После спуска ему стало жарко. Рубашка липнет к спине, на верхней губе языком ощущается соленый вкус. Шильф закатывает рукава и ждет. Он уверен, что это место может поведать о чем-то таком, чего не заметили криминалисты, потому что это должны быть не чешуйки кожи или волоски, а что-то другое. История о том, как перешагивается грань. История о том, как тонка мембрана, обеспечивающая целость человеческой жизни. Шильф хочет узнать, каково это, когда человек ждет смерти другого человека. Темной кучкой сгрудились на теле гусеницы муравьи; она только неуклюже изгибается туда и сюда, в то время как ее тело растаскивают по частям. Больше ничего, что могло бы помочь комиссару разобраться в том, что случилось.

Зудящей спиралью звук ввинчивается в слуховые ходы его ушей. Это слетаются комары, чтобы дать недостающие свидетельские показания, которые требуются Шильфу для полной уверенности. Семеро усаживаются на предплечье правой руки и тотчас же впиваются в кожу. Комиссар вскакивает на ноги и пробует прихлопнуть кровопийцу. Оставшиеся в живых незамедлительно нападают снова, на подкрепление подоспели их невидимые сотоварищи, они щекочут в затылке, кусают снова и снова в предплечья и кисти рук. Шильф поспешно спускает закатанные рукава, отряхивает штанины, смахивает невидимок с лица. Успокоившись, он замечает низкорослого человечка, который засел неподалеку в зарослях папоротника и спокойно наблюдал оттуда за комиссаром, исполняющим пляску святого Витта. Встретясь с ним глазами, пузатый коротышка приходит в движение:

— Вот проклятые паразиты, а?

Ловец бабочек приближается с наставительно воздетым перстом.

— Это же крысы среди гексапод! — восклицает он. И, не дождавшись от Шильфа ответа, поясняет: — Шестиногих.

Комиссар разглядывает свои руки, на которых уже надуваются волдыри. Он обдумывает, каков был бы эффект, если до крови расцарапать ножиком эти укусы и с протянутыми руками гордо явиться в кабинет главного прокурора: посмотрите, мол, на это! Вот вам решающее доказательство! У него вырывается негромкий смешок. Это определенно было бы первое дело в истории криминалистики, где следствие в качестве решающего доказательства приводит невыносимый зуд!

— Вы смеетесь над моим снаряжением? — приблизившись, спрашивает любитель бабочек. — Сачок для ловли. А вот еще один — этот как сама жизнь: войти легко, а выйти трудно.

Комиссар занят тем, что слюнявит комариные укусы на предплечьях.

— В последнее время тут такая кутерьма! — говорит ловец бабочек. — Этак полиция распугает всю мою клиентуру!

Многочисленные морщинки на лице коротышки собираются в сплошную горестную гримасу. Жестом обвинителя он указывает на клетку в форме фонарика:

— Видите? Пусто!

— А что вы ищете?

— Некоторые примечательные экземпляры шестиногих. — Коротышка протягивает руку. — Франц Драйер. Пенсионер и лепидоптеролог на пути к бессмертной славе. А что ищете вы?

— Один примечательный экземпляр двуногих.

— Высокого, белокурого, с приятным лицом?

— Вы его видели?

— Сидел тут как-то на днях в папоротниках. Почти на том же самом месте, где сейчас вы.

— Спасибо, — говорит комиссар. — Вы очень мне помогли.

— Обо мне можно прочитать в специальных научных журналах!

Шильф прощается и отпускает в вечность свидетеля, показания которого не имеют решающего значения.

Пыхтя и чертыхаясь, он выбирается на шоссе. Пальцами он вычесывает из волос запутавшиеся в них веточки, как вдруг лесную тишину нарушает механическое пищание.

— Ваша взяла, ловкач вы прожженный! Слушаю вас!

— Узнаю Риту Скуру! Вы, как всегда, молодцом! Восхищаюсь! К сожалению, моя цена поднялась!

— Чего вы опять хотите, шантажист несчастный?

Шильф выдерживает искусственную паузу, сощипывая со штанов последнюю корзиночку репейника. В нескольких метрах от него стоит патрульная машина, которая среди анархии лесной растительности производит впечатление непрошеного гостя. За ветровым стеклом виден Шнурпфейль. Бледный и застывший, как восковая фигура, он не удостаивает комиссара ни единым взглядом. Тот отворачивается и смотрит себе под ноги. Для того, что он собирается сказать, ему не нужен рядом обиженный полицей-обермейстер. Нужна полная сосредоточенность и величайшая убедительность.

