Приготовив бутерброды с сыром, он, с тарелкой и новой чашкой кофе, переходит в гостиную. Взяв в руки пульт дистанционного управления и нажимая на кнопки, он чувствует себя так, словно расположился на диване отдохнуть и посмотреть любимый фильм. Рассказ о водных артериях родного города его не увлек, и он переключился с местного канала на первый. Чтобы не заснуть, он делает звук погромче. Через час вдобавок к телевизору включает еще и радио. Кофе остыл, бутерброды лежат почти нетронутые. Себастьян беспрерывно перескакивает с программы на программу и с канала на канал; орущие голоса перемежаются друг с другом. Попав на медицинский канал, Себастьян прислушивается. Какой-то эксперт по каким-то там вопросам говорит, что фармакологическая промышленность не останавливается перед тем, чтобы испытывать на людях новые медикаменты. Например, новые средства, уменьшающие свертываемость крови, которые используются при операциях на сердце. Пока, правда, в основном в Африке, а не в Баден-Вюртемберге. Кроме этого, СМИ сообщают о канадских тюленях, об исследованиях по изучению рака в Азии и скандинавских музыкальных группах, не выказывая ни малейшего интереса к странному убийству, случившемуся, кстати, в радиусе вещания данного канала. Картинки военных действий на Ближнем Востоке сопровождаются звуками скверной поп-музыки, льющейся из радиоприемника. Сцены американского семейного сериала идут под обзор биржевых курсов, который зачитывает женский голос. Все между собой соотносится, все со всем связано. И только одно отсутствует в общей сети взаимосвязей — сообщение о загадочной кончине некоего доктора из университетской больницы.

Ярость, которую вызвала у Себастьяна ненадежность теле- и радиовещания, могла сравниться только с его досадой на собственную глупость. Что если никто не обнаружит трупа? Если невыход Даббелинга на службу, с точки зрения преступников, не является достаточным доказательством его смерти? Или если вдруг падение оказалось не смертельным? Что если вместо Даббелинга на трос нарвался кто-то другой? Осмотрительный человек не бросился бы сломя голову прочь с места происшествия, он отыскал бы жертву, убедился бы, что она мертва, и позаботился бы о том, чтобы труп был немедленно обнаружен. Себастьян же, как ему самому прекрасно известно, никакой осмотрительности не проявил. То, что он совершил, лежало за пределами его возможностей.

У него начинают зудеть комариные укусы. Сигналы раздражения, поднимаясь по позвоночнику к голове, впиваются острыми иглами в мозг. Обхватив себя руками, Себастьян, впившись глазами в экран телевизора, яростно скребет тело ногтями, раскачиваясь, как зараженное паразитами животное.

Близится вечер, и Себастьян уже собрался переступить порог квартиры, чтобы, подобно обыкновенному убийце, вернуться на место преступления, как вдруг в последний момент поймал наконец среди сообщений местной радиостанции долгожданную весть. Чуть позже эта новость появилась и в телевизоре. Перед Себастьяном проходят качающиеся кадры слишком хорошо ему знакомого участка леса, хотя картина на экране мало напоминает ту, что осталась у него в памяти. Красно-белые ленты ограждения, в зарослях папоротника — раскуроченный велосипед. В камеру глядят три жующие коровы. Крупный план, заснятый с большого расстояния, изменяет краски, разлагая их на зернистые пятна. Включив воображение, можно разглядеть среди листвы и побегов ежевики лежащее в изломанной позе тело. Тут ладонь полицейского заслоняет объектив. Взволнованный репортер с испариной на лбу, вызванной яркими лучами вечернего солнца, старается не предвосхищать выводы криминальной полиции, однако он не может не упомянуть о том, что покойный работал врачом на отделении, которым руководит доктор Шлютер. С торжествующим выражением он преподносит публике эту пикантную подробность. Голову трупа полиция нашла лишь после долгих поисков. Она торчала над головами криминалистов, застряв в развилке ветвей, и широко открытыми глазами следила оттуда за действиями следственной бригады.

Когда телевизор умолк, Себастьян остался словно глубоко под водой. Каждое движение происходит замедленно, каждый вдох втягивается водоворотом, как вода в воронку, каждая мысль вырывается всплывающим пузырьком. Он выполнил задание и тем самым утратил право на существование. Нет ни планов дальнейших действий, ни причины для того, чтобы двигаться. Ночью он выработал теорию относительно смысла жизни, сейчас, среди подводной тишины, царящей в квартире, она снова ясно встает у него перед глазами.

