— Спорю на ящик «Брунелло», — предложил Оскар, — что тебе и заказали эту статью только в связи с Убийцей из машины времени.

Себастьян промолчал. Нетрудно догадаться, что дело обстояло именно так. Это видно даже из заглавия: «Профессор Фрейбургского университета объясняет теории Убийцы из машины времени». Себастьян даже специально вставил в свою статью несколько фраз из признаний преступника. Совершивший пять убийств молодой человек заявил на допросе, что это, мол, не убийства, а научный эксперимент. Он якобы прибыл из две тысячи пятнадцатого года для доказательства теории множественных вселенных. Согласно ее положениям, время не движется прямолинейно, а представляет собой гигантское количество накладывающихся одна на другую вселенных, число которых увеличивается с каждой секундой, то есть своего рода временную пену, состоящую из бесконечного числа пузырьков. По этой причине путешествие в прошлое представляет собой не возвращение в один из предшествующих периодов развития человечества, а переход из одного мира в другой. Таким образом, вмешательство в события прошлого проходит без последствий, в настоящем от этого ничего не меняется. Он может засвидетельствовать, что все его жертвы благополучно здравствуют в две тысячи пятнадцатом году. В том мире, к которому он принадлежит, никто не убит, а следовательно, не было никакого преступления. Поэтому он с сожалением вынужден констатировать, что не подлежит судебному преследованию в две тысячи седьмом году. Молодой человек с возмущением отверг совет своего адвоката, который собирался строить защиту на невменяемости обвиняемого.

— А ты понаписал в «Шпигеле» такого, — продолжал Оскар, — что переплюнул даже идеи сумасшедшего!

— Хочешь сказать — раз сумасшедший, то, следовательно, и не прав! Это для меня новость. Не знал, что сумасшествие автоматически означает неправоту.

— Тобой-то движет даже не безумие, а желание, — тут Оскар тычет себе пальцем через плечо, — релятивировать совершенно определенную реальность.

— Тише ты! — шипит Себастьян. — Довольно уже.

На том конце столовой Майка, нагнувшись, держит за запястья Лиама. Она что-то говорит ему и все время тянет к себе, а он отворачивает лицо то в одну, то в другую сторону. Когда она находит глазами Себастьяна, чтобы обменяться с ним улыбкой, упавшие на лоб волосы занавешивают ее лицо.

— А я знаю, о чем вы разговариваете, — говорит она громко. — Существует такая параллельная вселенная, где Лиам не отказывается накрывать на стол.

— Именно так, — дружелюбно отвечает Себастьян.

— И вселенная, где Оскар не смотрит так сердито.

— Надеюсь, что да.

— И может быть, еще такая, где я не твоя жена, а Лиам не сын.

Она хохочет при виде растерянности на лице Себастьяна. Потенциальный полусирота вырывается от Майки и, обежав вокруг стола, выскакивает в переднюю, Майка — следом за ним.

— Ты помешался на других мирах, — тихо говорит Оскар. — На мечте быть одновременно двумя разными людьми. По меньшей мере — двумя.

Себастьян, сделав над собой усилие, отпускает занавеску, которую все это время теребил пальцами, а вообще с удовольствием сорвал бы с карниза. Над самым его плечом пролетает выброшенный Оскаром в окно окурок. Тотчас же по ручью, оставляя за собой два треугольных следа, туда на всех парах подплывают Бонни и Клайд и, ткнувшись в воду за тонущим окурком, разочарованно остаются ни с чем.

— Ты еще помнишь тот мир, — спрашивает Оскар, — в котором ты сказал мне такие слова: «Я хочу быть почвой под твоими ногами, которая вздрогнет, когда тебя поразит месть богов»?

Когда Оскар это произносил, возле его губ справа и слева подрагивали две морщинки, как бы заключая цитату в иронические кавычки.

