Вот тогда-то Этель закрутит гайки.

Фиц смотрел, как шахтерская детвора выстраивается в очередь за ланчем — или обедом, как они его называли. У них были перепачканные лица, нечесаные волосы, рваная одежда — но они выглядели вполне счастливыми. Дети — удивительные создания. Эти были из беднейших семей в округе, их отцы попали в ловушку страшного противостояния, а по ним и не скажешь.

Все пять лет, с самой свадьбы, он мечтал о ребенке. Однажды у Би уже был выкидыш, и он замирал от страха при одной мысли, что это может повториться. В тот раз она закатила истерику лишь оттого, что он отменил поездку в Россию. А если она узнает, что от него забеременела экономка, ее ярость просто невозможно себе представить.

Его мучило беспокойство. Какое страшное наказание за его грех! В других обстоятельствах он мог бы радоваться тому, что Этель родит ему ребенка. Он поселил бы мать и дитя в маленьком домике где-нибудь в Челси и навещал бы раз в неделю… Он вдруг мучительно живо представил себе это и вновь почувствовал острое сожаление от несбыточности своей мечты. Ведь ему не хотелось причинять ей боль. Ему было хорошо с ней: с тоской он вспоминал ее жадные поцелуи, ее горячие ласки, пыл юной страсти. Даже когда сообщал ей ужасную новость, ему хотелось обнять ее, почувствовать на шее ее губы — быстрые, нетерпеливые, возбуждающие… Но приходилось держать себя в руках.

Кроме того, что она была самой восхитительной из всех его женщин, она была умной, веселой и много знала. Она сказала как-то, что ее отец все время обсуждал происходящие в стране события. Кроме того, экономка Ти-Гуина имела право читать газеты графа — после дворецкого, — это было неписаное правило, о котором он не знал. Этель часто задавала ему неожиданные вопросы, на которые он не всегда мог ответить… Ему будет ее не хватать, подумал он печально.

Но она не пожелала вести себя, как полагается получившей отставку любовнице. Солман был растерян. «А чего же она хочет?» — спросил Фиц, но Солман не знал. И у Фица зародилось ужасное подозрение, что Этель может обо всем рассказать Би — из какого-то извращенного стремления к справедливости. «Господи, помоги мне держать ее подальше от моей жены!» — взмолился он.

Вдруг он с удивлением заметил маленького круглого Персиваля Джонса, важно шествующего к нему через лужайку в зеленых брюках-гольф до колен и спортивных ботинках.

— Доброе утро, ваша светлость, — сказал мэр, снимая коричневую фетровую шляпу.

— Доброе, — ответил Фиц. В качестве председателя компании «Кельтские минералы» Джонс был источником солидной части его доходов, но все равно этот человек Фицу не нравился.

— Новости сегодня не особенно хорошие, — сказал Джонс.

— Вы имеете в виду Вену? Насколько мне известно, австрийский император все еще редактирует ультиматум Сербии.

— Нет, я имею в виду Ирландию. Ольстер не согласен с законом о самоуправлении. Они, видите ли, окажутся в меньшинстве под властью католического правительства. Армия бунтует.

Фиц нахмурился. Ему было неприятно слышать о бунте в войсках Великобритании.

— Что бы там ни писали газеты, — сказал он жестко, — я не верю, чтобы британские офицеры восстали против собственного правительства.

— Но такое уже было, вспомните Керрагский мятеж!

— Никто не оказывал неповиновения!

— Получив приказ стрелять в ольстерских «волонтеров», пятьдесят семь офицеров подали в отставку. И если, по-вашему мнению, это неповиновением не является, все остальные называют это именно так.

Фиц стиснул зубы. К сожалению, Джонс прав. Английские офицеры действительно не пожелали направить оружие на своих собратьев ради толпы ирландских католиков.

— Ирландии вообще не следовало обещать независимость! — сказал он.

— В этом я с вами согласен, — сказал Джонс. — Но на самом деле я пришел поговорить вот о чем. — Он указал на детей, сидящих на скамьях за деревянными столами и уплетающих треску с ранней капустой. — Мне бы хотелось, чтобы вы это прекратили.

