Посетители пошли к выходу. Григорий испугался, что может упустить возможность расспросить американца. Набравшись смелости, тронул Дьюара за рукав. Русский аристократ возмутился бы и прогнал или даже замахнулся, американец же обернулся, любезно улыбаясь.

— Сэр, вы из Буффало, штат Нью-Йорк?

— Верно.

— Мы с братом копим деньги, чтобы уехать в Америку. Мы будем жить в Буффало.

— Почему именно там?

— Здесь, в Петербурге, у нас есть знакомые, которые сделают нам нужные документы, — за плату, разумеется. Они обещают, что нас возьмут на работу их родные в Буффало.

— А кто они?

— Их фамилия Вяловы, — сказал Григорий. Вяловы возглавляли банду, но у них был и легальный бизнес. Это были не самые достойные доверия люди, так что Григорию хотелось получить информацию со стороны. — Сэр, это правда, что Вяловы в Буффало действительно богатые, известные люди?

— Да, — сказал Дьюар. — В гостиницах и барах у Джозефа Вялова работает несколько сот человек.

— Спасибо! — обрадовался Григорий. — Это очень важно для меня.

Самые ранние воспоминания Григория — ему тогда было шесть — о дне, когда через их деревню проезжал царь.

В деревне только о том и говорили. Ждали царя с рассвета, хоть и ясно было, что тот не отправится в путь, не позавтракав. Отец Григория вынес из избы стол и установил у дороги. На стол он положил буханку хлеба, солонку и поставил букет цветов, намереваясь по русскому обычаю встретить желанных гостей хлебом-солью. Так же поступили большинство односельчан. А бабушка Григория надела новый платок.

Было самое начало осени, стоял сухой теплый день — в преддверии суровых холодов. Крестьяне сели у дороги и стали ждать. Старики в праздничной одежде прогуливались по улице с важным видом, но их снедало такое же нетерпение, как и малых детей. Григорию скоро стало скучно, и он принялся носиться во дворе. Брату Левке был тогда год.

Прошел полдень, но никто не уходил: боялись пропустить царя. Григорий попытался отъесть кусочек от буханки на столе, но получил подзатыльник. Правда, мать вынесла ему в горшке холодной каши.

Григорий точно не знал, кто такой этот царь. В церкви о нем часто говорили, будто он любит всех крестьян, бодрствует, когда они спят, — так что он, видно, был где-то рядом с апостолом Петром, Иисусом Христом и архангелом Гавриилом. Интересно, думал Григорий, есть ли у него крылья и терновый венец или только расшитый зипун, как у деревенского старосты. Все равно было понятно, что счастливы будут те, кто его увидит.

Близился вечер, когда вдали появилось облако пыли. Григорий почувствовал, как дрожит под ногами земля, и скоро услышал топот копыт. Крестьяне опустились на колени, Григорий — тоже, рядом с бабушкой. Старшие пали ниц, лицом в грязь, как когда приезжали князь Андрей с княжной Би.

Показались всадники, а за ними — закрытая карета, запряженная четверкой лошадей. Лошади были большие, Григорий никогда таких не видел, и неслись со страшной скоростью, их бока блестели от пота, удила в пене. Люди, поняв, что их сейчас растопчут, бросились врассыпную. Григорий в ужасе закричал, но его голос потонул в шуме и грохоте. Когда карета неслась мимо, отец Григория крикнул: «Живи и здравствуй, царь наш батюшка!»

К концу этой фразы карета уже выезжала из деревни. Пассажиров Григорий не увидел. Он понял, что упустил долгожданное счастье, и горько заплакал.

Мать взяла со стола хлеб, отломила краюху и дала ему. Это его немного утешило.

В семь вечера, когда смена на Путиловском заводе заканчивалась, Левка обычно отправлялся играть в карты с дружками или выпивать со сговорчивыми подружками. Григорий посещал собрания: лекции по атеизму, семинары, проводимые социалистами, народные чтения с волшебным фонарем, на которых показывали картины дальних стран, поэтические вечера. Но сегодня идти было некуда. Пойдет он домой, приготовит ужин, оставит Левке на плите, — пусть ест, когда вернется, — и ляжет пораньше спать.

