– Ну же, милая, – говорит он, да еще таким бархатистым голосом, каким обычно уговаривают котенка спуститься с дерева. – Просто расслабься. Обещаю: тебе понравится.

Удивительно, но все так и было. Я чувствовала себя роялем, на котором играет виртуоз. Что тут скажешь? Это все равно что признаться в прошлых судимостях или что собираешь марки. Постыдная правда в том, что я действительно очень старалась полюбить секс, но мы с ним почему-то не ладили. Секс неизменно превращался в неуклюжее сплетение рук, ног и бесконечных “прости, пожалуйста”. Вероятно, виной всему то, что я избавилась от девственности с парнем, который потом воскликнул: “Ого, да у тебя ж задница волосатая!”. Хотя, даже будь она шелковистой как абрикос, я все равно не смогла бы вызвать ничего, кроме разочарования.

Бабс никак не могла этого понять. Она даже купила мне вибратор и мерзкую книжонку под названием “Научись любить себя: Секс в одиночку”.

– Нельзя же бесконечно ждать парня, который придет и все сделает, – ворчала она. – С тем же успехом можно целыми днями болтаться в “Теско”, дожидаясь прихода Мессии. Тебе нужно научиться все делать самой.

Но чем сильнее я старалась, тем хуже получалось. Правда, был один раз, когда я успешно оттаяла, – да и то все закончилось тем, что парень, с которым я тогда была, пробкой вылетев из комнаты, принялся орать во всю глотку из коридора: “С тобой еще хуже, чем пытаться выдавить кровь из камня!” И вот теперь, откуда ни возьмись, – Крис Помрой, поставщик крутых оргазмов. Все так неожиданно восхитительно, что у меня сами собой наворачиваются слезы.

– Мне показалось, у тебя такое вообще впервые, – негромко сказал Крис позже, когда мы раскурили сигарету на двоих. – А ведь ты просто создана для этого, принцесса. Жалко – такое добро пропадает.

Прячу лицо в волосах, но он откидывает их назад.

И добавляет:

– Я буду любить тебя еще. Но потом. А сейчас мне надо идти. Дела.

Я почувствовала приступ паники, но он сказал, что позвонит. Спустя несколько минут я уже крепко спала: так крепко, словно меня треснули крышкой от мусорного бака.

Улыбаясь, смотрю на часы – 9:20. Чувство вины перед Солом на мгновение сдавливает все внутренности, но неутолимое вожделение тут же берет верх. Никогда прежде я не испытывала такого влечения. Одного секса мне теперь уже мало: мне хочется слиться с Крисом, раствориться в нем. И маленькая, подленькая частичка моего “я” начинает торжествовать: “А у тебя, Барбара, такого больше не будет, все, ты застряла, – один и тот же парень, одни и те же радости, – а вот я свободна”… Постойте-ка: 9:20? Вот дерьмо! Ракетой взвиваюсь с постели, несусь к шкафу, вываливаю одежду, я опаздываю на работу, я еще ни разу не опаздывала, никогда, не должна, успею, Крис, Крис, Крис, что ж ты со мной сделал, галопом несусь к метро. Неужели я так сильно изменилась? Ужасное чувство, будто все смотрят только на меня. Выныриваю из метро и влетаю в офис ровно в 10:15, задыхаясь, словно Падди после утомительного марафона от миски с едой до дивана. В конторе – пустота.

В моей голосовой почте – сообщение от Мэтта: его не будет весь день – сплошные совещания; зато наш главный согласовал поездку “Телеграф” в Верону (за наши денежки), так что: “Вперед, буревестники!” Улыбаюсь во весь рот. Отсутствие Мэтта на рабочем месте безусловно свидетельствует о возрождении моей репутации. Сочиняю елейно-приторное письмо в пресс-офис Государственного управления Италии по туризму, где вкратце излагаю наши планы. Кроме того, расходую непомерно большое количество рабочего времени, мечтательно вздыхая по Крису. Вообще не хочу сегодня пользоваться телефоном в служебных целях: ведь он может позвонить в любую минуту.

Размышляю, как лучше сформулировать: “изумительно” или “грандиозно” (все-таки подхалимаж – наука тонкая), когда дверь вдруг со скрипом приоткрывается, и появляется бледное детское личико с черными косичками и обидчиво надутыми губками.

– Мелиссандра, – восклицаю я, вся внимание. – Как ты?