Фиц не любил, когда нижестоящие указывали, что ему делать.

— А я не желаю, чтобы дети Эйбрауэна голодали, даже если в этом и есть вина их родителей.

— Вы лишь затягиваете забастовку.

Да, Фиц получал процент с каждой тонны угля, но для него это не означало, что он обязан в борьбе шахтеров с руководством становиться на сторону руководства.

— Забастовка — это ваше дело, не мое! — заявил он оскорбленно.

— Конечно! Ваше дело получать деньги…

Это привело Фица в ярость.

— Разговор окончен! — отрезал он и пошел прочь.

— Умоляю, простите меня, ваша светлость! Я сказал, не подумав, просто вырвалось!..

Отказывать в прощении Фицу было неловко. Его гнев не прошел, но все же он вернулся и ответил Джону достаточно вежливо:

— Хорошо. Но кормить этих детей я не перестану.

— Видите ли, ваша светлость, шахтеры могут быть очень упрямы и жестоко страдать из-за своей глупой гордыни, когда дело касается их самих, но сдаются они именно тогда, когда видят, как голодают их дети.

— Но ведь шахта не закрыта.

— Там работают иностранцы, третий сорт! Большинство раньше шахты в глаза не видели, какая у них выработка! В основном укрепляют своды штреков да смотрят за пони, а угля добывают мало.

— Зачем же, ради всего святого, вы выгнали этих несчастных вдов? Их было всего восемь, и в конце концов, они потеряли мужей в вашей чертовой шахте!

— Это очень важный момент. В домах должны жить шахтеры. Если мы отступим от этого принципа, то очень скоро станем просто хозяевами трущобных кварталов.

Так может быть, не следовало стоить трущобы, подумал Фиц, но не произнес это вслух. Ему не хотелось продолжать разговор с этим напыщенным мелким тираном. Он взглянул на часы: половина первого, самое время выпить хереса.

— Не усердствуйте, Джонс, — сказал он. — Я не встану на вашу сторону. Всего хорошего! — и быстро пошел к дому.

Джонс — еще полбеды, думал он. Но что делать с Этель? Прежде всего нужно удостовериться, что Би не расстроена. Кроме опасности потерять ребенка, он чувствовал, что ее беременность может обновить их отношения. Ребенок может снова сблизить их, вернуть тепло и нежность первых месяцев брака. Но эта надежда обратится в прах, если только Би узнает про шашни с экономкой.

Он с радостью ступил в прохладу холла. Каменные плиты пола, сводчатый потолок… Это оформление в стиле феодального замка выбирал его отец. Единственным его чтением, кроме Библии, была книга Гиббона «Закат и падение Римской империи». И он верил, что и Великую Британскую империю ждет тот же путь, если только знать не начнет бороться за свое достояние, в особенности за королевский флот, англиканскую церковь и партию консерваторов.

И отец был прав, в этом у Фица не было никаких сомнений.

Несколько глотков сухого хереса — как раз то, что нужно перед ланчем. Фиц почувствовал прилив бодрости, и у него проснулся аппетит. В приятном предвкушении он вошел в утреннюю столовую. И там с ужасом увидел Этель, беседующую с Би. Фиц остановился в дверях и смотрел, не в силах двинуться с места. Что она говорит? Неужели уже поздно?

— Что здесь происходит? — резко спросил он.

Би удивленно обернулась:

— Я говорю со своей экономкой о наволочках. Ты ожидал чего-то более оригинального? — Она говорила с сильным русским акцентом, и «р» в последнем слове получилось раскатистое.

Он не нашелся, что ответить. Стоял и смотрел на жену и любовницу. И мысль о том, что он близок с обеими, выбила его из колеи.

— Да нет, в общем-то… — пробормотал он и сел за письменный стол, спиной к ним.

Женщины продолжили разговор. Они действительно говорили о наволочках: на старые можно поставить заплатки и оставить для слуг, и следует ли покупать новые уже с вышивкой, или лучше купить простые и посадить служанок за вышивание. Но Фиц не мог успокоиться. Эта картина — жена и любовница вместе, за тихим разговором — ясно показала, как легко Этель сказать правду Би. Так продолжаться не может. Надо что-то предпринять.