Бенц набрал ее номер. Она ответила сонным голосом:

– Алло?

Его сердце слегка екнуло.

– Это Рик. Я слышал, что у вас там случилась небольшая неприятность.

– О... нет, приехала Сара... моя подруга из Тусона. Она поздно вернулась, и охранная система заставила ее здорово поволноваться. – Ее голос звучал невнятно, сонно, и он вспомнил, каково было обнимать ее и вдыхать ее аромат всю ночь напролет, слышать ее тихое дыхание, когда она прижималась к нему.

– Я просто хотел убедиться, что все в порядке.

– В порядке... в порядке... – успокоила она и объяснила, что случилось. Ее рассказ совпадал с рапортом, и она пообещала, что договорится о ремонте двери сразу после праздника. Потом, когда ее голос стал чуть более внятным, она поблагодарила его за звонок и пожелала ему счастливого Дня благодарения, но он заметил изменение в ее голосе, осторожность. Каким-то образом она нашла способ принять тот факт, что случившееся на днях больше не повторится. И это его беспокоило. Едва ли он хотел, чтобы она считала, будто между ними может что-то быть, но мир стал казаться чуть холоднее, когда он повесил трубку.

Не желая останавливаться на глупых романтических мечтах, он проверил электронную почту, сделал несколько звонков, надеясь услышать, что опознали хоть одну из недавно обнаруженных жертв. Пока этого не произошло, и у него не было рапорта патологоанатома, но причина смерти была довольно очевидна, и он почти не сомневался, что моменты смертей совпадут со временем видений Оливии. Если им повезет, убийца допустил оплошность, и криминалисты найдут какие-нибудь улики, связывающие его с местом убийства, – волосок, обрывок ткани, кожу под ногтями жертв, оставленный по небрежности отпечаток пальца, след шины, свидетель, который видел машину... что-нибудь.

Им просто нужна зацепка – одна крошечная зацепка. Что-то более конкретное, чем откровения Оливии.

Оливия. Несмотря на то, что он звонил ей ранее, он старался не думать о ней слишком много и пытался вообще не думать о ночи, которую он провел с ней. Тем не менее, он беспокоился о ней и позвонил, чтобы убедиться, что ее жилище находится под наблюдением полиции. Он только молился, чтобы убийца не нанес очередной удар в ближайшее время.

Ах да, почему бы нет?

Потягивая горький кофе, Бенц бросил взгляд на список, который он составил в блокноте, список святых мучениц, чьи праздники приближались. Новости не слишком обнадеживали. В следующие несколько недель календарь просто кишел подобными праздниками, и Бенц выписал те, которые, по его мнению, могли привлечь убийцу.

Второе декабря, святая Вивиан, или Бибиана. Сначала ее высекли, а потом отдали на растерзание собакам. Девятое декабря, святая Горгония. Она была затоптана упряжкой мулов, и ее внутренние органы превратились в месиво. Она предположительно выжила не только после топтания – о, да, верно, – но и после какого-то паралича и в конце концов умерла от «естественных причин». Затем имелось еще тринадцатое декабря – праздник святой Люси. Ее привязали к упряжке быков, которые не смогли сдвинуть ее с места. Когда быкам не удалось затаскать ее до смерти или разорвать на части, ее пытали, выколов ей глаза, а затем подожгли. По-видимому, она выжила после огня, потому что в конечном счете ее закололи до смерти.

Отвратительное зверство. Извращение.

Священник? Он так не думал.

Бенц отложил свои заметки в сторону. Он выписал лишь несколько праздников, только те, которые отмечались до середины декабря. Но их было больше... намного больше. С каждым наступающим днем.

Потирая шею, Бенц поднялся и выглянул на улицу. Стоял серый влажный день. Голуби порхали и ворковали, садясь под свесом.

В Нью-Йорке проходил традиционный парад, в то время как по всей стране люди собирались семьями, набивали животы и сидели вокруг телевизора, смотря футбол.

Но здесь, в Новом Орлеане, орудовал убийца. И он ждал, готовый нанести очередной удар.

