Господи боже! Все намного хуже, чем я ожидала. Я попыталась убедить себя, что триста пятьдесят долларов в день — это более чем достаточная компенсация за обучение человека, который считает, что фарфоровым кувшинам самое место в палатке у места раскопок, и который настолько напыщен, что позволяет лишь собственной драгоценной заднице касаться холщового складного кресла.

Я поняла, что сейчас что-то произойдет, когда по толпе пробежал трепет, почти такой же быстрый, как шепот. Съемочная группа начала подниматься, отряхивать шорты и занимать места на съемочной площадке. Трое мужчин взобрались на тележку к камере, звукорежиссер прижал руку к одному наушнику и перемотал кассету.

Мужчина, который раньше бежал за веревкой, окликнул женщину по имени Зуки.

— Где дублерша? — заорал он. — Зуки, ты нам нужна для освещения!

Женщина, которая не была актрисой Джанет, направилась к палаткам, и тут же вокруг нее установили ряд ламп и принялись регулировать свет.

Я не сводила глаз с яркого белого луча, именно поэтому не заметила Алекса Риверса, пока он на меня чуть не наступил. Актер бросил куртку в кресло, на которое я посмела присесть, и, казалось, обратил на меня внимания не больше, чем на окружающий его воздух. Он негромко разговаривал с мужчиной, которого я сочла Берни Ротом, потому что он выглядел не менее напыщенно и так же, как Алекс, не обращал внимания на окружающих.

Алекс Риверс что-то говорил о черной веревке, которую я видела раньше. Проходя мимо, он коснулся моей руки, и я отпрянула.

И дело не в том, что он со мной столкнулся, — меня опалил жар его кожи. Я потерла плечо, уверенная, что там остался ожог или рубец, — доказательство того, что я почувствовала. Я смотрела ему вслед, дивясь тому, что меня подводит зрение: вместо того чтобы становиться все меньше и меньше, Алекс Риверс, казалось, заполнял собой все поле моего зрения.

Сама не понимая, что делаю, я пошла за палатки, держась на приличном расстоянии, но достаточно близко, чтобы слышать их разговор. Он, Берни Рот и высокий мускулистый мужчина ощупывали черную веревку, которую принесли туда раньше. Четвертый мужчина буквально покачнулся под напором гнева Алекса Риверса.

— Послушай меня! — оборвал актер его оправдания. — Просто послушай меня! Свен может прыгать с этой веревкой, но она не белая, как я просил. У тебя два выхода. Можешь отправиться в город и попытаться найти белую веревку, с которой он будет прыгать, или можешь воспользоваться этой, но тогда оставшиеся одиннадцать недель я буду сдирать с тебя шкуру. — Он провел рукой по лицу, как будто страшно устал. — Речь идет о безопасности. Основной критерий: сможет ли Свен использовать эту веревку для своего трюка? А второй: какой, черт возьми, цвет будет выделяться на заднем плане?

Мускулистый мужчина и испуганный костюмер отошли влево, и я оказалась непосредственно перед Алексом Риверсом. Я не сводила глаз с его профиля, с желваков, с легких прядей волос, которые развевал ветер.

Какой идиот и ханжа! Я совершенно не разбираюсь в том, как снимают кино, но с лихвой хлебнула бюрократии в университете и понимала, что Алекс Риверс ничуть не лучше Арчибальда Кастера. Он упивался своим положением и восхищением, которое невольно испытывали окружающие. Что ж, если я чему и научилась на кафедре антропологии, так это тому, что нельзя позволять людям, принимающим решение, с тобой не считаться. Следует разговаривать с ними на их же языке, если хочешь, чтобы они обращались с тобой, как с равной.

Я собралась с духом и шагнула вперед. Сейчас представлюсь им, не смолчу о куртке от «Калахари» и нелепом фарфоровом кувшине, а потом выскажу Риверсу все, что о нем думаю.

Но, оказавшись в поле зрения Алекса Риверса, я замерла на месте. Стояла как завороженная и искренне не могла понять, где нахожусь: в Серенгети, Бельгии или на орбите Марса. И дело было не в чертах Алекса Риверса, хотя они, несомненно, завораживали. Дело было в исходящей от него силе. Было что-то в его взгляде, от которого я не могла отвести глаза.

