Был воскресный вечер, но жизнь в Лондоне не затихала. Заседания в парламенте не проводились, и правительственные шишки с Уайтхолла перебрались в свои загородные резиденции, зато в особняках Мэйфэра, в клубах на улице Сент-Джеймс и в посольствах вершилась большая политика. На улицах Вальтер заметил нескольких членов парламента, парочку младших министров из Министерства иностранных дел Великобритании и нескольких европейских дипломатов. Интересно, подумал он, не остался ли на эти выходные в городе и министр иностранных дел сэр Эдвард Грей, вместо того чтобы наблюдать за птицами в своем любимом загородном доме в Хэмпшире?

Отец сидел за столом, читал расшифрованные телеграммы.

— Наверное, сейчас не лучшее время, чтобы сообщить тебе мою новость… — начал Вальтер. Отто что-то пробурчал и продолжил чтение.

Вальтер не стал ждать, когда отец проявит к нему больше внимания.

— Я люблю леди Мод.

— Сестру Фицгерберта? — поднял голову Отто. — Я так и думал. Прими мои соболезнования.

— Отец, прошу тебя, я говорю серьезно.

— Что это значит?! — Отто бросил телеграммы на стол. — Мод Фицгерберт — феминистка, суфражистка и маргиналка. Она не годится в жены не только немецкому дипломату из хорошей семьи, но вообще никому! И чтоб я больше об этом не слышал!

У Вальтера был готов резкий ответ, но он стиснул зубы и сдержался.

— Она чудесная, и я ее люблю. Так что, прошу, отзывайся о ней повежливее, что бы ты при этом ни думал.

— Я буду отзываться, как пожелаю, — пренебрежительно бросил Отто. — Она тебе не пара! — и он уткнулся в свои телеграммы.

Взгляд Вальтера упал на купленную отцом фруктовую вазу кремового фарфора.

— Нет, — сказал он и взял в руки вазу. — Ты не будешь говорить, как пожелаешь.

— Поосторожнее!

Наконец-то ему удалось завладеть вниманием отца.

— Леди Мод так же дорога мне, как тебе дорога эта безделушка.

— Безделушка?! К твоему сведению, она стоит…

— Хотя, конечно, любовь сильнее, чем жадность коллекционера… — Вальтер подбросил в воздух хрупкую вещицу и поймал ее одной рукой. Отец издал нечленораздельный вопль страдания. Не обращая внимания, Вальтер продолжал: — Когда ты отзываешься о ней оскорбительно, я чувствую себя так же, как ты, когда думаешь, что я вот-вот уроню твою вазу. Только мне еще больнее.

— Ах ты дерзкий ще…

— И если ты не прекратишь втаптывать в грязь мои чувства, — повысил голос Вальтер, — я разобью твою дурацкую плошку одним ударом каблука!

— Хорошо, я понял, только, ради бога, поставь ее на место!

Вальтер принял это за согласие и вернул вазу на журнальный столик.

— Но тебе придется принять во внимание еще кое-какие обстоятельства… если их обсуждение не будет «попранием твоих чувств», — злорадно сказал Отто.

— Я слушаю.

— Она англичанка.

— Вот только не надо! — воскликнул Вальтер. — Сколько лет знатные немцы женятся на английских аристократках. Альберт, герцог Саксен-Кобург-Готский женился на королеве Виктории, и его внук сейчас — король Англии. А нынешняя королева Англии — урожденная вюртембергская принцесса!

— С тех пор все изменилось! — вскричал Отто. — Англичане третируют нас, они поддерживают наших врагов, Россию и Францию. Женщина, на которой ты хочешь жениться, — враг твоего отечества.

Вальтер понимал чувства старого солдата, но это противоречило здравому смыслу.

— Незачем нам быть врагами! — сердито воскликнул он. — У нас нет для этого никаких оснований.

— Они никогда не позволят нам соперничать на равных условиях.

— Но это не так! — Вальтер заметил, что кричит, и постарался говорить спокойнее. — Англичане за свободную торговлю, они позволяют нам торговать по всей Британской империи.

— Вот, прочти! — Отто бросил ему через стол телеграмму. — Его величество спрашивает, что я об этом думаю.

