Раны заживут, останутся лишь шрамы. Но даже самые глубокие шрамы со временем рассасываются, и их практически не видно на теле. Единственное, что остается, — воспоминание о том, как было больно.

Касси вложила свою ладонь в руку Алекса, пытаясь запомнить температуру его тела, его запах, ощущение того, что он лежит рядом с ней. Эти воспоминания она позволит себе сохранить. Она большим пальцем погладила мягкие линии на ладони Алекса. Нежное рукопожатие — извинение за то, что она должна сделать, и прощание.

Одно ужасное мгновение Касси смотрела на замершие в ожидании лица и думала: «Они мне не поверят». Она решила, что ее просто засмеют. «Алекс Риверс? — изумятся они. — Вы, должно быть, шутите».

Зажав в кулак страх и гордость, Касси уселась на металлический складной стул, который поставил для нее консьерж гостиницы, где готовилась пресс-конференция, и разгладила складки на темно-синей юбке. «Оденься, как школьница, — посоветовали ей. — Ничего вызывающего, ничего сексуального». Чтобы не подумали, что она привлекала к себе внимание, провоцировала жестокое обращение.

Рядом с ней на таком же стуле сидела Офелия с ребенком на руках. Коннор икал, и эти звуки, как Касси ни старалась, напоминали ей всхлипы. Она осознавала, что в двухмесячном возрасте сын ничего еще не понимает и не запомнит. Как знала и то, что каждый раз, когда он будет к ней тянуть ручки, она будет видеть в этих серебристых глазах его отца.

Касси откашлялась и встала. Тут же толпа журналистов затихла, вытянувшись по стойке смирно, как рота сказочных солдатиков.

— Доброе утро.

Она потянулась к микрофону и коснулась его рукой. Раздался резкий звук, напоминающий визг. Касси испуганно отступила.

— Простите, — чуть тише сказала она. — Спасибо за то, что пришли.

Касси понимала, как абсурдно звучат эти слова, словно она собрала друзей попить чаю. И подумала, что, чем капитулировать перед прайдом голодных львов, лучше бы ей промолчать. У нее не было иллюзий — Алекс наверняка позаботился обо всем еще два дня назад. Эти люди никогда не были ее друзьями. Они думали о ней только в связи с Алексом, они согласились прийти сюда в надежде услышать что-то интересное о нем. Сама Касси была лишь эпизодом. Если журналисты вообще упомянут ее имя, после того как выслушают всю историю, то, скорее всего, представят ее как жалкую наркоманку или идиотку, которая столько лет не могла за себя постоять.

Касси развернула небольшой листок бумаги, который перечитывала сотню раз за сегодняшнее утро, — свое обращение к прессе. Офелия научила ее зрительному контакту, модуляции голоса — словом, актерским штучкам, которые помогают вызывать сочувствие у зрителей. Но когда заметно дрожащие пальцы Касси вцепились в края потертого листа, она не смогла вспомнить ничего из того, чему ее научили. И вместо этого начала читать с листа, как второклассница, которая слишком озабочена тем, чтобы правильно произносить незнакомые слова, и совершенно не думает о производимом впечатлении.

— Меня зовут Кассандра Барретт. Большинство из вас знает меня как жену Алекса Риверса. Мы поженились тридцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, и наша семья несколько раз являлась предметом пристального внимания прессы, в последнее время — из-за рождения нашего сына. Вчера я подала с Алексом Риверсом на развод на почве крайне жестокого обращения.

Это заявление, прозвучавшее всего через несколько недель после представления, которое устроила дружная семья Риверсов в международном аэропорту Лос-Анджелеса, когда они прилетели с Коннором, вызвало волну перешептываний, которая поднялась над головами журналистов и не давала Касси дышать, казалось, обвиваясь вокруг ее шеи. Она вцепилась пальцами за края кафедры, споткнувшись на последнем предложении.

— После этой пресс-конференции все вопросы можно адресовать моему адвокату, Карле Бонанно, или самому мистеру Риверсу. — Она сделала глубокий вдох. — Тем не менее в интересах торжества истины я готова ответить на ваши вопросы.

