Отец Гаса, который не только был сам сенатором, но и состоял в давней дружбе с Вильсоном, сказал:

— Вудро включил Лигу наций в мирный договор, думая, что уж договор мы никак не сможем отвергнуть, а значит, придется принять и Лигу… — Он пожал плечами. — А Лодж послал его к чертям.

— Отдавая Лоджу справедливость, — сказал доктор Хеллмэн, — думаю, американцы правы, выражая озабоченность по поводу параграфа десять. Если мы присоединимся к Лиге, которая гарантирует своим членам защиту от агрессии, мы свяжем себя обязательством посылать свою армию в неизвестно какие войны в будущем.

— Если Лига будет сильном, — быстро ответил Гас, — никто не посмеет бросать ей вызов.

— Я в этом не так уверен.

Гасу не хотелось спорить с отцом Розы, но вопрос Лиги наций его по-настоящему волновал.

— Я не говорю, что новая война никогда не начнется, — сказал он примирительно. — Но я считаю, что войны должны происходить реже и быть короче, а агрессор должен в итоге получить по заслугам.

— Вы, возможно, правы. Но многие избиратели говорят: «К черту остальной мир! Меня интересует только Америка. Нам что, грозит опасность, или мы стали всемирной полицией?» И это резонный вопрос.

Гас постарался не показать, что рассердился. Лига — величайшая надежда на мир, какая только была у человечества, но существовала опасность, что Лига умрет, так и не начав свое существование, именно из-за подобных отговорок.

— Совет Лиги должен принимать совместные решения, так что Соединенные Штаты никогда не окажутся перед необходимостью участвовать в войне против своей воли.

— Однако если Лига не будет готова к тому, чтобы сражаться, в ней вообще нет смысла.

Таковы все противники Лиги: сначала они опасаются, что Лига будет воевать, а потом — что не будет воевать.

— Это такие мелочи, — сказал Гас, — по сравнению с гибелью миллионов!

Доктор Хеллмэн пожал плечами: он был слишком вежлив, чтобы настаивать на своей точке зрения в споре с человеком, который принимает этот вопрос так близко к сердцу.

— Как бы то ни было, — сказал он, — мне кажется, для договора с другим государством требуется, чтобы за было две трети голосов.

— На данный момент у нас нет и половины, — с отчаянием ответил Гас.

Роза, делавшая об этом репортаж, сказала:

— Я насчитала сорок голосов за, — учитывая ваш, сенатор Дьюар. У сорока трех есть оговорки, восемь — безоговорочно против, пять колеблются.

— Так что же будет делать президент? — спросил Гаса отец Розы.

— Он собирается через головы политиков обратиться к народу. Он планирует тур в десять тысяч миль, через всю страну. Он произнесет за четыре недели больше пятидесяти речей.

— Изматывающая программа. Ведь ему шестьдесят два, и у него высокое давление.

Гас заметил озорство в глазах у доктора Хеллмэна. Все, что доктор говорил, было проверкой. Очевидно, он хотел испытать характер претендента на сердце дочери.

— Но в конце концов, — ответил Гас, — в результате его объяснений народ поймет, что миру необходима Лига наций, чтобы никогда не началась новая война, подобная только что закончившейся.

— Очень надеюсь, что вы правы.

— Если политические сложности приходится объяснять простым людям, в этом Вильсону нет равных.

Подали десерт и шампанское.

— Прежде чем мы перейдем к десерту, я хотел бы сказать несколько слов, — сообщил Гас. Его родители взглянули на него с удивлением: он никогда не произносил речей.

— Доктор Хеллмэн, миссис Хеллмэн, вы знаете, что я люблю вашу дочь. Это самая чудесная девушка на свете. Это старомодно, но все же я хотел бы просить вашего разрешения… — Он вынул из кармана маленькую коробочку из красной кожи. — …Просить вашего разрешения подарить ей это обручальное кольцо.

Гас открыл коробочку. В нем лежало золотое кольцо с бриллиантом в один карат. Неброский, но чисто-белый, самого подходящего цвета, в круглой бриллиантовой огранке, он был сказочно прекрасен.

Роза ахнула.

