— Но… но… — Скорбная складка на его лбу стала еще глубже. — Опять политика — правильно я понимаю? Куда ни кинь.

— Лоуренс, что ни возьми, всё — политика. Вот человек сидит в комнате один. Стоит войти второму — и уже начинается политика. Такова жизнь.

Мое замечание заставило его задуматься; он не раскрывал рта, пока мы не вышли из ресторана. Подойдя к «скорой», он внезапно объявил, что хочет сесть за руль.

— Вы серьезно?

— Что-то захотелось. Ну пожалуйста, Фрэнк, дайте я попробую. Мне интересно.

Я перебросил ему ключи. Не успели мы выехать с автостоянки, как я осознал: он крайне осмотрительный, медлительный, аккуратный водитель. Это совершенно не вязалось с его взвинченностью и нервозной речью. Но такова уж была натура Лоуренса — масса противоречий, нагромождение мелких недостатков и загадочных умолчаний, которые никак не складывались в четкую, логичную картину.

День клонился к вечеру. У подножия эскарпа уже сгущался сумрак; когда мы снова выехали на солнцепек, стало заметно, как удлинились тени. Шоссе, прямое, как стрела, тянулось к горизонту — туда, где находилась граница. Минут через двадцать я сказал ему:

— Сверните на обочину.

Решение я принял импульсивно, но тут же осознал, что оно зрело во мне весь день, с раннего утра. Или еще дольше.

— Что?

— Вот здесь, у деревьев.

У дороги росло несколько эвкалиптов. Поодаль стояла маленькая деревянная хибарка. Еще дальше из-за небольшой горки выглядывали крыши — там находилась деревня.

— Но зачем?

— Просто посмотрим.

Тут он заметил вывеску и прочел ее вслух:

— «Сувениры, поделки народных мастеров».

— Посмотрим, чем тут торгуют.

У хибарки был уже припаркован какой-то автомобиль. К нему как раз направлялась супружеская пара — громогласные, демонстративно дружелюбные американцы. В руках они несли двух деревянных жирафов. В дверях, улыбаясь американцам, стояла продавщица. При виде меня улыбка на миг погасла и тут же блеснула вновь, но уже какая-то кривая, вымученная.

Продавщица крикнула вслед американцам:

— Приятного отдыха вам!

Ей было немного за тридцать. Узкая в кости, но сильная. Лицо широкое, открытое. Заношенное красное платье. Босые ноги.

Пройдя мимо нее, мы оказались в сумрачной лавке. Неказистые стеллажи с поделками — бусами, плетеными ковриками и корзинками, вырезанными из дерева фигурками животных, игрушками из проволоки. Африка на экспорт, растиражированная и расфасованная на потребу туристам. Что-то типа комнатных пальм. Написанное от руки объявление со множеством орфографических ошибок извещало, что здесь представлены изделия народных мастеров всех деревень района. Мы прошлись вдоль полок, разглядывая товары. В лавке было очень душно.

— Какая… — начал было Лоуренс. Осекся.

— Какая что?

— Какая нищета!

Машина отъехала, и продавщица вернулась, растирая руки.

— Добрый день, как поживаете? — произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Нормально, — сказал я. — А вы?

— Хотите купить что-то?

— Мы просто смотрим.

Лоуренс, мучительно морщась, озирался.

— Это ваш магазин? — спросил он.

— Нет, я здесь только работаю.

— Кому он принадлежит?

Она махнула рукой в сторону двери. Кому-то там далеко.

— Тут очень мило.

Она улыбнулась, кивнула:

— Да, да. Добро пожаловать.

— Я хочу вам кое-что подарить, Фрэнк, — сказал он, показав мне неуклюжую деревянную рыбку.

— Двадцать пять рэндов, — сказала она ему.

— В знак благодарности. Спасибо, что взяли меня сегодня с собой. Я очень хорошо провел время.

— Да что вы, не нужно! Я ничего особенного не сделал.

— Я хочу вас отблагодарить.

— Двадцать, — сказала она.

— Я дам вам двадцать пять. — Он отсчитал деньги и вложил ей в руку. — Спасибо, у вас чудесный магазин. Как вас зовут?

— Мария.

— У вас чудесный магазин, Мария.

— Я тоже так думаю, — сказал я.

Лишь в этот момент, впервые после того, как я вошел в лавку, она обернулась прямо ко мне и сказала:

— Вы были слишком заняты.