В воздух взвился лес рук, закрывая Касси от одноглазых камер. Голоса заглушали друг друга.

— Миссис Барретт, — прокричала одна журналистка, — вы продолжаете жить с Алексом Риверсом?

— Нет, — ответила Касси.

— Он согласился дать вам развод?

Касси посмотрела на Карлу Бонанно, сидящую слева от нее.

— Документы будут посланы ему сегодня. Не думаю, что он станет возражать.

Какой-то журналист выскочил перед толпой собравшихся, размахивая микрофоном у самой кафедры.

— Крайне жестокое обращение — не частое основание для развода, миссис Барретт. Вы придумали эти обвинения для того, чтобы ускорить бракоразводный процесс и прибрать к рукам его денежки?

У Касси глаза расширились от подлости человека, дерзнувшего задать такой личный вопрос. Ради всего святого, это же ее семья! Ее муж.

— Я ничего у Алекса отбирать не собираюсь, — ответила она и подумала: «Только саму себя». — И обвинения не сфабрикованы. — Она умолкла, понимая, что достигла точки, от которой нет возврата. Потом убрала с лица все эмоции и вновь подняла голову, глядя на каждого и ни на кого конкретно. — Последние три года я сносила побои от Алекса Риверса.

«Прости, прости, прости…» В голове пронеслась молитва, и Касси не знала, то ли она обращается к Богу, то ли к Алексу, то ли к себе. Она почувствовала, как бешено колотится сердце, так что, казалось, даже блузка вздымается.

— У вас есть доказательства?

Вопрос задала женщина, и он прозвучал мягче, чем остальные, — возможно, именно поэтому Касси решилась. Не сводя глаз с двери в дальнем конце конференц-зала, она отвернула ворот и показала ужасный фиолетовый след. Вытащила блузку из юбки, приподняла и повернулась, чтобы были видны распухшие, черно-синие ребра.

Конференц-зал взорвался вспышками фотоаппаратов и какофонией звуков. Касси стояла не шевелясь, пытаясь унять дрожь и желая только одного — оказаться подальше отсюда.

Когда наутро после того, как Алекс ее избил, Касси проснулась, его половина кровати была пуста и аккуратно застелена. Секунду она смотрела на ровно выстроенные подушки. Может быть, ничего не было. Может быть, Алекс не ложился.

Она приняла душ, осторожно подставляя под горячую воду избитое тело, и пошла взглянуть на Коннора. Ночная сиделка повернула малыша к Касси, чтобы она могла его покормить. Сидя в высоком кресле-качалке, Касси смотрела в окно на то, что обещало стать прекрасным калифорнийским днем.

— Мы опять уезжаем, — шепнула она Коннору.

Потом встала, уложила его на пеленальный столик, расстегнула подгузник и положила под попку свежий. Она рассматривала его тельце: длинные тоненькие ножки, полный животик, складочки жира на ручках, которые выглядели совсем как мышцы взрослого человека.

Когда няня повернулась, Касси улыбнулась ей.

— Вы не могли бы мне помочь? — спросила она и велела уложить в сумку несколько смен белья и костюмчик Коннора. А потом, устроив ребенка в колыбельке, она поспешила вниз.

Касси не стала останавливаться в столовой, чтобы выпить кофе, не стала заглядывать в библиотеку и кабинет, чтобы найти Алекса. Откровенно говоря, теперь это не имело значения. Вчера она приняла решение.

План, который она придумала, касался его публичного имиджа. В конечном счете, именно это явилось поводом для вчерашней ссоры. И Касси должна была признать, что этот имидж являлся такой же неотъемлемой частью его жизни, как и ее. Некогда золотой мальчик уже не казался таким золотым, и, как только он узнает, кто первым бросил в него камень, она станет свободной. Либо Алексу придется признать правдивость ее обвинений и превратиться в личность, вызывающую сочувствие общественности, потому что обратился за помощью к психотерапевту, либо ему придется все отрицать, дискредитируя ее историю, обвиняя ее в клевете. И совершенно неважно, как станут развиваться события: в любом случае в итоге репутации Алекса придет конец; в любом случае в итоге придет конец ей.