У Людендорфа были опущенные вниз уголки рта и выступающий вперед подбородок, и казалось, что он постоянно сердито хмурится.

— Как вы думаете, это не фальшивка?

Вальтер покачал головой.

— Это невозможно, сэр. Русские едва в состоянии обеспечивать нормальную связь. А дезинформировать противника фальшивыми сигналами — для них все равно что на Луну слетать.

Людендорф склонил лысую голову над картой, лежавшей на столе. Он работал неутомимо, но его часто мучили ужасные сомнения, и Вальтер догадывался, что генерала гложет страх поражения.

— Здесь, — сказал Людендорф, указывая пальцем на карту, — Тринадцатый и Пятнадцатый корпуса Самсонова, они формируют центр русской линии фронта. Если они двинутся вперед…

Вальтер немедленно понял, о чем думает Людендорф: русских можно заманить в западню, окружив с трех сторон.

— Справа у нас — Франсуа со своим Первым корпусом, по центру — Шольц и Двадцатый корпус, отошедший назад, но не обратившийся в бегство, что бы ни думали русские. И слева, в пятидесяти километрах к северу — Макензен с Семнадцатым корпусом. Макензен следит за северной армией русских, но если они двинулись в неверном направлении, думаю, в настоящее время их можно не принимать в расчет и переместить Макензена на юг.

— Классический маневр… — сказал Вальтер. План был прост, но пока Людендорф не показал возможность этого действия, ему самому это и в голову не приходило. Вот потому Людендорф и генерал, подумал он с восхищением.

— Но это станет возможным только если Ренненкампф с Первой армией русских будут продолжать двигаться в неверном направлении.

— Господин генерал, вы же видели перехваченные телеграммы. Распоряжения отданы.

— Что ж, понадеемся, что Ренненкампф не передумает.

У батальона Григория не было еды, зато прибыла целая телега лопат, и они принялись рыть окопы. Работали по очереди, сменяясь каждые полчаса, и закончили довольно скоро. Вышло не очень-то справно, но укрыться можно.

Несколькими часами раньше Григорий с Исааком и несколько их приятелей наткнулись на оставленные немецкие позиции, и Григорий заметил, что их окопы через равные интервалы делают зигзаг, так, чтобы просматривался ближний окоп. Подпоручик Томчак объяснил, что такой зигзаг называется траверс, но для чего он нужен, не знал, и не стал приказывать своим солдатам копать так же. Однако Григорий был уверен, что какой-то смысл в таких зигзагах есть.

Григорий еще не успел опробовать свою винтовку. Он уже слышал пальбу — винтовочные выстрелы, и пулеметные очереди, и залпы артиллерии. На территорию Германии они уже зашли довольно далеко, но до сих пор он ни в кого не стрелял, и никто не стрелял в него. Везде, куда приходил Тринадцатый корпус, они обнаруживали признаки того, что немцы только что ушли.

Это было нелогично. Он начинал ощущать, что все на этой войне происходило как-то неправильно. Никто толком не знал, где они находятся, где находится противник. Двое из взвода Григория уже пали, но не от руки врага: у одного случайно выстрелила винтовка, его ранило в бедро, и он невероятно быстро умер от потери крови; другого сбила понесшая лошадь, и он скончался не приходя в сознание.

Уже много дней они не ели горячей пищи. Неприкосновенный запас закончился, сухой паек тоже. Со вчерашнего утра во рту не было ни крошки. Вырыв окопы, они легли спать голодными. Счастье, что лето, — хотя бы не холодно.

Стрельба началась на рассвете.

Сначала Григорий слышал выстрелы слева, не очень близко, и видел облака дыма от взрывов шрапнели и фонтаны разлетающейся земли там, где падали снаряды. Он понимал, что пора бы испугаться — но страшно не было. Он хотел есть, пить, все тело болело, ему все осточертело — а вот страшно не было. Интересно, подумал он, немцы тоже так воюют?

Справа, в нескольких километрах к северу, тоже загрохотали выстрелы, а у них пока было тихо. «Как среди бури», — сказал Давид — еврей, продававший по деревням ведра.