Течение жизни, как и всякой истории, направлено вспять, в сторону собственной причины. Поскольку люди мыслят в направлении от начала к концу, смысл их существования им не открывается. Тот же, кто понял основной принцип и догадался, для какой будущей цели предназначен, может впредь рассматривать каждое событие как часть своего личного предназначения. И потому с достоинством нести то, что ему предначертано.

Личное предназначение Себастьяна, без сомнения, заключается в том, чтобы спасти Лиама. Среди событий, которые он намерен принять с достоинством, он рисует себе собственное изобличение и арест; как фон — ужас Майки и непереносимые страдания своих убитых горем родителей; муки совести, приговор, многолетнее заключение. Ко всему этому он, как ему кажется, готов.

Он неподвижно сидит, ощущая во рту гнилостный вкус, отдающий Ремесленным ручьем и заношенным небом, уже понимая, что не может дольше скрывать от себя, в чем заключается его истинная проблема. На журнальном столике перед ним лежат два телефона — мобильный и беспроводная трубка обыкновенного телефона; тот и другой аппарат только что заряжены, неоднократно проверены и определенно находятся в хорошем рабочем состоянии. Но они не звонят. То, что никто не звонит, означает полный разрыв связи с окружающей действительностью. Никто не пытается с ним говорить: ни похитители, ни Лиам, ни даже Майка или полиция. Как только Себастьян это осознал, промежуточная платформа под ним рушится. И для него начинается свободное падение.

На своих лекциях Себастьян любит предлагать вниманию слушателей разработанную им теорию ожидания. Ожидание (так начинает он свои рассуждения) — это интимный диалог с временем. Долгое ожидание — уже нечто большее: это поединок времени с его исследователем. Когда вы, дамы и господа, в следующий раз будете ждать своей очереди в студенческом секретариате для получения какой-нибудь справки, не берите с собой книжку. (Смех.) Отдайтесь на волю времени, подчинитесь ему, сдайтесь ему на милость. Обсудите сами с собой вопрос о длительности одной минуты. Выясните, какое, к черту, отношение имеет к вам приборчик, который вы носите на запястье. Спросите себя, в чем суть ожидания, означает ли оно предательство по отношению к настоящему в пользу будущих событий? (Молчание.) Но что такое настоящее? (Продолжительное молчание.) Ожидание приведет вас к выводу, что настоящий момент не существует в природе. Что всякий раз, когда ваш разум пытается его ухватить, он либо уже миновал, либо еще не совсем настал. Как вы познаете на опыте, прошлое и будущее непосредственно спаяны друг с другом. Но тогда где же, уважаемые дамы и господа, находится человек? Или на самом деле нас вообще нет? (Сдержанный, быстро обрывающийся смех.) Неужели на самом деле нас вообще нет, раз в костюме времени нет дырок, куда можно просунуть голову и руки? Человек ждет не только окончания вечного обеденного перерыва работниц нашей администрации. (Отдельный взрыв смеха, заканчивающийся покашливанием.) Вы, например, сейчас ждете окончания моей лекции. После нее будете ждать в студенческой столовой, когда сможете поесть, а за едой — начала следующего урока, а во время урока — конца занятий. Все это время вы, конечно, ждете выходных, а в дальнейшем — каникул. Ожидание, уважаемые дамы и господа, состоит из бесчисленных слоев. Все вместе вы ждете, чтобы сдать промежуточные экзамены, получить диплом, найти работу. Дожидаетесь хорошей погоды, счастливых времен и великой любви. Все мы, хотим того или не хотим, живем в ожидании смерти. Время ожидания мы на всех этапах проводим, развлекаясь различными занятиями. Догадываетесь? (Долгая, искусственно затянутая пауза.) Жизнь состоит из ожидания, ожидание называется у людей жизнью. Ожидание — наше настоящее. В нем выражено общее отношение человека к времени. Ожидание рисует нам очертания Бога. Ожидание (этим восклицанием Себастьян обычно заканчивает лекцию) есть та промежуточная стадия, которую мы называем своим существованием.