— Как ты сказал? Будь добр, помедленнее, я записываю.

Такое поведение крайне удивило Пола. Мелкий бюрократ со всеми его страшными костюмами и придурковатой улыбкой никогда в жизни не работал учителем, а разговаривал с ним сейчас как с бомжем из подворотни. Неужели Пол так сильно изменился, что Бруттон мог позволить себе нечто подобное? Вероятно, это происходило постепенно или, наоборот, резкой вспышкой. Пол ничего не ответил.

— Считай, что я тебя предупредил. Ты мне не нравишься, поэтому второго раза не будет.

С этими словами Брутгон вышел, закрыв за собой дверь.

Пол извлек из ящика термос и, выпив залпом оставшееся, отложил бумаги и закрыл глаза. Если оценивать этот день по десятибалльной шкале, думал он, больше тройки поставить не получится. Мелодия хороша… только вот слова недостаточно выразительны.

Надо бы домой пойти, что-нибудь съесть. Но ему не хотелось возвращаться. Пол осмотрел класс, в который приходил уже семнадцать лет подряд. Отсюда же он каждый вечер шел обратно, к Кэтти. Каждый вечер… так было, есть и будет. Аминь. На стенах висели копии статей из «Уоллстрит джорнал», который он покупал на свои кровные, и ни один из учеников не трудился взять тексты на дом. Среди вырезок были расклеены плакаты вроде «Не забудьте записать, это важно», или вот еще один, с Дядей Сэмом, где написано: «Ему нужен ты!» Он угрожающе показывал пальцем, как Марк Твен, переодетый для карнавала.

Пол не мог больше находиться в школе и отправился в бар «У Монти».

Джорджии О’Брайен потребовалось восемнадцать лет, чтобы приспособиться к своим зубам. Они были настолько большие и острые, что в детстве она не могла закрыть рот до конца и по утрам просыпалась на мокрой подушке. Пол Мартин, страшный задира в те времена, дразнил ее крокодилом.

К двадцати семи годам перезрелый организм Джорджии наконец-то обрел гармонию, и зубы отлично вписались в ее немаленький рот. Иногда она думала, что во внутриутробные витамины матери, ныне покойной, подмешивали гормон роста: Джорджия была очень высокой, шесть футов. Естественно, найти обувь нужного размера не представлялось возможным. Если в «Чоп Моп Шоп» — парикмахерскую, где она работала, — приходил новый клиент, редкость для Бедфорда, он или она обязательно спрашивали: «Скажите, вы — ирландка?» или «Вы из Старого Света?» На что Джорджия отвечала: «Нет, с Борнео».

У нее были рыжие волосы, а у сына, Мэтью, каштановые — как у отца, морского пехотинца, коим он, правда, никогда не был… Если бы Джорджия жила в портовом городе в пятидесятые годы, она бы всем рассказывала «Басню о трагической гибели отца Мэтью в море». Все же лучше, чем признаться, что на самом деле он проезжий тип, старше нее на двадцать лет. Долгое время она даже не знала его фамилии. Джорджия познакомилась с ним еще малолеткой, напившись в баре. А потом на заднем сиденье пикапа, как в дешевых фильмах про белых проституток… да, такое случается.

На шестом месяце беременности Джорджия стала разыскивать его, наводить справки, полагая, что он захочет узнать о существовании ребенка. Но когда она позвонила, он даже не вспомнил ее, и оскорбленная женщина бросила трубку. Возможно, это было несправедливо по отношению к будущему сыну, но жизнь вообще штука тяжелая.

В тот день у Джорджии был выходной. Мэтью вернулся из школы, и она предложила ему вместе отправиться в «Парижский театр», где уже второй раз за месяц крутили «Человека-паука». Мальчик отказался, настояв на походе в парк. Что ж, понятно почему: он знал, что не встретит там одноклассников, которые застыдят его, аж девятилетнего, за прогулку с мамой.

Парк, естественно, пустовал. От ледяной измороси волосы Джорджии тотчас превратились в кудри, как у клоуна. Повсюду лежал рыхлый снег, заваливший все газоны, дороги и крыши домов в Бедфорде.

Наконец среди заснеженных просторов показались высокие балки качелей. К великой радости Мэтью, они целый час расчищали в перчатках дорожку, затем мальчик победно уселся и начал раскачиваться — с очевидной уверенностью: если взлететь очень высоко, то очутишься в каком-нибудь другом месте. Это чувство усталости от жизни в четырех стенах было хорошо знакомо Джорджии.