Мел проскальзывает внутрь. Ее хрупкие, с позволения сказать, формы укутаны в леггинсы с трико, толстый джемпер и еще во что-то загадочно запахивающееся, – то ли в юбку, то ли в шаль.

– Так шебе, – отвечает она, пристально глядя на меня сквозь опущенные ресницы.

– О боже! – говорю я. – Что случилось? Я могу как-то помочь?

Мел сдвигает брови:

– Вожможно.

Ободряюще улыбаюсь. Мел, может, и выглядит как Пеппи Длинный чулок, но вообще-то ей уже двадцать девять. Она хорошая танцовщица, но все же, скажем, не так хороша, как она о себе думает. После просмотра ее в роли Клары в “Щелкунчике” вердикт Мэтта был таков: “На мой взгляд – ледышка”, – и критики с ним согласились. “Мелиссандра Притчард, – писали они, – технически совершенна, но ей недостает страстности: она – Гвинет Пелтроу от балета”. Мнение компании также единодушно: она не привносит в роль ничего от себя самой. (Что еще раз подтвердилось, когда наша балетмейстер буквально умоляла Мел “интерпретировать” один из пируэтов, на что получила резкое: “Я вам не хореограф, а балерина!”) Но она красивая. И с виду такая хрупкая, словно отлитая из стекла.

– Может, водички? – спрашиваю я очень мягко.

– Нет, шпашибо, – приятно шепелявит Мел, низко склоняясь над моим столом и одновременно поднимая ногу все выше и выше – до тех пор, пока та не принимает вертикальное положение. – Ты что, поранила лицо? – добавляет она.

– Какое яйцо? – фыркаю я. – А-а, лицо, – пожалуйста, думаю я, пожалуйста, не старайся ничего скрыть! Мешки под глазами, должно быть, гораздо заметнее, чем я думала. – Мм, нет, просто я еще не успела подкраситься.

Мел бросает в мою сторону странный взгляд. И говорит:

– Могу одолжить машкировочный карандаш.

Стараюсь не выдать обиду.

– Очень мило с твоей стороны. Не стоит. Лучше скажи, чем я могу помочь тебе.

Мел выпрямляет тонкую руку и осторожно тянет за поднятую ступню (которая в данный момент парит где-то у нее над головой). Этот невероятный маневр, похоже, не требует от нее никаких усилий. Уставившись на Мел, с сожалением думаю, что мне такое не под силу. Гибкость моего тела можно сравнить разве что с гибкостью высохшего сучка. Сегодня же пойду в спортзал.

– Я рашштроена, – провозглашает Мел, опустив ногу и начав нервно теребить красную ленточку на косичке. – Я очень уважаю Джульетту, она жамечательная танцовщица, нет-нет, я не хочу шкажать о ней худого шлова, но жнаешь… – я беру себя в руки, готовая к потоку злословия, что всегда следует за подобными фразами, – …ведь это нечештно: она жаграбаштала шебе вшю шлаву, во вшех гажетах – только она одна, каждый день – ее фотография во вешь ражворот, где она выштавляет напокаж швои чудные выгнутые ножки, кштати, на мой вжгляд, шлишком длинные, так что практичешки бешформенные! А я что, ражве не прима? Почему им не вжять интервью у меня?

Нижняя губа Мел начинает трястись. Я чувствую прилив жалости.

– Не надо так расстраиваться, Мел, – начинаю уговаривать я. И добавляю поспешно: – Я обязательно что-нибудь для тебя придумаю.

Мел хлопает в ладоши и, к моему величайшему изумлению, заключает меня в объятья. Такое впечатление, будто общаешься с мешком с гвоздями.

– Ты правда обещаешь? – радостно кричит она. – О, шпашибо тебе! Огромное шпашибо! – Делает небольшую паузу и продолжает: – Пошлушай! Почему бы нам не пошидеть где-нибудь жа чашечкой кофе и не поговорить об этом? Ты могла бы прийти на нашу репетицию в пятницу, а потом мы бы куда-нибудь шходили. Правда, тут в округе почти ничего не жнаю, но ты-то должна жнать! Так было бы ждорово, ну, пожалуйшта, шкажи “да”!

Я не так высоко летаю, чтобы отказаться от возможности посплетничать в компании звезды. Кроме того, я зачарована гипнотическим взглядом ее глаз, – таких огромных, голубых и печальных, – ну, и как тут сказать “нет”? Соглашаюсь и смотрю, как она исчезает за дверью. Из глубины коридора доносится ее пение.