Завод находился на южной окраине Санкт-Петербурга, его трубы и ангары далеко раскинулись вдоль берега Балтийского моря. Множество рабочих жили на территории завода, кто в бараках, а кто устраивался на ночлег прямо у станка. Потому-то и бегало вокруг столько детворы.

В социалистическом обществе, был уверен Григорий, дома для рабочих будут строить одновременно с заводом. А пока тысячам людей было негде жить. Григорию хорошо платили, но он мог себе позволить только комнату в получасе ходьбы от завода. Он знал, что в Буффало у рабочих есть водопровод и электричество. Говорили, что у некоторых — и телефон, но это казалось ему нелепым, все равно что утверждать, будто улицы там мостят золотом.

Встреча с княжной Би словно вернула его в детство. Пробираясь по обледеневшим улицам, он не мог не думать о деревянной избенке, где они жили; он видел красный угол с иконами, а напротив — лавку, где спал, бок о бок с козой или теленком. Наиболее отчетливо он вспоминал то, чего в то время и не замечал: запах. Пахло печкой, животными, лучиной и табаком-самосадом, что курил отец, сворачивая «козьи ножки». Окна были из слюды, а щели проложены тряпьем, чтобы не так дуло. В избе душно…

Но воспоминания его были прерваны. В круге света уличного фонаря городовой остановил молодую женщину. По ее простой одежде и манере повязывать платок можно было сказать, что она совсем недавно из деревни. На первый взгляд Григорий дал ей лет шестнадцать — столько было и ему, когда они с Левкой остались одни.

Коренастый городовой что-то сказал и потрепал девчонку по щеке. Она отшатнулась, и тот засмеялся. Григорий вспомнил, как плохо приходилось ему, шестнадцатилетнему сироте, как обижал его всякий, имевший хоть какую-то власть. Ему стало нестерпимо жаль беззащитную девочку. Вопреки здравому смыслу, он подошел и, чтобы хоть что-то сказать, произнес:

— Если вы ищете Путиловский завод, я могу вас проводить.

Коренастый городовой рассмеялся:

— Проваливай-ка подобру-поздорову.

Григорий его не боялся. Он был высок и силен, его закалил тяжелый труд. С детства он участвовал в уличных драках, и за все эти годы ни разу не был побит. И Левка был такой же.

— Я работаю на заводе мастером, — сказал он девчонке. — Если нужна работа, могу тебе помочь.

Она взглянула на него с благодарностью.

— Подумаешь, мастер! — сказал городовой и взглянул Григорию в глаза. В желтом свете уличного керосинового фонаря Григорий узнал это круглое лицо с выражением тупой враждебности. Сердце у Григория сжалось. Было чистым безумием затевать драку с городовым — но он уже не мог дать задний ход.

Девушка заговорила, и по голосу ей можно было дать скорее двадцать, чем шестнадцать.

— Спасибо, я пойду с вами, — сказала она Григорию. Он увидел, что она хорошенькая, с изящными чертами лица и большим, чувственным ртом.

Григорий огляделся. Вот незадача, вокруг никого не было: он вышел с завода на несколько минут позже, переждав толчею после конца смены. Он понимал, что надо бы сдать назад, но не мог бросить девчонку.

— Идемте, я отведу вас к начальнику, — сказал он, хотя на самом деле все начальство давно ушло.

— Она пойдет со мной, правда, Катерина? — рявкнул городовой, грубо схватив ее за руку. Катерина вырвалась.

— Уберите свои грязные руки! — взвизгнула она.

Удивительно быстро и точно тот ударил ее кулаком по губам. Она вскрикнула, из губы пошла кровь.

Григорий разозлился, шагнул к городовому и сильно толкнул. Тот зашатался и упал на одно колено. Григорий обернулся к плачущей Катерине.

— Беги, живо! — крикнул он, и тут его сильно ударили по затылку. Он упал на колени, от мучительной боли потемнело в глазах, но сознания он не потерял.

Он видел, как Катерина бросилась было бежать, но городовой нагнал ее, поставил подножку, а когда девушка упала, ударил ногой.

Со стороны завода к ним приближалось авто. Под фонарем машина резко затормозила.