Его глаза блеснули, отразив свет, как гладкая поверхность пруда. Потом он отвернулся, словно что-то высматривая. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся. Ослепительный! Слово застряло у меня в горле, и я удивилась: как я могла часами усердно работать под высоким африканским солнцем и вдруг потерять голову от одного-единственного мужчины?

— Дорогая, — попросил Алекс Риверс, — принеси-ка мне чего-нибудь попить.

Я непонимающе уставилась на него, но он уже удалялся вместе с наступающим ему на пятки режиссером. Кем он, черт возьми, себя возомнил? Кто я, по его мнению?

Его помощница. Или, скорее всего, он искал свою помощницу, но, не обнаружив ее, решил, что я появилась на этой земле, чтобы выполнять его приказания. Как и все остальные. Я наблюдала, как он усаживается в свое высокое кресло: мягкая холщовая ткань сиденья и спинки прогнулась под ним, натянувшись по его фигуре.

Мне в нем не понравилось ничего. Я подумала о том, что скажу Офелии, когда ей позвоню. «Знаешь, — начну я, — Алекс Риверс — напыщенный индюк, который раздает приказания окружающим. Он настолько самовлюблен, что не замечает ничего даже в полуметре от себя». Но, даже предаваясь таким размышлениям, я продолжала идти к палатке с непрекращающимся праздником.

Я ненавидела его за то, что он заставил меня забыть все, что я собиралась сказать; ненавидела его за то, что он заставил меня явиться сюда; а особенно я ненавидела его за то, что мой пульс учащенно бился, а сердце стучало, как барабаны туземцев, звуки которых иногда доносил на место раскопок ветер. Я взяла на столе красный пластмассовый стаканчик и до краев наполнила его льдом. Потом добавила сок — папайи, по-моему, — перемешала одноразовым ножом, дожидаясь, пока стаканчик запотеет и жидкость станет одной температуры со льдом.

Алекс Риверс сидел на королевском троне, подавшись к женщине, которая припудривала его лицо пуховкой. Он протянул руку за стаканом и наградил меня очередной улыбкой.

— А я начал было думать, что больше никогда тебя не увижу, — усмехнулся он.

Я улыбнулась в ответ и уронила ему на колени стаканчик с соком. Мгновение я наблюдала, как на его брюках расплывается пятно.

— К сожалению, нет, — ответила я, развернулась и пошла прочь.

Я ожидала, что Алекс Риверс выругается себе под нос, станет спрашивать, как меня зовут, велит уволить. Что до меня, то я продолжала идти, намереваясь покинуть съемочную площадку, а возможно — даже Танзанию. Но поступок Алекса заставил меня остановиться: он засмеялся. У него был глубокий низкий смех, из тех, что омывают теплым дождем. Он поймал мой взгляд, когда я обернулась.

— Я вижу, — улыбнулся он, — ты почувствовала, что мне следует немного охладить пыл?

Думаю, его ярость я бы пережила, но его понимание меня обезоружило. Колени у меня затряслись, я ухватилась за софит, чтобы не упасть. Меня до глубины души поразил собственный поступок. Я пролила ледяной напиток не на какого-то помощника, не на художника по костюмам. Я намеренно попыталась противодействовать человеку, с которым мне предстояло работать. Человеку, который платил мне триста пятьдесят долларов в день за то, чтобы я ему помогала.

Он встал и направился ко мне, протягивая руку, как будто видел, что я вот-вот готова рухнуть на землю.

— Алекс Риверс, — представился он. — Кажется, мы не знакомы.

Краем глаза я заметила, что вся съемочная группа делает вид, будто ужасно занята, но на самом деле следит за разворачивающейся перед ней сценой.

— Кассандра Барретт, — представилась я. — Из Калифорнийского университета.

Его глаза блеснули таким оттенком серебра, которого мне раньше не доводилось видеть.

— Мой антрополог, — заключил он. — Приятно познакомиться.

Я опустила глаза на его брюки, мокрые в районе промежности, — расплывшееся пятно по форме напоминало бабочку. Я улыбнулась Алексу Риверсу в лицо.