— Мы узнали об этом слишком поздно. Антоний направил в тыл подмогу, но помогать уже было некому. Парфяне овладели орлами двух легионов и предали огню все наши боевые машины.

А без машин завоевание страны невозможно. Антоний оказался в ловушке: находясь в чужой стране во главе большой армии, он не мог осадить и принудить к сдаче ни один город. Если ему не удастся навязать парфянам сражение, получится, что поход за сотни миль, со всеми затратами и жертвами, был напрасен.

— И как благородный Антоний воспринял случившееся? — спросила я.

— Я видел его печаль, но он не показал этого своим людям, — ответил Эрос. — Он попытался найти выход и вынудить врага к решающей битве, но ничего не вышло. Хуже всего было то, что мы бесполезно топтались на месте. Конечно, в такой ситуации парфяне не имели причин идти на уступки или хотя бы возвращать нам орлов — и захваченных у Красса, и двух наших. А потом наступил октябрь, погода не позволяла больше оставаться в поле, и нам пришлось отступить.

Отступление. Самый нежелательный маневр для любого полководца. Ничего не добиться и отступить.

— Правда, к тому времени потери основного состава армии были ничтожны, всего несколько человек — мы ведь фактически не встречались с противником. Но потом — потом все изменилось. Моя царица, мы потеряли треть армии — тридцать две тысячи лучших легионеров. Это даже больше, чем потерял Красс!

Тут он все-таки уронил голову и разрыдался. Я позволила ему выплакаться вволю, а сама подошла к окну. Меня била дрожь, я смотрела на ненастное море снаружи, но ничего не видела. Однако мне следовало держаться. И выслушать все.

Тридцать две тысячи легионеров — вот чьи мертвые тела видала я в своем кошмаре. Тела, разбросанные по бескрайней каменистой равнине…

Он вытер глаза.

— Один тамошний житель предупреждал, что, хотя парфяне и обещали нам безопасный отход, не следует отступать тем же путем, каким мы пришли. Он говорил, что на равнине нас окружат и перебьют. Мы не знали, верить ему или нет, но в конце концов благородный Антоний поверил.

Да уж, благородный Антоний всем верит.

— И это нас спасло.

Вот как! Оказывается, порой доверчивость вознаграждается. Бывает, видимо, и так — но редко.

— Какое же это спасение? Ты говоришь, что вы потеряли одну треть армии, не считая десяти тысяч убитых вместе с обозом? Всего сорок две тысячи! Значит, почти половина! — вскричала я.

— Если бы не та горная тропа, по которой мы отступали, а также мужество и стойкость благородного Антония, мы бы потеряли всю армию, — ответил Эрос. — Нападения не прекращались в ходе всего отступления. Мы выдержали восемнадцать оборонительных сражений, чтобы только выбраться оттуда. Трудно отступать в полном порядке, беспрерывно отбивая вражеские атаки, но Антонию это удалось, хотя у нас не было еды, мало воды и приближалась зима. Нам потребовалось двадцать семь дней, чтобы добраться до границы Армении и переправиться через Аракс. Условия были ужасающими, дисциплина едва держалась, но Антоний вывел своих людей, пусть голодных и оборванных, с вражеской территории. И знаешь, что сделали парфяне, когда мы перебрались через пограничную реку?

— Нет, конечно не знаю.

Этого боги мне не открыли.

— Они со своего берега воздавали хвалу нашему мужеству.

Мужеству… Да, это в духе богов. Беда, однако, в том, что политический вес придает не мужество само по себе, а успех. Антоний потерпел поражение, а вот Октавиан преуспел, и теперь чаша весов окончательно склонится в его сторону.

Гнев и скорбь нахлынули на меня с такой силой, что с моих уст сорвалось проклятие. Увидев испуганные глаза Эроса, я взяла себя в руки. Надо пожалеть мальчишку, ему и без меня досталось.

— Пожалуйста, продолжай, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.

