Пока через Атлантический океан летели телеграммы, Вильсон отправился в свою летнюю резиденцию, а Гас поехал в Буффало, в родительский дом на Делавэр-авеню. У родителей был дом и в Вашингтоне, но там Гас жил отдельно, а приезжая в Буффало, наслаждался укладом жизни, установленным матерью: серебряная ваза с розами на прикроватном столике; горячие булочки на завтрак; на столе белая накрахмаленная льняная скатерть, костюм в шкафу каждое утро вычищен и выглажен, хотя Гас никогда не замечал, когда его вынимали из шкафа.

Дом был обставлен в нарочито простом стиле — так мать Гаса выражала свое отношение к моде поколения ее родителей, любивших украшения. Мебель большей частью была в стиле бидермейер — практичный немецкий стиль, переживавший сейчас возрождение. В столовой на каждой из четырех стен висело по одной хорошей картине, на столе стоял канделябр на три свечи.

В первый день за ланчем мать сказала:

— Ты что же, собираешься в трущобы — смотреть, как дерутся за деньги?

— В боксе нет ничего плохого, — сказал Гас. Он относился к боксу с большим интересом. Даже пробовал сам, когда ему было восемнадцать. Благодаря большим рукам пару раз побеждал, но у него был не бойцовский характер.

— Это ведь… canaille, [19]— презрительно сказала она. Это словечко снобов она подцепила в Европе и пользовалась, говоря о низшем классе.

— Мне бы хотелось отвлечься от международной политики, если получится.

— В «Олбрайте» сегодня лекция о Тициане, будет «волшебный фонарь», — сказала она. Картинная галерея «Олбрайт», располагавшаяся в белом классическом здании в парке Делавэр, была одним из главных культурных центров города.

Гас вырос, окруженный картинами ренессанса, и особенно ему нравились портреты Тициана, но на лекцию идти не хотелось. Однако такие культурные события часто посещали молодые люди из высшего общества, и здесь ему могла представиться возможность возобновить старые дружеские отношения.

«Олбрайт» был совсем рядом с Делавэр-авеню. Гас вошел в зал с колоннами и сел. Как и предполагал, среди присутствующих он увидел несколько старых приятелей. А рядом с ним сидела необычайно красивая девушка, лицо которой показалось ему знакомым.

Он неуверенно улыбнулся, и она, улыбаясь в ответ, спросила:

— Вы меня, наверное, не помните, мистер Дьюар?

Он почувствовал себя неловко.

— Ну… меня довольно долго не было в городе.

— Я Ольга Вялова, — сказала она, протягивая ему руку в белой перчатке.

— Ну конечно! — вспомнил он. Ее отец иммигрировал из России, и его первая найденная здесь работа заключалась в том, чтобы выставлять пьяных из бара на Кэнал-стрит. А сейчас вся Кэнал-стрит принадлежала ему. Он был членом городского совета и главной опорой русской православной общины. Гас несколько раз видел Ольгу, хотя не замечал, что она так очаровательна. Возможно, она просто повзрослела… Он дал бы ей лет двадцать, у нее было бледное лицо и голубые глаза. На ней был розовый жакет со стоячим воротником и шляпка-колокольчик с розовыми шелковыми цветами.

— Я слышала, вы работаете в Белом доме, — сказала она. — И как вам господин Вильсон?

— Он вызывает у меня глубокое восхищение. Он много лет в политике, но не изменил своим убеждениям.

— Как это, должно быть, интересно — находиться рядом с самыми могущественными людьми…

— Это очень интересно, но, как ни странно, там не чувствуешь этого могущества. Ведь при демократии президент подчинен избирателям.

— Но не может же быть, чтобы он просто исполнял все, чего желают избиратели!

— Ну в общем да. Президент Вильсон говорит, что лидер должен относиться к общественному мнению, как моряк к ветру, направляя корабль то в одну, то в другую сторону, но никогда не пытаясь двигаться наперекор стихии.

— Как бы мне хотелось изучать такие вещи… — Она вздохнула. — Но отец не пускает меня в колледж.

Гас улыбнулся.

— Он, наверное, думает, что вас там научат курить и пить джин.