Это не было вопросом, но я ответил:

— Э-э… ja, ja, я был занят.

Мы выехали из эвкалиптовой рощи. Я держал рыбку на коленях, ощущая кожей все бугорки и заусенцы на ее грубо обработанной поверхности. В лучах заката эскарп казался черной волной, которая вот-вот разобьется о скалу.

— Вы тут не впервые, — сказал он.

— Да, я заезжал сюда, когда впервые здесь оказался. По дороге в больницу.

— Это же было несколько лет назад.

— Да.

Он опустил стекло, и нас овеял теплый ветер. Набирая скорость, мы ехали по вечерней равнине, и казалось, что все места, где мы побывали сегодня, тянутся за нами шлейфом. Они нанесены на карту, которую сможем расшифровать только мы. Это был хороший день, легкий, как перышко, и вдруг меня нокаутировал вопрос Лоуренса, внезапный, произнесенный светским тоном:

— Вы спали с этой женщиной?

— Что?

— Эта женщина из магазина… Вы с ней…

— Не повторяйте, я расслышал. Нет. Нет. Почему вы так подумали?

— Точно не скажу. Интонации…

— Что ж, я с ней не спал.

— Я вас обидел?

— Нет, я просто… удивился.

— Извините. У меня что на уме, то и на языке. Совсем не умею сдерживаться.

Остаток пути мы проехали молча. Когда мы вернулись, уже сгущались сумерки — целый день прошел, срок моего дежурства истек. В ординаторскую я не пошел, но и в комнату не тянуло. Заняться было нечем. На месте не сиделось.

Ужинать Лоуренс отказался — сказал, что не голоден. Я отправился в столовую один. Но у меня тоже не было аппетита, и я, сам не зная почему, уселся в уголке отдыха перед телевизором — смотрел, отключив звук, на бессмысленное мелькание картинок, перебрасывал с ладони на ладонь шарик для пинг-понга. Во мне кипела злость. Вновь стали донимать вопросы, которые я давно уже отучился задавать. Прежняя тоска. Прежняя жажда. Мне трудно было усидеть на месте. Промучавшись час-полтора, я уронил шарик на пол и пошел на автостоянку. Свет в моей комнате горел, но внезапно, прямо на моих глазах, потух.

Вначале я ехал медленно, но затем нажал на газ. Я спешил, точно меня ожидало срочное и важное дело, а на самом деле катил черт-те куда с весьма сомнительной целью. Оставив машину на обычном месте, вернулся пешком к магазину. Она меня уже ждала — услышала мотор. Взяла за руку, ввела в хибарку, ненадолго отвернулась, чтобы запереть дверь — накинуть на гвоздь веревочную петлю. Тоже мне замок! Даже малого ребенка не остановит.

В разговоре с Лоуренсом я скорее слукавил, чем солгал, ведь, впервые проезжая через эти места по пути в больницу, я действительно заглянул в лавчонку. Я осматривал окрестности. Почему бы заодно не осмотреть и магазин? За прилавком стояла Мария. В красном платье — возможно, том же самом, что было на ней сегодня. Босая. Я обвел изумленным взглядом полки с фигурками животных. Она поздоровалась.

— Вам нужно купить слон, — сказала она.

— Нет, нет, я просто смотрю.

— Смотреть можно бесплатно.

— Да, да, — буркнул я.

А может быть, ни одна из этих фраз так и не прозвучала. А может быть, платье на ней было черное. Ничего не помню. Не могу восстановить в памяти даже ее лицо в тот первый день. Знаю только, что заезжал в магазинчик и наверняка ее видел, ведь, оказавшись там в следующий раз, почувствовал, что она мне смутно знакома. Она же узнала меня моментально, улыбнулась, спросила, как я поживаю.

Между этими двумя встречами миновало почти два года. Я отвез пациента в другую больницу, в хорошую, а на обратном пути обратил внимание на вывеску, прикрученную к придорожному дереву. Что-то разбередило мне душу — беззащитно-корявый почерк, чудовищные ошибки? — и я затормозил.

И тут — ее лицо, широкая улыбка:

— Как вы сегодня? Вам не грустно?

— Не грустно?

— В прошлый раз вам очень грустно.

Темно-синее ситцевое платье, настолько вытертое, что кое-где просвечивает голое тело. Запястья и щиколотки унизаны тяжелыми бусами.