Разумеется, Себастьян не забыл свое высказывание. Оно было сделано в ту ночь, когда они вдвоем с Оскаром за бутылкой виски, из которой иногда подкреплялись, решили задачку Красной Шапочки о темной энергии. Стулья в пивной уже были составлены на столах ножками вверх, последний официант, дожидаясь за барной стойкой, когда наконец уйдут последние посетители, выкуривал подряд уже пятую сигарету. Но эти двое ничего не видели и не слышали; с закрытыми глазами они сидели, сдвинув лбы, между тем как их тени на стене вместе принимали Нобелевскую премию 2020 года. Язык чисел сблизил их в этот вечер, как никогда. Их головы так идеально взаимодействовали в работе, словно принадлежали одному и тому же существу. Себастьян поднял два пальца, прикоснулся ими к щеке друга и произнес то, что ему в этот момент пришло в голову: «Я хочу быть почвой под твоими ногами, которая…»

— А немного погодя, — говорит Оскар, — я услышал от тебя нечто совсем другое.

Себастьян помнил и это.

«Ты переоцениваешь свое значение! — крикнул он в лицо Оскару в его комнате. — Ты переоцениваешь его как в общем, так и в частности относительно меня».

Оскару, как ценителю хорошего стиля, свойственно умение отдавать должное изяществу чужого выпада, даже когда тот направлен против него. На него произвела впечатление выстроенная Себастьяном последовательность: предварительная реплика, рассчитанная на завоевание доверия («Я хочу быть почвой под твоими ногами…»), и затем разящий насмерть удар («Ты переоцениваешь…»), поэтому он даже не шелохнулся, а спокойно продолжал сидеть, развалясь в кресле, и только окинул Себастьяна одобрительным взглядом.

— Столько миров! — говорит нынешний Оскар. — Порой я жалею, что нет под рукой средства, которое вывело бы тебя из этой колеи.

— Не преувеличивай!

— Когда-то ты был хорошим физиком, пока тебя не заклинило.

— Меня ничуть не заклинило, — возразил Себастьян с предельным самообладанием. — Просто я не принял копенгагенскую точку зрения как истину в последней инстанции. И копенгагенская теория тоже всего лишь одна из возможных версий, а не религия.

— Верно, не религия. Она стремится к научному взгляду. В отличие от твоих теоретических эскапад в сторону множественных вселенных.

— Позволь напомнить, что в своем изложении гипотезы о множественности вселенных в «Шпигеле» я даже не отстаиваю, а только объясняю эту теорию. Объясняю, потому что меня попросили.

— Если ты даже не отстаиваешь эту ерунду, то такой поступок, кроме глупости, означает еще и трусость.

— Может быть, хватит?

— Тебя надо бы встряхнуть, чтобы ты очнулся. Отхлестать по щекам, чтобы ты перестал уходить от действительности.

— Что есть действительность? — нарочито встает в позу Себастьян.

— Все, — отвечает Оскар Себастьяну и неожиданно прикасается тыльной стороной кисти к его животу, — все, что доступно для экспериментальной проверки.

Себастьян растерянно отмахивается поднятой ладонью и снова опускает руку. Его взгляд мечется в поисках опоры между профилем Оскара, силуэтом взлетевшего голубя, который тотчас же камнем падает вниз, уходя из поля зрения. Шаткая поза с упором на одну ногу, опущенные плечи, понурая голова — все в нем говорит о капитуляции. Оскар ничего этого не замечает. Повернувшись спиной и опершись обеими руками о подоконник, он говорит куда-то в пространство:

— Может быть, ты читал «1984» Оруэлла. В Океании люди под пыткой учатся принимать вещи одновременно как действительные и недействительные. Их насильно заставляют воспринимать реальность лишь как одну из потенциальных возможностей. Ты знаешь, как это называется у Оруэлла? — Не оборачиваясь, Оскар неожиданно хватает Себастьяна за руку. — Знаешь?

Себастьян глядит на пальцы, сжимающие его запястье. Сейчас они с Оскаром впервые за этот вечер взглянут друг другу в глаза. Несколько секунд они будут смотреть друг на друга, не отводя глаз. Напряженные черты Оскара расслабятся. Затем он лихорадочно будет искать новую сигарету и молча закурит.

— Я не читал эту книгу, — говорит Себастьян.

Пол под ногами затрясся: в комнату врывается Лиам. Налетев со всего разбега на Оскара, он обхватывает его руками за пояс и встает разутыми до носков ногами на его начищенные до глянца венгерские штиблеты. Рука Оскара торопливо выпускает запястье Себастьяна.