Однако после «дня телеграмм» эти различия стали казаться совсем незначительными.

Эйбрауэнский пастор, преподобный Томас Эллис-Томас предложил устроить совместную панихиду Когда все телеграммы были доставлены, выяснилось, что погибли двести одиннадцать человек, а так как сражение продолжалось, теперь каждый день приходило одно-два печальных известия. На каждой улице была хотя бы одна семья, потерявшая близкого. В тесных рядах шахтерских лачуг на каждые несколько ярдов приходилось одно горе.

С предложением англиканского священника согласились и методисты, и баптисты, и католики. Меньшие группы, возможно, предпочли бы держаться особняком: баптисты, свидетели Иеговы, адвентисты Седьмого Дня и церковь Вифезда. Этель видела, что отца терзают сомнения. Но никому не хотелось остаться в стороне от того, что обещало быть самым ярким религиозным событием в истории городка, и в конце концов согласились участвовать все. В Эйбрауэне не было синагоги, но в числе погибших был юный Джонатан Голдман, и горстка иудеев решила тоже прийти, хотя в отношении их религии никаких знаков вежливости делать не собирались.

Службу назначили на половину третьего в воскресенье. Она должна была состояться в городском парке. По распоряжению городского совета построили помост, на котором должны были стоять духовные лица. Был ясный солнечный день, и пришло около трех тысяч человек.

Этель всматривалась в толпу. Вон Персиваль Джонс в цилиндре. Теперь он был не только мэром города, но еще и членом парламента. Он значился почетным командиром «Эйбрауэнского землячества» и стоял во главе призывной комиссии. С ним было еще несколько директоров «Кельтских минералов». Как будто они имеют хоть какое-то отношение к погибшим, горько подумала Этель. Появился Малдвин Морган с женой, но они-то имели на это право, ведь их сын Роланд погиб.

А потом она увидела Фица.

Сначала она его не узнала. Она заметила графиню Би — в черном платье и шляпке, за ней следовала нянька, несшая в корзинке юного виконта Эйбрауэнского, ребенка одного с Ллойдом возраста. Рядом с Би шел человек на костылях. Его левая нога была в гипсе, голова замотана бинтами, закрывавшими левый глаз. Этель задержала на нем взгляд — и вдруг поняла, что это Фиц, и потрясенно вскрикнула.

— Что случилось? — спросила мама.

— Взгляни на графа!

— А разве это он?.. Ах, и правда! Бедняга…

Этель не могла оторвать от него глаз. Она больше его не любила, слишком жестоко он с ней поступил. Но не могла смотреть на него равнодушно. Она целовала когда-то это лицо под бинтами, гладила стройное, сильное тело, теперь так ужасно искалеченное. Он был тщеславным человеком, — и это самая простительная из его слабостей, — и она понимала, что намного больше, чем от ран, он страдает от стыда при каждом взгляде в зеркало.

— Почему же, интересно, он не остался дома? — удивилась мама. — Никто бы его не осудил.

— Он слишком гордый, — покачала головой Этель. — Это же он вел их на смерть. Он не мог не прийти.

— Ты хорошо его знаешь, — сказала мама, взглянув на Этель так, что той пришло в голову: уж не догадывается ли она, как было на самом деле? — Но я думаю, он хочет показать людям, что аристократы тоже пострадали.

Этель кивнула. Мама была права. Фиц был надменным и властным, но как ни странно, он страстно желал, чтобы простой народ его уважал.

К Этель подошел сын мясника, Дэй Окорочок. Это был невысокий человечек в ладном костюме.

— Как здорово, что ты вернулась в Эйбрауэн, — сказал он.

— Как твои дела, Дэй? — спросила она.

— Спасибо, прекрасно. Завтра в кино новый фильм с Чарли Чаплиным. Тебе нравится Чарли Чаплин?

— У меня нет времени ходить в кино.

— А то, может, оставишь малыша с мамой завтра вечером и сходишь со мной?

Когда-то они ходили в кинотеатр «Пэлас синема» в Кардиффе, и он залезал ей под юбку. Это было давно, но, судя по его взгляду, он не забыл.

