Хоумлендами в ЮАР назывались автономные районы, созданные правительством апартеида для того, чтобы черные «нации» могли воспользоваться так называемым правом на самоопределение. Под хоумленды выделялись земли в бедных, экономически неразвитых областях.

С первого взгляда на него я подумал: «Долго не выдюжит».

День клонился к вечеру. Я был на дежурстве. Внезапно на пороге ординаторской появился он — с чемоданом, одетый в белый халат поверх джинсов и коричневой рубашки. Молодой человек, ошарашенно озирающийся по сторонам, точно заблудился. «Не выдюжит», — заключил я. Дело не в его возрасте и не в поведении. Дело в выражении его лица.

Он произнес:

— Добрый день!.. Это и есть больница?

Голос у него был неожиданно низкий, плохо сочетавшийся с долговязой, тощей фигурой.

— Входите, — сказал я. — Поставьте чемодан.

Он вошел, но чемодан не поставил — наоборот, еще крепче вцепился в ручку. Оглядел розовые стены, незанятые стулья, пыльный письменный стол в углу, горшки с чахнущими цветами. И, очевидно, сделал вывод, что попал совсем не туда, куда направлялся. Мне стало его жаль.

— Фрэнк Элофф, — представился я.

— А я — Лоуренс Уотерс.

— Да-да, я знаю.

— Знаете!..

Казалось, его изумило, что мы ожидали его приезда. Однако он уже несколько дней бомбардировал нас факсами, извещая о прибытии.

— Будете жить в одной комнате со мной, — сказал я. — Пойдемте, я вас провожу.

Комната находилась в другом корпусе. Идти туда нужно было через лужок, примыкавший к автостоянке. Он не мог не заметить этого лужка, когда приехал, но, словно в первый раз, таращился на тропинку в высоком бурьяне, на растрепанные ветви деревьев, что нависали над ней, медленно роняя листья.

Мы прошли по длинному коридору. Вплоть до сегодняшнего дня я распоряжался своей комнатой единолично. Жил в ней один. Спал один. Шкаф, коврик, кровать, на одной стене — какая-то литография, на другой — зеркало. Зеленая кушетка, низкий журнальный столик под дерево, лампа… Стандартный набор. Все занятые комнаты — а их можно было пересчитать по пальцам — походили друг на друга, точно номера унылого и безликого отеля. Индивидуальность хозяина выражалась разве что в расстановке мебели, но за прожитые здесь годы я удосужился что-либо передвинуть лишь единожды — два дня назад, когда притащили вторую кровать. Добавлять я вообще ничего не добавлял. Никогда. Среди этой уродливой функциональной мебели, напрочь лишенной характерных черт, даже случайный лоскуток ткани показался бы откровением, выдающим всю подноготную жильца.

— Вот ваша кровать, располагайтесь, — сказал я. — В шкафу есть свободное место. Санузел за той дверью.

— Ага. Да. Хорошо, — говорил он, не выпуская из рук чемодана.

О том, что ко мне подселят соседа, я узнал лишь две недели назад. Доктор Нгема вызвала меня к себе и объявила о своем решении. Оно меня не обрадовало, но протестовать я не стал, а через несколько дней, вопреки собственным предубеждениям, даже смирился с предстоящим. «Авось не так все страшно, — думал я, — мы с соседом поладим, вместе будет веселее, он внесет в мою здешнюю жизнь приятное разнообразие». В общем, я предвкушал перемену не без спортивного интереса. Заранее позаботился, чтобы соседу было удобно: поставил его кровать у окна, постелил свежие простыни, освободил несколько полок в шкафу. И даже — большая редкость для меня — прибрался и подмел пол.

Но теперь, когда он оказался здесь, я оглядел все его глазами — и сразу увидел, что зря старался. Безотрадность и убожество. Да и Лоуренс Уотерс, если судить по первому впечатлению, ничем не напоминал того соседа, которого я себе навоображал. Сам не знаю, кого я ожидал увидеть, но явно не этого растерянного парня с бледным, похожим на оладью лицом, который наконец-то решился поставить свой чемодан на пол.

