне длинные беседы. Терентий Егорыч-то был в нашем селе грамотным человеком. К нему сам урядник хаживал в гости на пасху.