Когда в Бедфорде наступал длинный сезон холодов, каждое утро приходилось по полчаса греть машину, и жители забывали, что такое тепло. Но под конец зимы воздух становился мягче, люди словно заново рождались. Это происходило не только в доме Джорджии, где ее отец и сын бесцельно шатались из комнаты в комнату, но и во всем Бедфорде. Казалось, вот-вот взорвется шар, полный временно застывшей энергии.

Джорджия хорошо знала, что нынешний дождик — всего лишь прелюдия к вечернему ливню, который заполнит Мессаланскую реку, потечет по улицам, мосту и шоссе. Так бывало каждый год, сколько она себя помнила. А через семь дней потоп закончится, мир окрасится в яркие цвета, и она будет менять у знающих людей свои зимние ботинки на пару сандалий.

Женщина посмотрела на небо. Тучи собирались довольно быстро, и дождь мог начаться скорее, чем она ожидала.

— Эй, Мэт!

— Что?

— Пора домой.

— Ну! Я хочу остаться! Можно еще хотя бы полчасика?

— Нет.

— А пятнадцать минут? Или пять? Хотя бы одну!..

— Хорошо, — сказала Джорджия, глядя на часы. — У тебя ровно одна минута.

Тогда вообще уходим, — сердито буркнул он.

Они жили в пяти кварталах к югу от Мэйн-стрит, рядом со стоянкой для жилых автоприцепов. Люди, получавшие материальную помощь от Армии Спасения, разбили здесь лагерь. У некоторых были свои животные — безобразные кошки и собаки с ободранной шерстью. Они бродили по улице, хищно озираясь по сторонам. Джорджия не притрагивалась к ним и старалась держаться подальше от этого странного места. Иногда рядом с трейлерами она замечала Сюзан Мэрли, смотревшую таким же голодным взглядом, как звери. Она снимала квартиру неподалеку, но при встрече Джорджия никогда с ней не здоровалась.

Прошлой ночью Сюзан приснилась ей. Джорджия пешком возвращалась домой по Мэйн-стрит, и вдруг тротуар превратился в вязкое месиво. Деревья почернели. Она пыталась бежать, но ноги утопали, трясина засасывала ее все глубже. Она хотела крикнуть, но из открытого рта не вырвалось ни звука. Вокруг — ни души. Тут появилась Сюзан и направилась к ней, оставляя за собой кровавый след. Она держалась за раздувшийся живот, и Джорджия поняла: девушка беременна. Вот-вот родится что-то жуткое, безобразное…

От страха Джорджия проснулась. Часы показывали шесть утра, а с мрачного неба уже падали первые капли.

Ливень ударил в полную силу. Маленькие ручейки текли по лицу Мэтью, капли падали с кончика носа, но он все равно упирался.

— Подумаешь, дождик! Почему мы не остались? — скулил он, захлестывая ногой лужи.

— А вдруг бы я растаяла?

Джорджия схватила мальчика за руку, поторапливая, но сын оттолкнул ее.

— Ой, прости, забыла. Ты же теперь совсем большой.

— Ма-ам! — протянул он в ответ.

— Хорошо, ладно. Вот, видишь? Никаких рук.

Она выразительно спрятала их в рукава, изобразив таинственное исчезновение. Мэтью закатил глаза, но явно был доволен «фокусом». Джорджия ускорила темп, чтобы хоть так заставить сына двигаться быстрее, и уже обогнала его, как вдруг за спиной раздался всплеск, и через долю секунды ее брюки покрылись холодными брызгами. Она резко повернулась. Мэтью всеми силами изображал на лице невинность.

— Ах, та-ак? Ну, держись. — Спеша «отомстить», Джорджия как следует ударила по луже своими чрезмерно длинными ногами. Мальчика с головы до пят окатило грязным фонтаном.

— Ой… незадача.

— Мама!

Он с разбегу уткнулся в ее живот, не торопясь уходить сразу. Джорджия мягко обняла его.

— А, не ожидал от меня? Думал, я старая неуклюжая мамаша? — весело спросила она.

Отлипнув, Мэтью побежал вперед, к следующей луже, и в предвкушении реванша ждал, пока мать подойдет ближе.