– Спокойней, Ливви... у нас впереди целая ночь.

Оливия вздохнула. Она горела желанием. Она не могла думать, с трудом дышала, когда он прикасался к ней, целовал ее, двигался с ней. Все вокруг нее качалось и плыло. В глубине души она понимала, что совершает ужасную ошибку, что утром ее охватит смущение, стыд или вина. Но сейчас она хотела полностью отдаться этому мужчине. Любит ли она его? Конечно, нет... она едва его знает и тем не менее столь отчаянно его желает. Это было так долго... так, так долго... Она была возбуждена, внутри у нее все горело. Она таяла, как горячий воск. Он настойчиво целовал ее груди, его губы играли, зубы покусывали.

Лишь крошечный намек на боль с удовольствием. По спине у нее струился пот, а сердце неистово колотилось от его поцелуев. Она прильнула к нему и царапала пальцами узловатые мускулы у него на спине. Она хотела большего. Гораздо большего... его всего.

Сильные жесткие руки ласкали ей бока, затем раздвинули ее бедра и потом постепенно прокладывали путь в самую глубокую ее часть. Она прижималась к нему, желая большего, когда он любовно прикасался к ней. Она содрогалась, вскрикивая.

– О, о боже...

– Да, Ливви, – прошептал он. – Да.

Ее пальцы погрузились ему в волосы, и она почувствовала, как ее сотрясает спазм за спазмом. Бенц усиливал ее наслаждение, доводил его почти до предела и затем замедлялся, когда она уже была почти на самом пике удовольствия.

– О-о-о... не-ет... Еще... – вскрикивала она, и он скользнул на нее, раздвигая мускулистыми бедрами ее колени. Его сильное, крепкое тело едва виднелось в темноте, когда он начал медленно входить в нее. Она была влажной. Возбужденной. Испытывала сильнейшее желание и подняла бедра, встречая его. Она двигалась в его ритме, ее тело пульсировало. Комната, казалось, таяла, реальность словно перестала существовать.

Бенц тяжело дышал, его кожа блестела от пота, и он, вскрикивая, сжал ее в своих объятьях. Секундой позднее Оливия судорожно задергалась, сотрясаясь от оргазма, и выкрикнула его имя, когда он распростерся на ней.

– Рик... о боже... какое блаженство...

Она задыхалась и крепко обнимала его. Из глаз текли слезы. Не от горя или стыда, а от облегчения. Несколько секунд они молчали. Их окружала темная и теплая ночь. Постепенно их дыхание замедлилось.

– Ну-у, – сказал он, и она почувствовала улыбку в его голосе. – Было хорошо?

– О, сойдет, – поддразнила она, и они вместе засмеялись.

– Просто сойдет? – Он приподнялся на одном локте и устремил на нее взгляд в темноте. – Может, попытаемся улучшить?

– Я просто шутила. Все было замечательно.

– Тем не менее... – По ее бедру заскользила рука, и она хихикнула.

– Вы не должны мне ничего доказывать, Бенц.

– А вдруг я должен доказать это себе самому.

– Значит, теперь вы считаете себя троеборцем.

– Как минимум двоеборцем.

– Марафонец?

– Посмотрим. – Его губы снова нашли ее губы, и на этот раз, когда они занимались любовью, все происходило медленнее, спокойней, острейшее нетерпение сменилось предвкушением. Он довел ее до такой же головокружительной степени блаженства, как раньше; они не впадали в неистовство, но все было так же сильно и горячо... внутри она таяла как масло и совершенно забылась, когда их тела слились. Он посадил ее сверху и двигался под ней, крепко держа ее бедра. Ее дыхание было поверхностным, кровь огненной, кожа вся горела, пока наконец она не взорвалась лишь за несколько секунд до его собственной сильнейшей разрядки. – О-о-о, любимая, – вздохнул он.

Когда она судорожно ловила ртом воздух, он, крепко обнимая, притянул ее вниз.

– Уже лучше... – прошептала она. – В следующий раз...

– Следующий раз? О, успокойся, женщина.

Она уютно устроилась в его объятьях и не двигалась. Лишь чувствовала, как его губы прикасаются к ее лбу, когда его дыхание замедлилось. Она не сомневалась, что утром будет сожалеть об этом, но сейчас ей было все равно.