— Не хочу больше тебя огорчать, — возразил он.

Мы оба пытались щадить друг друга.

— Нет, пожалуйста, говори. Я должна знать.

— Тогда послушай о самом худшем.

Он выпрямился, расправив свои худенькие плечи.

— Был момент, когда казалось, что мы обречены — гибнем. Даже мой господин Антоний решил, что все пропало… Он… он приказал мне убить его, пронзить мечом…

Страшное воспоминание заставило юношу содрогнуться, я же почувствовала, как силы покидают меня.

— И ты?.. — прошептала я.

Как мог он решиться на такое? Как мог он отважиться бросить меня? Я знала, что военачальник на поле боя думает иначе, чем обычный человек, но должен же он был хоть на мгновение вспомнить о своей другой жизни. Неужели он хотел отбросить все? И полководец, и царь имеют обязанности частных лиц, которыми нельзя пренебрегать.

— Я взял меч, и он показался мне в сто раз тяжелее обычного. Я начал поднимать его. Но когда он сказал: «Отруби мою голову и закопай ее так, чтобы парфяне ее не нашли», — я не смог. Я убежал.

Я вцепилась в спинку стоящего рядом кресла. Он на самом деле отдал такой приказ? Меня замутило. Я огляделась по сторонам в поисках какого-нибудь сосуда, емкости, но ничего не нашла и бросилась к окну. Это было настолько отвратительно, настолько невыразимо — и меня вырвало в окно. Кислая рвота расплескалась по мраморным плитам террасы. Его голова! Его благородная голова!

Эрос тоже позеленел. Я увидела, как сжимается его горло.

— Господин вспомнил, как глумились враги над головой Красса. Как перебрасывали ее, словно мяч. Он не мог такого допустить.

Но мне по-прежнему было плохо. Подумать только: этот мальчик должен был обезглавить моего возлюбленного! В моем желудке уже ничего не осталось, но я цеплялась за подоконник и кашляла. Мне даже не было стыдно — все останется между нами.

— Но необходимости в том не было, — наконец сказал он тихо. — Как потом выяснилось, тревога оказалась ложной.

Выходит, если бы не Эрос, Антоний мог умереть из-за дурацкой ошибки.

— Хвала богам, что у тебя хватило любви и преданности отказаться!

— Некоторые считают, будто мой отказ говорит об отсутствии преданности. Во всяком случае, о неповиновении.

— Мне все равно! — заявила я. — Порой нужно выполнять повеление более высокое, чем приказ господина. Например, когда приходится выбирать между смертью и надеждой.

Я покачала головой и поискала салфетку, чтобы вытереть рот. Это было хуже любого сна, хуже ночного кошмара.

— Когда мы пересекли границу Армении, у нас не осталось иного выбора, кроме как делать вид, будто мы считаем царя Артавазда другом и верим в его отговорки. Но зимовать в Армении было опасно, и мы продолжили отступление через горы. Болезни и тяготы пути забрали еще восемь тысяч жизней.

Его рассказ приближался к концу. Я собрала последние силы, чтобы дослушать.

— Теперь Канидий ведет остаток армии к Антонию, ожидающему тебя в Леусе.

— Он ждет меня?

— Да. Ему нужны деньги и одежда для его голодных и оборванных людей. Ты — его единственная надежда.

О боги! Дойти до такого!

— Вот. Он написал тебе.

Эрос протянул зажатый в грязной руке свиток.

Я медленно развернула его. Первые слова Антония, обращенные ко мне со времени нашего расставания. Это было целую жизнь назад.

Восемнадцать тысяч человек! В поход отправились шестьдесят тысяч великолепных легионеров! А где тридцать тысяч бойцов вспомогательных сил, что должны были его поддерживать? Сбежали как трусы и предатели, каковыми и являлись!

Я заметила, что Эрос уставился на меня.

— Восемнадцать тысяч человек? — произнесла я вслух. — Ему нужна еда и одежда для всех этих солдат?