– Я же сказал вам, что ничего не знаю об этих убийствах, и мне совсем не по душе, что меня притащили сюда в День благодарения. – Глаза Реджи Бенчета, сидящего под ярким, резким флуоресцентным светом в комнате для допроса, сердито сверкнули. Его костлявая задница балансировала на кончике потертого стула, локти лежали на столе. Тощий донельзя и выглядящий старше своих шестидесяти восьми, он сплюнул коричневую от табачного сока слюну в жестяную банку на полу. – Итак, мне нужен адвокат? Вы хотите обвинить меня в чем-то или же отпустите на все четыре стороны? – Указав искривленным пальцем на Бенца, он добавил: – Я знаю свои права. Вы не можете задерживать меня, не предъявив обвинения, и если у вас ничего нет, мне пора на праздничный ужин.

– Куда?

– Это не имеет ни малейшего значения, но так и быть, скажу – к своей подружке.

Бенц заглянул в свои заметки.

– Клодетт Дюфресне?

– Да, но не беспокойте ее в праздник. У нее больное сердце, и ей ни к чему лишние волнения.

– Ее арестовывали за продажу крэка, – заметил Бенц, заглядывая в список, который включал все, от приставаний на улице до торговли наркотиками. – Да уж, она действительно очень приятная особа.

– Это было несколько лет назад. Она исправилась и открыла свое сердце для Иисуса. Она сейчас добрая христианка, заботится о своей больной маме и работает в центре заключения пожилых преступников в Лафайетте. – Он порылся в кармане рубашки и вытащил пачку «Кэмела». – Не возражаете, если я закурю? – Не дожидаясь ответа, он закурил, жуя и куря одновременно. О таких потребителях табачная компания может просто мечтать.

– Вы, значит, обрели бога, да?

– Совершенно верно, и можете быть уверены, что я буду молиться о ваших душах.

– Вы не священник, – вмешался Монтойя, стоящий у двери. Руки его были сложены на груди, обычно аккуратная бородка немного взъерошена, а выражение лица словно говорило: «Меня не проведешь».

– Нет. Конечно, нет. Я заново родился. Обрел Христа в тюрьме... черт возьми, похоже на песню в стиле кантри, а? – спросил он, закашлявшись, когда засмеялся над своей собственной шуткой.

– Но вы были католиком?

– Я? Да нет же. Это моя жена – католичка. Извините, моя бывшая жена. Бернадетт. – Он замотал головой, словно пытаясь вытрясти воду из уха. – Теперь я знаю, что мне никогда не следовало связываться с этой женщиной.

– Давайте поговорим об этом.

– Старая история.

– У вас с ней родилось трое детей.

Его улыбка угасла. Он снова сплюнул.

– Мы знаем, что одна дочь уцелела, а другая утонула детстве, но у вас был еще сын.

– Ну вот, пожалуйста. Никто мне, знаете ли, не говорил о мальчике. Однако у меня были подозрения, я нашел старые счета какого-то врача, когда был женат на Бернадетт, но она всегда затихала и заявляла, что у нее случился выкидыш. Спустя годы, когда я сидел в тюрьме, она призналась. Наверное, ее совесть совсем замучила, и она написала мне письмо, рассказала, что есть мальчик, но она не знает, где он. Я сделал то немногое, что мог сделать из тюрьмы. Я пытался получить больше информации от нее, затем от ее матери и даже от дока. Но он умер. Такие вот дела.

– И вы бросили поиски?

Он замолчал, глубоко затянулся, затем выпустил кольцо дыма в потолок.

– Нет. У меня забрали единственного сына. Тридцать лет назад. Я не перестал его искать.

– Вероятно, мы сможем помочь, – предложил Бенц.

– С чего это вдруг?

– Мы тоже его ищем.

Реджи мгновенно насторожился:

– Зачем?

– Нам просто нужно поговорить с ним, так же, как с вами, – объяснил Монтойя.

Реджи сдвинул брови.

– Не понимаю, как. Если вы не знаете, кто он, зачем вам нужно с ним разговаривать?

– Мы думаем, он сможет нам помочь.

Реджи на это не купился.

– Вряд ли...

– Я думал, вы хотите увидеть своего мальчика. Расскажите нам, что вам известно.

Колеблясь и стараясь потянуть время, Реджи раздавил свой «Кэмел», оставив тлеющий окурок.