Вальтер взял листок. Это был набросок ответа на личное письмо австрийского императора. Вальтер читал с растущей тревогой. Заканчивалось письмо так: «Император Франц Иосиф может быть уверен, что Его Величество поддержит Австро-Венгрию, как того требует заключенный союз и старинная дружба».

— Но ведь это развязывает Австрии руки! — сказал он с ужасом. — Они могут делать что угодно — и он их во всем поддержит!

— Ограничения все же есть.

— Немного. Письмо отправили?

— Нет, но уже утвердили. Отправят завтра.

— Мы можем их остановить?

— Нет, да я и не стал бы это делать.

— Но таким образом мы берем на себя обязательства поддержать Австрию в войне против Сербии.

— Не вижу в этом ничего плохого.

— Нам не нужна война! — вскричал Вальтер. — Нам нужно развивать науку, и производство, и торговлю. Германия должна стать более современной, более либеральной, должна расти. Нам нужны мир и процветание!.. — «И нам нужен такой мир, — добавил он про себя, — где мужчина сможет жениться на любимой женщине, не боясь, что его обвинят в предательстве».

— А теперь послушай меня, — сказал Отто. — Нас окружают сильные противники, с запада — Франция, с востока — Россия, и они заодно. Мы не можем сражаться на два фронта.

Вальтер это знал.

— Потому мы и разработали план Шлиффена, — сказал он. — Если нас вынудят участвовать в войне, сначала мы значительно превосходящими силами вторгнемся во Францию, в несколько недель одержим победу, а потом, обеспечив безопасный тыл, повернем на восток, чтобы противостоять России.

— В этом наша единственная надежда, — сказал Отто. — Правда, когда девять лет назад этот план был принят германской армией, разведка утверждала, что русская армия может быть мобилизована в сорок дней. Таким образом, на завоевание Франции у нас было шесть недель. Но с тех пор железные дороги у русских стали лучше — на деньги, одолженные у Франции! — Отто ударил по столу, словно сама Франция была у него под рукой. — Поскольку русским для мобилизации требуется все меньше времени, план Шлиффена становится все более рискованным. А это означает, — он многозначительно поднял палец, — что чем раньше мы начнем войну, тем лучше для Германии!

— Да нет же! — Как мог отец не понимать, насколько опасна такая точка зрения? — Это означает, что мы должны стремиться разрешать мелкие конфликты мирным путем.

— Мирным путем? — Отто со знанием дела покачал головой. — Ты молодой идеалист. Ты думаешь, что на любой вопрос существует ответ.

— Вы просто хотите воевать, — недоверчиво ответил Вальтер. — Вот и все.

— Никто не хочет воевать, — ответил Отто. — Но иногда это — наилучшее решение.

Отец оставил Мод содержание — триста фунтов в год, этого едва хватало на то, чтобы перед каждым сезоном покупать новые платья. Фицу же достались титул, земли, дома и почти все деньги. Таковы английские традиции. Но не это больше всего сердило Мод: деньги ее не особенно волновали. Она вполне могла обойтись без своих трех сотен: Фиц платил за все, чего она могла пожелать, не задавая вопросов: считать деньги он полагал недостойным джентльмена.

Больше всего она страдала оттого, что у нее не было образования. Когда ей исполнилось семнадцать, она заявила, что собирается в университет — но ее подняли на смех. Оказалось, для того, чтобы попасть в университет, нужно сначала закончить хорошую школу, а потом сдать экзамены. Мод никогда не училась в школе, и хоть могла говорить о политике с великими умами Англии, череда гувернанток и учителей потерпела полное поражение в попытках подготовить ее к сдаче какого бы то ни было экзамена. Много дней она плакала и злилась, и даже теперь воспоминания об этом могли испортить ей настроение. Она оттого и стала суфражисткой: поняла, что девушки не могут рассчитывать на приличное образование, пока женщины не получат избирательного права.

Она часто думала, зачем женщины выходят замуж. Ведь они на всю жизнь отдают себя в кабалу, а что получают взамен? Однако теперь она знала ответ. Никогда она не испытывала чувств, подобных тем, какие обуревали ее теперь. И то, что они с Вальтером делали, чтобы выразить свою любовь, доставляло ей наслаждение. Иметь возможность ласкать друг друга, когда пожелаешь, — просто неземное блаженство, за которое она была готова, если потребуется, на любые условия.