— Слушайте внимательно, Рита! Мне потребуется еще немного времени, чтобы довершить расследование этого дела. Для того чтобы ваше начальство попридержало прыть, я назову вам имя. Иначе они в понедельник вышлют сюда на нашу голову отряд спецназа. Вы еще тут? Вы меня слушаете?

— Не заговаривайте мне зубы, Шильф! Говорите, чего вы хотите!

— Я хочу, чтобы мой подопечный оставался на свободе. Никакого предварительного заключения, пока я не закрою дело. И никакой прессы.

Заявление Шильфа произвело-таки впечатление. Рите понадобилась хоть и не целая вечность, но что-то около того, прежде чем к ней вернулся дар речи. Когда она заговорила, по ее голосу было заметно, что с нее слетел весь гонор:

— Мне казалось, речь идет об убийце. По-моему, у вас не все дома.

— Можно подумать, что у вас все в порядке, Риточка! Вы даже не собрали полный список тех, кого можно включить в подозреваемые по вашему делу. Где вы сейчас?

— На работе в своем кабинете.

— Дожидаетесь очередного звонка начальника полицейского управления?

— Это свинство! Вы же сами знаете, что я не могу обещать вам то, что вы требуете.

— Еще как можете! Перезвоните мне снова, когда примете решение.

Шильф отключается. Бодрым шагом он подходит к патрульной машине, садится на заднее сиденье и тычет пальцем в плечо оцепеневшего от изумления Шнурпфейля:

— Высадите меня возле моей служебной квартиры. Затем съездите в дирекцию и заберете для меня в кабинете Риты Скуры мою дорожную сумку. Сегодня, по-видимому, вы единственный человек, который может выбраться оттуда живым.

Полицей-обермейстер включает зажигание — мотор заурчал, и Шнурпфейль нажимает на газ. Пока они, виляя по узкому серпантину, спускаются с горы, Шильф шепотом повторяет себе под нос фразу, которая никак не идет у него из головы. Прежде чем наступит конец, надо кое-что довести до конца.

В то время как Шильф, не раздевшись и не разувшись, спит на диване в своей служебной квартире, сам похожий на те трупы, с которыми ему приходилось иметь дело в ходе полицейских расследований, Себастьян у себя дома на кухне, в которой каждая ручка кухонного стола выразительно свидетельствует о художественном вкусе Майки, возится над приготовлением сложного ужина. Этот день, когда он в скаутском лагере обнял своего сына, когда его жена, сама не своя от отчаяния, влетела в квартиру, а затем опрометью выбежала вон после ужасной ссоры и когда, наконец, какой-то комиссар криминальной полиции вздумал затеять с ним разговор о физике, — этот кошмарный день никак не желает заканчиваться. Всю вторую половину дня Себастьян ничего не делал, кроме как глазел с балкона, целиком занятый тем, чтобы удержаться от звонка в галерею, дав Майке время привыкнуть к сложившейся ситуации. Не в силах дольше вынести молчание жены и деликатную сдержанность Лиама, он отправился покупать продукты для ужина.

Сейчас он готовит таиландские кушанья из поваренной книги, которую нашел в самой глубине шкафа. Она так и лежала там, запаянная в целлофан, — никому не нужная вещь, неизвестно как попавшая в дом. Он стоит над столом, согнув спину, словно выражая этой позой смиренное признание собственной ничтожности по сравнению с высокотехнологичными кухонными приспособлениями, среди которых даже самая простенькая открывашка выполняет предназначенные ей функции лучше, чем когда-либо выполнял свои обязанности Себастьян.

Быть хорошим физиком. Устроить счастливую жизнь. Не ломать жизнь тех, кого любишь.

Все тихо, как в оке урагана. Себастьян наслаждается тем, что может выполнять указания поваренной книги, не взвешивая никаких «за» и «против», не принимая решений. В тяжелой ступке он толчет в крупную крошку семена кориандра, зерна перца и тмина. Бросает в блендер нарезанный кусочками перец чили и имбирь; выжимает чеснок и, вовремя спохватившись, кладет замороженные креветки в воду для оттаивания. Время от времени он нагибается и достает еще какие-то ингредиенты из двух магазинных пакетов, которые, как кошки или собачки, пристроились у него под ногами и с каждой вынутой горстью теряют часть своего пухлого объема. Пришедший десять минут назад Лиам, подавляя нетерпение, всегда охватывающее его в ожидании ужина, занимается тем, что достает из шкафчика и ставит на стол стаканы и прочую посуду, наполняет солонку, постоянно спрашивая, что бы еще сделать.