– Бедный Энди, как это, должно быть, тяжело.
В глубине души я считаю, что Энди давно пора снять венец “королевы школьного бала”. Вся эта шумиха вокруг него сводится к тому, что Энди был обручен с девушкой, которая ушла от него к другому парню за месяц до свадьбы. Безусловно, для Энди это был сильный удар, но зато его буквально завалили соболезнованиями, и, кроме того, ему достались все подарки. Плюс ко всему, в ту же минуту, как она собрала манатки, он бросил свою страшно денежную работу брокера, сдал в аренду свой напичканный хромом и кожей пентхаус в Пимлико, продал свою “ауди” и устроил себе веселенький отдых под солнцем на целых двенадцать месяцев: подрабатывал в пляжных барах, плавал в море с дельфинами, вплетал (кто бы сомневался?!) бусинки в свои длинные волосы и, видите ли, искал себя. Такой вот мученик! Насколько мне известно, все мои знакомые находят себя, валяясь на диване и засунув руку себе в трусы.
Даже не верится, что телега сочувствия к Энди все еще продолжает поскрипывать. Будь он женщиной, его пожалели бы для вида, ну, скажем, недельку. Но зато уже в следующий понедельник взялись бы за него всерьез, наставительно убеждая продолжать дальше свою маленькую обывательскую жизнь. Да еще распускали бы за его спиной сплетни о том, какая дрянная у него стряпня и как много времени он тратит на служебную карьеру. Женщина, попавшая в беду, – это потаскушка; зато мужика только что не поощряют к этому. В общем, Энди у нас – большой брошенный ребенок, тогда как любая обманутая женщина на его месте была бы покрыта позором на всю оставшуюся жизнь, словно мужская неверность – это ее вина; и не удивительно, что…
– Итак, – говорит Бабс, протягивая мне чашку с травяным чаем. – Значит, Сол дал тебе от ворот поворот.
Не очень-то уверена, что ее фраза полна сострадания, но решаю не заводиться.
– Бабс, – говорю я, – ты не поверишь, как отвратительно он себя вел.
– А, кстати, это его отвратительное поведение как-то связано с Крисом? – спрашивает она.
Я стискиваю зубы:
– Возможно.
– Quel surprise[13], – говорит Бабс.
Пристально гляжу ей в глаза. Чувствую себя Юлием Цезарем с кинжалом в спине. В то время как Бабс – это Брут, с интересом наблюдающий, как я истекаю кровью.
– Бабс, – взвизгиваю я, – за один день меня кинули сразу два мужика!
Выкладываю свою печальную историю (за исключением той части, что касается оргазма, – не хочу отвлекаться от своей печали).
По мере повествования губы Бабс постепенно сжимаются, пока ее рот не превращается в цыплячью гузку. И тут она начинает:
– Знаешь, Нэт, мне действительно очень жаль. Но давай посмотрим правде в глаза. Крис – это иллюзия. На свадьбах все только и делают, что клеятся друг к другу. Просто раскрой глаза и загляни немного дальше. Сай говорит, что у Криса дурная слава. Когда человеком движут амбиции или наркотики, – а Крисом движет и то, и другое, – он перестает быть надежным. Хотя откуда тебе было знать? Ты просто поддалась соблазну. Все мы рано или поздно поддаемся соблазнам – на то мы и люди. Но, с другой стороны, ты же прекрасно знала, чем рискуешь. Давай подведем итог: ты изменила Солу, а он об этом узнал. И чего ты ожидала? Да, мы частенько подсмеивались над Солом, но ведь он отнюдь не идиот. Ты только подумай, как ему должно быть больно.
Бабс стискивает мою руку и добавляет, уже более мягко:
– Ну же, Натали. Ты ведь знаешь: я тебя обожаю и не могу спокойно смотреть, как ты мучаешься. И все же: чего ты ждала от меня? Каких слов?
Скривившись, оглядываю комнату в поисках пурпурной порфиры: судя по всему, она – втайне от меня – сама посвятила себя в архиепископы. Даже моя мать вкупе с Папой Римским не дерзнули бы вылезти на трибуну с подобной проповедью.
– Вся моя жизнь пошла псу под хвост! – выпаливаю я.
Бабс со стуком опускает кружку на стол.
– Да нет же, дорогуша. Она не “пошла” псу под хвост. Ты сама ее туда засунула.
Мне не терпится ответить ей, но слова прилипают к языку. Уставившись на горький чай в новенькой чашечке, – размером с наперсток, из ведж вудского фарфора, – размышляю, как бы сбежать отсюда, не потеряв при этом чувства собственного достоинства. И тут, к моему величайшему изумлению, – я-то полагала, что она собирается шлепнуть мне на лоб клеймо изгоя и выставить вон, пока я еще не успела загадить своим присутствием их семейное гнездышко, – Бабс поднимается из-за стола, наклоняется и прижимает меня к себе. Я сжимаю ее в ответ.