Он снял очки. Протер их рукавом. Снова надел. И усталым голосом проговорил:

— Не понимаю.

— Что?

— Все это так…

— Вы о больнице?

— Не только о больнице. Я хотел сказать… — Он повел рукой в сторону окна.

Он подразумевал то, что окружало больницу, весь город.

— Вы сами вызвались сюда поехать.

— Но я не знал, до какой степени… Почему так? — спросил он с внезапной горячностью. — Ничего не понимаю.

— Давайте отложим этот разговор. Я на дежурстве, мне нужно вернуться в ординаторскую.

— Я должен поговорить с доктором Нгемой, — выпалил он. — Она меня ждет.

— Не беспокойтесь. Завтра утром поговорите. Торопиться некуда.

— А что мне сейчас делать?

— Займитесь чем хотите. Распакуйте вещи. Осмотритесь. Если хотите, можете составить мне компанию. Часа через два меня сменят.

Я пошел в ординаторскую, оставив его в одиночестве — удрученного, ошарашенного. И неудивительно! Оказавшись здесь впервые, я испытал то же самое. Чувство, что все ожидания обмануты.

Думаешь, что едешь в современную больницу, где кипит работа, — пусть небольшую, пусть в глуши, но там, где жизнь не стоит на месте. Все-таки бывшая столица одного из хоумлендов. Что бы ты ни думал о политическом курсе, породившем эти города, ты ожидаешь увидеть оживленный административный центр, запруженный людьми. С автострады, ведущей к государственной границе, сворачиваешь на узкую дорогу — единственную, по которой сюда можно попасть. Но и это тебя не разочаровывает. Открылся вид на город: главная улица, центральная площадь с памятником и фонтаном, витрины, тротуары, уличные фонари, множество зданий. Чисто. Продуманная планировка. Неплохое местечко.

Но стоит пересечь городскую черту… Первым симптомом оказывается какая-нибудь тревожная деталь, подмеченная мимоходом: трещина на аккуратно выкрашенной стене, разбитые окна офисного здания. Или то, что фонтан не работает, а его чаша полным-полна сухого, грязного песка. Сбавляешь скорость, со смутной тревогой осматриваешься по сторонам и внезапно прозреваешь. Вдоль бордюра и вокруг тротуарных плиток — кайма бурьяна. Травяные островки посреди мостовой. В фонарях — перегоревшие лампочки. За стеклами пустых витрин — пустые магазины, плесень, подтеки, облезающая краска. Повсюду следы ливней. Медленный — крупинка за крупинкой, кирпич за кирпичом, доска за доской — самораспад строений. Закрадывается подозрение, что ты заехал куда-то не туда.

Людей нет. Ни души. Это ты замечаешь в последнюю очередь, но тут же понимаешь: твое подсознание с самого начала среагировало на безлюдье, разбередив в сердце ту самую смутную тревогу. Город пуст. Не то чтобы совсем — вон там, по боковой улице, медленно едет машина, по тротуару прогуливаются один или двое в форме, да еще кто-то бредет по тропке через заросший пустырь. Но в основном, куда ни глянь, пустота. Город необитаем. Какие там толпы! Ничто не шелохнется.

Город-призрак.

— Здесь словно случилось что-то ужасное, — сказал Лоуренс. — Такое ощущение.

— Ja [1], но в действительности все наоборот. Здесь никогда ничего не случалось. И никогда не случится. В том-то и беда.

— Но почему же тогда?..

— Что «почему»?

— Просто почему…

Он хотел сказать: «Почему же этот город вообще здесь построили?» Что ж, он ухватил суть. Этот город возник не так, как обычно возникают города: в засушливых местах у реки, например, или вблизи новооткрытого месторождения золота, или благодаря какому-то историческому событию. Его задумали и спланировали на бумаге в далекой столице злокозненные чиновники, чья нога, вероятно, никогда не ступала в этих местах. «Вот наш хоумленд, — сказали они, начертив на карте некую геометрическую фигуру. — Где будет его столица? Почему бы не вот тут, не в центре?» Поставив красной ручкой крестик, чиновники самодовольно усмехнулись и заказали архитекторам генеральный план застройки.