— Нет, Дэй, спасибо, — твердо ответила она.

Он не собирался так легко сдаваться.

— Сейчас я в шахте, — сказал он, — но когда отец уйдет на покой, буду работать вместо него.

— Я уверена, ты прекрасно справишься.

— Некоторые и не взглянули бы на женщину с ребенком, — сказал он, — но я не такой.

Это прозвучало несколько снисходительно, но Этель решила не обижаться.

— До свидания, Дэй. Мне было очень приятно, что ты меня пригласил.

Он печально улыбнулся.

— Ты по-прежнему самая красивая девчонка, какую я только видел.

Он коснулся пальцами шляпы и отошел.

— Чем он тебе не нравится? — возмутилась мама. — Тебе нужен муж, а это — просто находка!

Так чем же он ей не нравился? Низковат, правда, зато обаятелен. У него обеспеченное будущее, и он готов заботиться о чужом ребенке. Этель сама не знала, почему так уверена, что ей незачем идти с ним в кино. Неужели в глубине души она до сих пор думает, что слишком хороша для Эйбрауэна?

Впереди стоял ряд стульев для самых важных гостей. Фиц и Би заняли свои места рядом с Персивалем Джонсом и Малдвином Морганом, и служба началась.

Этель в общих чертах принимала христианскую религию. Она считала, что Бог существует, но верила, что он обладает большим здравомыслием, чем полагает ее отец. Его категорическое неприятие утвержденных конфессий трансформировалось у нее в нелюбовь к статуям, фимиаму и латыни. В Лондоне она от случая к случаю ходила по воскресеньям на утреннюю службу в дом молитвы «Голгофа» — главным образом потому, что пастор был убежденным социалистом и предоставил помещения своей церкви для клиники Мод и собраний партии лейбористов.

Органа в парке, конечно, не было, пуританам нечем было возмущаться. Этель от отца знала, что все спорили, чей будет хор — это имело большое значение, в этом городе даже большее, чем вопрос, кто будет проводить службу. В конце концов предпочтение было отдано мужскому хору Эйбрауэна, руководитель которого не проявил себя ярым приверженцем какой-либо определенной церкви.

Начали с «Не shall feed His flock like a shepherd» («Как пастырь Он будет пасти стадо Свое») Генделя — это был один из любимых псалмов прихожан, со сложной мелодией, которую молящиеся выводили безукоризненно. Слушая, как звенят над парком слова «агнцев будет брать на руки и носить на груди Своей», [20]выпеваемые сотнями голосов, Этель почувствовала, как не хватало ей этой волнующей музыки в Лондоне.

Католический священник прочел на латыни 129-й псалом, De Profundis. Он кричал изо всех сил, но последние ряды его едва слышали. Англиканский пастор прочел заупокойную службу. Дилис Джонс, юноша из методистов, спел гимн Чарльза Уэсли. Баптистский пастор прочел пятнадцатую главу из 1-го Послания коринфянам с двадцатой строфы до конца.

Все независимые общины должен был представлять один священник, и выбор пал на отца Этель. Он начал с того, что прочел одну строфу из «Послания к римлянам»: «Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас, то Воскресивший Христа из мертвых оживит и ваши смертные тела Духом Своим, живущим в вас». У отца был сильный голос, и он далеко разносился по парку.

Этель гордилась им. Его нынешняя роль признавала за отцом положение одного из самых влиятельных людей в городе, духовного и политического лидера. И выглядел он отлично: Мама купила ему новый черный галстук — шелковый, в магазине Гуина Эванса в Мертире.

Он говорил о воскресении и жизни после смерти, и внимание Этель стало рассеиваться: все это она много раз уже слышала. Она предполагала, что жизнь после смерти есть, но до конца уверена не была. Как бы там ни было, она выяснит это достаточно скоро.

Заметив в толпе оживление, она подумала, что отец, должно быть, отошел от обычного круга тем.

— Когда наша страна принимала решение вступить в войну, — услышала она, — я надеюсь, каждый член парламента прислушался к голосу своей совести — и искренне, с молитвой в душе, обратился к Господу, чтобы Он наставил его на путь истинный. Но кто избрал этих людей в парламент?