– Дай Солу время, Нэт, – шепчет она. – Может, он еще вернется.
Киваю головой, а сама кричу про себя: “Да я не хочу, чтобы он возвращался! Я хочу Криса! И еще я не хочу, чтоб ты была замужем!” Господи, что за ребячество! Убеждаю себя: нельзя быть такой дурой и эгоисткой. Я же очень рада за нее. А меня бросили для моего же блага.
Улыбаюсь Бабс и говорю:
– Ты права. Спасибо. И, кстати, твоя новая кухня просто великолепна. Мне… мне нравится, как ты поместила в рамочку план рассадки гостей.
– Да? Правда?! Ты просто прелесть. – Бабс вся сияет и на какое-то мгновение вновь превращается в ту Бабс, которую я когда-то знала.
Не успеваю опомниться, как она исчезает, – и тут же появляется вновь. Я только и смогла, что промокнуть глаза платком.
– Энди подбросит тебя домой. Ему все равно по пути.
Я не хочу домой – и тем более не хочу, чтобы меня подвозил Энди. И тем не менее – вот она я: трясусь по Элгин-Авеню в бледно-голубом “вокс-холле-астра” в надежде, что никто меня сейчас не видит; молча выслушиваю россказни Энди, которые – я в этом более чем уверена – он почерпнул в каком-нибудь потрепанном номере австралийского “Космо”. Вот он, Энди, – во всей своей красе: “Я считаю, что всякого нового парня нужно расценивать как акцию с высокой степенью риска. Представь, что твои эмоции – это твои сбережения. Самая лучшая стратегия – вложить не более 10 процентов. Вложишь все – и ты в прогаре!”
Энди нес всю эту чушь с того самого момента, как Бабс выпроводила нас. Я поняла, что поездка предстоит долгая, когда он сказал:
– Скажи, Натали, а как ты обычно расслабляешься?
Что за глупый вопрос!
– Каждое лето езжу за границу, на две недели, – ответила я. (При этом очень хотелось добавить: “жаль только, что Саймон увел мою партнершу по отпуску”.)
Пробка. Лекция – ни в жизнь не поверите, о чем, – о йоге. Ей-богу, не вру! Похоже, удар для него и вправду оказался чересчур тяжелым. И уже через девять минут посвящения в чудеса Шивананда-йоги (оказывается, это не просто мурлыкать себе под нос, скрестив ноги) Энди предлагает мне найти свой собственный способ расслабляться: пусть даже не йогу – что угодно, лишь бы “освободиться от самой себя”.
Я чуть не сцепилась с ним, посчитав это оскорблением, но тут он неожиданно сказал:
– Знаешь, Натали, а я ведь так и не могу забыть нашу последнюю встречу. Кажется, года четыре назад? Когда мы всей толпой пошли кататься с Бабс на картодром, помнишь? Ты была просто как ненормальная! Хотела во что бы то ни стало прийти первой. У меня до сих пор перед глазами картина: расплывшееся пятно в белом шлеме и зеленом комбинезоне; твой торжествующий смех, когда ты пересекаешь финишную черту; и потом – как ты удираешь от Бабс, а она пытается обрызгать тебя диетической “колой”; а ты ведь бегала быстро, но теперь, теперь… ты совсем другая. Мне кажется, ты как-то приутихла, что ли.
Пришлось напоминать ему, что я только что выкарабкалась из переплета множественных взаимоотношений, а у него еще хватает наглости вылезать с рассуждениями про “акции с высокой степенью риска”!
Смотрю на его загорелый профиль и поражаюсь, до чего же коротка человеческая память. “Итак, святой Эндрю, – хочу я сказать ему. – Значит, ты уже забыл. Пятнадцатилетие Бабс, вечеринка, ты целуешь меня взасос в бельевом шкафу своих родителей (с тех пор мое отношение к бельевым шкафам резко изменилось), бормочешь подогретую тестостероном чушь о том, чтобы я приезжала к тебе в колледж, что ты мне напишешь, что будешь звонить, что мы куда-нибудь сходим, что я останусь на ночь, что я такая застенчивая, но боже, какая же красивая! А мне было пятнадцать, и я поверила тебе! И вот я все ждала, и мечтала, и планировала, какое на мне будет платье, и никому ничего не рассказывала. Я не могла рассказать Бабс, и я не могла рассказать Тони. Спасибо тебе за это, Энди, лживая ты дрянь. Твои мимоходные поцелуи еще долго не выходили у меня из головы”.