— Ну да, и чему похуже, — ответила она. Для незамужней женщины это была рискованная реплика, и, должно быть, у Гаса на лице отразилось удивление, потому что она добавила: — Простите, вы, должно быть, шокированы…

— Нисколько.

На самом деле он был очарован. Чтобы продолжить разговор, он спросил:

— А что вы изучали бы, если бы могли учиться в колледже?

— Историю, наверное.

— Я люблю историю. Какой-нибудь конкретный период?

— Мне хотелось бы понять наше прошлое. Почему отец был вынужден уехать из России? Чем Америка лучше? Для этого должны быть причины…

— Согласен! — Гас пришел в восторг оттого, что такую чудесную девушку интересует то же, что и его. И вдруг ему представилось, что они женаты, и после приема, готовясь к сну, говорят в ее будуаре о событиях в мире — он сидит в пижаме и смотрит, как она неторопливо снимает украшения, выскальзывает из одежды… Он встретился с ней взглядом, и ему показалось, что она догадалась, о чем он думает. Ему стало неловко, и он внезапно онемел.

Тут пришел лектор, и разговоры в зале стихли.

Лекция оказалась интереснее, чем он ожидал. У лектора были цветные диапозитивы, которые он с помощью «волшебного фонаря» проецировал на большой белый экран.

Когда лекция закончилась, он хотел продолжить разговор с Ольгой, но ему помешали. К ним подошел Чак Диксон, которого Гас знал еще со школы. Чак всегда держался непринужденно, и Гас ему завидовал. Они были ровесники — обоим по двадцать пять, — но рядом с Чаком Гас чувствовал себя неуклюжим мальчишкой.

— Ольга, я хочу познакомить вас с моим двоюродным братом, — сказал Чак оживленно. — Он смотрел на вас всю лекцию.

Гасу Чак дружески улыбнулся.

— Дьюар, простите, что лишаю вас столь обворожительной собеседницы, но вы же понимаете: столько времени наслаждаться ее обществом в одиночку вам не дадут! — Он протянул Ольге руку, и они ушли.

Гас почувствовал себя обойденным. У них так хорошо складывался разговор… Обычно первый разговор с девушкой был для него самым трудным, но говорить с Ольгой оказалось легко. А этот Диксон, который в школе всегда был в числе последних, увел ее так легко, словно взял с поданного лакеем подноса бокал вина.

Гас стал оглядывать зал в надежде увидеть еще кого-нибудь из старых знакомых, и к нему подошла девушка, у которой не было одного глаза.

Когда он впервые увидел Розу Хеллмэн — на благотворительном обеде в пользу симфонического оркестра Буффало, где играл ее брат, — ему показалось, что она ему подмигивает. На самом деле один глаз у нее был постоянно закрыт. У нее было красивое лицо, отчего ее изъян еще больше бросался в глаза. При этом она всегда одевалась очень стильно, словно бросая вызов. Сегодня она была в соломенной шляпке, лихо заломленной набок, отчего ей даже удавалось выглядеть хорошенькой.

Когда он ее видел в последний раз, она работала редактором малотиражки с названием «Буффальский анархист», и Гас спросил:

— Неужели анархистов интересует искусство?

— Я сейчас работаю в «Вечерней рекламе», — сказала она.

Гас удивился.

— А редактор знает о ваших политических взглядах?

— Мои взгляды несколько изменились за это время, но где я работала, он знает.

— Наверное, он решил, что если уж вы добились успеха в газете у анархистов, то должны быть профессионалом высокого класса.

— Когда брал меня на работу, он сказал, что готов за меня отдать любых двоих парней из своего отдела, потому что у меня стальные яйца.

Гас знал, что она любит эпатировать, но все равно застыл с открытым ртом. Роза рассмеялась.

— А сам посылает меня в основном на выставки и показы мод… Ну и как вам работается в Белом доме? — перевела она разговор.

Гас понимал, что все, что он скажет, может появиться в ее газете.

— Просто потрясающе! — сказал он. — Я считаю, что Вильсон — великий президент, может быть, даже величайший.

— Как вы можете так говорить! Ведь он вот-вот втянет нас в европейскую войну!