– Мы не должны... – произнесла женщина с растрепанными волосами и золотистыми глазами. – Мы не можем. – Она быстро шла по тропинке через залитое солнцем поле, ее просвечивающее платье кружилось вокруг ее ног и обтягивало торс. Под полупрозрачной тканью были видны ее груди с темными соблазнительными сосками. На ней не было лифчика. Трусиков тоже. Абсолютно ничего под просвечивающей тканью.

Джеймс был напряжен до боли.

– Я знаю... но... с тобой все будет по-другому.

– Вы священник. – Она показала на воротник вокруг его горла. Он попытался сорвать его. Не удалось. Это был единственный предмет одежды на нем. Только воротник. Больше на нем ничего не было, он был голым как новорожденный. Солнце жгло ему кожу, а длинная сухая трава в поле слегка задевала его ноги.

Она побежала, распугивая кузнечиков. Он погнался за ней.

– Но мне кажется, я влюбляюсь в вас.

– Влюбляетесь? – Она повернула голову и засмеялась. По-видимому, ей дела не было до того, что он голый и у него эрекция. – Вы любите бога. Только бога.

Он поймал ее на гребне холма и повалил на землю. Продолжая смеяться и тяжело дыша, она заглянула ему в глаза.

– Мы не должны, – снова сказала она, но в ее глазах читалось манящее сексуальное приглашение. – Это грех, вы же знаете. – В его разуме мелькнули сомнения, он вспомнил о данных обетах, задирая тонкую ткань и вдыхая сладкий женский аромат.

Где-то зазвонил колокол.

Он растянулся над ней, его член был тверд.

Колокол снова зазвонил более настойчиво. Он поднял взгляд и увидел колокольню... оштукатуренное здание с кровлей из красной черепицы... вокруг высокого шпиля, где пылающий крест пронзал безоблачные небеса, летали голуби. Но башня была пуста. На поперечной балке не висело никакого колокола.

– Пожалуйста... – прошептала женщина. Он опустил взгляд и увидел, что ее лицо изменилось. Это уже была не Оливия. Под ним лежала Дженнифер Бенц. Голая. Ее тело сверкало от пота, и она пристальным взглядом молила его войти в нее.

Раздался звонок. Джеймс открыл глаза.

Он был весь в поту и тяжело дышал. Сон начал отступать. Боже, о чем он только думал? У него все еще была болезненная эрекция, а образ Оливии Бенчет, голой под тонким платьем, все еще оставался в его сознании.

Снова зазвонил телефон.

Он стал нащупывать трубку. Который час? Он взглянул на часы. Два пятнадцать ночи. Что такое? Наверное, кто-то умер или попал в аварию.

– Говорит отец Маккларен, – пробормотал он, включая свет и замечая, что держит трубку вверх ногами. Он быстро перевернул ее и вытер лицо свободной рукой.

– Прости меня, отец, ибо я согрешил.

Голос был мужским. Шепот.

– Что? – Кто-то хочет исповедоваться? В такое время? Или, может, это телефонное хулиганство. Дети балуются. Такое раньше случалось. Он заморгал, пытаясь прогнать из сознания остатки своего яркого сна.

– Сегодня ночью я унес жизнь, – снова произнес дребезжащий голос.

– Что-что? – переспросил Джеймс, уверенный, что неправильно расслышал, и сел в постели.

– Ради бога. Во имя всевышнего. Благодаря мне вина грешницы была искуплена, и теперь она стала святой.

– Вы исповедуетесь мне? – спросил Джеймс. Пот на его теле внезапно стал холодным, потому что он понял, что человек на другом конце провода говорит серьезно. Совершенно серьезно. – Вы кого-то убили?

– Это мое единение с богом. Все это между вами, мной и господом, – объявил приглушенный голос, и Джеймс чуть не выронил трубку. По нему прокатилась волна озноба, холодного, как сердце сатаны.

– Подождите минутку...

– Прости меня, отец, ибо я согрешил.

Через окна просачивался утренний свет.

И постель была холодна.

Пуста.

Оливия уставилась в потолок и закусила губу.

Что она сделала?

В мозгу у нее промелькнули сцены прошедшей ночи. От этих ярких эротических образов она покраснела. Она спала с Бенцем. Занималась с ним любовью. И не один раз.