Доктор Хеллмэн переглянулся с женой, и они улыбнулись.

— Мы, конечно же, согласны, — сказал он.

Гас обошел вокруг стола и опустился перед Розой на колено.

— Роза, дорогая, ты выйдешь за меня замуж?

— Да, Гас, любимый мой. Хоть завтра, если захочешь!

Он вынул кольцо из коробочки и надел ей на палец.

— Благодарю тебя, — сказал он и, взглянув на мать, увидел в ее глазах слезы.

Третьего сентября в семь часов вечера Гас в президентском поезде уезжал с вокзала «Юнион» в Вашингтоне, округ Колумбия. Вильсон был в синей спортивной куртке, белых брюках и соломенной шляпе. С ним ехали его жена Эдит и личный врач Кэри Трэверс Грейсон. В поезде были и репортеры, двадцать один человек, включая Розу Хеллмэн.

Гас был уверен, что Вильсон сможет победить в этой битве. Он всегда получал удовольствие от непосредственного общения с избирателями. К тому же он победил в войне, не так ли?

К утру поезд прибыл в Колумбус, штат Огайо. Там президент Вильсон произнес свою первую речь. Оттуда он двинулся дальше, останавливаясь по пути в маленьких городах на короткие выступления, и прибыл в Индианаполис, где вечером выступил перед толпой в двадцать тысяч.

Но Гас в конце первого дня пал духом. Вильсон говорил плохо. Его голос звучал хрипло. Он пользовался записями — а говорил он всегда лучше, когда удавалось обходиться без них, — и, вдаваясь в подробности договора, которые так занимали всех в Париже, он начинал растекаться и терял интерес слушателей. К тому же, Гас знал, что у Вильсона сильно болела голова, настолько сильно, что порой у него темнело в глазах.

Гаса лихорадило от волнения. И дело было не только в том, что болен его друг и учитель. Сейчас на кону стояло намного большее. От того, что случится в ближайшие несколько недель, зависело будущее Америки и всего мира. Только личная заинтересованность Вильсона могла спасти Лигу Наций от недальновидных противников.

После обеда Гас зашел в купе к Розе. Она была в поезде единственной женщиной-журналисткой, поэтому в ее распоряжение было отдано целое купе. Она была почти такой же страстной сторонницей Лиги Наций, как Гас, но заметила:

— Про сегодняшний день трудно сказать много хорошего.

Они полежали на ее постели, обнимаясь и целуясь, потом пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. Свадьба была назначена на октябрь, после окончания президентской поездки. Гас предпочел бы раньше, но родителям требовалось время на подготовку, а мать мрачно проронила, что спешить со свадьбой — недостойно, и Гас уступил.

Вильсон строчил на машинке, своем стареньком «Ундервуде», внося изменения в свою речь, а за окном пролетали бесконечные равнины Среднего Запада. В следующие несколько дней его выступления стали лучше. Гас предложил президенту стараться говорить о договоре в понятиях, близких жителям каждого города. И Вильсон рассказал в деловых кругах Сент-Луиса, что договор поможет развернуть международную торговлю. В Омахе он объяснил, что мир без этого договора — как общество с неустановленными границами земельных участков, где фермеры сидят на заборах с ружьями. Вместо долгих объяснений он доносил смысл основных моментов короткими фразами.

Еще Гас предложил Вильсону обращаться к чувствам людей. Ведь здесь дело касается не только политики, сказал он, а речь идет о любви к своей стране. В Колумбусе Вильсон говорил о ребятах в хаки. В Су-Фолз он сказал, что хочет воздать должное матерям, потерявших своих сыновей, павших на поле битвы. Он редко опускался до грубости, только в Канзас-сити, откуда родом был язвительный сенатор Рид, он сравнил своих противников с большевиками. И он повторял, снова и снова, что если не будет создана Лига Наций, то начнется новая война.

Гас следил за тем, чтобы не обострялись отношения с прессой в поезде и с местными на остановках. Когда Вильсон говорил без подготовленной заранее речи, его слова тут же стенографировали, и Гас распространял копии стенограммы. Время от времени он уговаривал Вильсона поболтать с местной прессой.