Довольно скоро они получили приказ двигаться дальше, устало выбрались из окопов и пошли вперед.

— Я думаю, мы должны быть довольны, — сказал Григорий.

— Чем это? — спросил Исаак.

— Лучше идти, чем сражаться. Натерли мозоли, но хоть живы.

Во второй половине дня они оказались возле города, который подпоручик Томчак назвал Алленштайн. На окраине они построились и в походном порядке вошли в город.

В Алленштайне оказалось полно хорошо одетых немецких горожан, шедших по своим делам, как в любой другой четверг: немцы отправляли письма, ходили по магазинам, гуляли с колясками. Подразделение Григория остановилось у небольшого парка, и солдаты сели в тени высоких деревьев. Томчак зашел в ближайшую парикмахерскую и вышел выбритый и подстриженный. Исаак отправился купить водки, но вернувшись, сказал, что у дверей винных магазинов стоят наши посты с приказом солдат не пускать.

Наконец появилась лошадь, запряженная в телегу с бочкой воды, и солдаты встали в очередь — наполнить фляги. Стало прохладнее: приближался вечер. Появились телеги с хлебом, купленным или реквизированным в городских пекарнях. Опустилась ночь, и они устроились на ночлег под деревьями.

На рассвете завтрака не было. Оставив в городе батальон в качестве прикрытия, Тринадцатый корпус — а с ним и Григорий — вышли из Алленштайна в юго-западном направлении, по дороге на Танненберг.

Несмотря на то что военных действий они еще не видели, Григорий заметил перемену в настроениях офицеров. Они носились туда-сюда вдоль строя, то и дело собирались испуганной кучкой. Слышны были их взволнованные голоса, штабс-капитан показывал в одну сторону, а капитан в противоположную. Григорий по-прежнему слышал на севере и юге грохот пушек, но казалось, они перемещаются все восточнее, в то время как Тринадцатый корпус уходил на запад.

— Чья это артиллерия? — спрашивал прапорщик Гавриков. — Наша или их? И почему она идет на восток, если мы движемся на запад? — поскольку он не использовал при этом бранных слов, Григорий догадался, что тот не на шутку встревожен.

Отойдя от Алленштайна на несколько километров, один батальон они оставили прикрывать тыл. Григория это удивило: он полагал, что противник должен быть впереди, а не сзади. Редеют ряды Тринадцатого корпуса, мрачно подумал он.

Ближе к полудню его батальон отделили от остальных. Товарищи продолжали шагать на юго-запад, а они повернули на юго-восток и пошли по широкой тропе через лес.

И здесь наконец Григорий встретил врага.

Они устроили у ручья привал, все стали наполнять фляги. Григорий отошел за деревья по естественной надобности. Стоя у толстой сосны, он вдруг услышал слева шум и замер от неожиданности, увидев в нескольких метрах от себя немецкого офицера в полной выкладке, шлеме с заостренным верхом, на прекрасном вороном коне. Немец смотрел в бинокль на место стоянки батальона Григория. Что он там пытается высмотреть, подумал Григорий, из-за деревьев было почти ничего не видно. Может, не разобрал, чья на солдатах форма, русская или немецкая? Он сидел в седле неподвижно, как памятник на Сенатской площади, но конь не мог стоять так спокойно — он вновь переступил с ноги на ногу, и повторился звук, который и услышал раньше Григорий.

Он аккуратно застегнул брюки, поднял винтовку и попятился, стараясь идти так, чтобы толстая сосна закрывала его от немца, если тот посмотрит в его сторону.

Вдруг всадник пошевелился. У Григория душа ушла в пятки — он решил, что его заметили, — но немец просто повернул коня и, перейдя на рысь, направился на запад.

Григорий бросился к прапорщику Гаврикову.

— Я видел немца! Вон там! — крикнул он.

— Ты уверен?

— На нем была каска с шипом.

— Что он делал?

— Сидел на лошади и смотрел на нас в бинокль.

— Лазутчик! — сказал Гавриков. — Ты его убил?

Только сейчас до Григория дошло, что ему полагается убивать немецких солдат и офицеров, а не убегать от них.

— Я подумал, надо вас предупредить… — замявшись, пробормотал он.