— Разумеется, делай то, что считаешь нужным, — сказала я. — Сегодня ты не мой друг, а мой придворный врач.

Он отстегнул передник, добавленный недавно к моему платью, прошелся чуткими пальцами по выпуклой плоти, нахмурился, покачал головой. Потом проговорил:

— Ага, — и убрал руки.

— Что «ага»? — нетерпеливо спросила я.

— С точки зрения медицины все нормально. Можно сказать, волноваться нечего, но…

— Что еще за «но»? — рявкнула я.

— Я думаю, что их двое, — ответил он.

— Что?

— Близнецы, — сказал он. — Двое. Ну, знаешь, как Аполлон и Артемида.

— Без тебя, дурака, знаю, кто такие Аполлон и Артемида!

Он ухмыльнулся.

— Да, конечно. Но готова ли ты стать Латоной?

— И скитаться отвергнутой и преследуемой?

— Скитаться тебе, ясное дело, не придется, да и преследованиям тебя никто не подвергнет. Но вот насчет отвергнутой… Тут я лучше промолчу.

— Иногда я тебя ненавижу! — воскликнула я.

— Конечно. Когда я говорю тебе то, чего ты не хочешь слышать, — отозвался он. — Но я бы на твоем месте не обижался попусту, а подумал заранее, как назвать двойняшек.

Он встал, и в глазах его плясали огоньки.

— Ах, что за мужчина этот Марк Антоний!

— Уходи!

Я запустила в него баночку с мазью. Он увернулся и со смехом выбежал прочь. После его ухода я осторожно положила руки на свой необыкновенно округлившийся живот и сосредоточилась. Да, толчки внутри его в самый раз подходили для четырех пар конечностей. Двойняшки. Дать им имена — наименьшая из проблем.

— Марк Антоний женился, — сообщил мне матрос, которого энергично, едва ли не взашей, втолкнул во дворец Мардиан.

Матрос остановился передо мной с улыбкой на лице, сжимая шапку в руке.

— Мне прекрасно известно, что он женат, — пожала плечами я. — Что это за новость? Мне нужны настоящие новости о войне.

— Пусть простит меня ваше величество, — промолвил вестник, продолжая улыбаться, — но это новость, потому как женился он только что. А войны никакой нет.

— О чем ты говоришь?

Почему моряки решительно не способны выражать свои мысли вразумительно?

Мардиан прислонился к стене и нахмурился, скрестив руки на груди.

— Я хочу сказать, что триумвир короткое время был вдовцом. Фульвия умерла, а потом…

Фульвия. Умерла? Он освободился от нее?

— Потом он женился на Октавии. В Риме.

— Что?

— Женился. В Риме. Триумвир Марк Антоний. На сестре триумвира Октавиана. Они поженились. Вообще заключено множество союзов, в том числе и брачных: все согласились, что это лучший способ избежать войны. Ко всеобщему ликованию, распрю удалось предотвратить. Вергилий написал по этому поводу панегирическую поэму, воспевающую новый Золотой век. Хочешь послушать ее? — добродушно осведомился моряк и принялся рыться в своей сумке в поисках свитка.

— Он женился на Октавии? Овдовел и, будучи свободным, выбрал ее?

— Именно так, ваше величество.

Он перестал искать поэму.

— Когда умерла Фульвия? — спросила я.

Вопрос был дурацкий, но мне почему-то казалось очень важным узнать это.

— После того, как Марк Антоний оставил ее в Греции.

— Понятно.

Комната вокруг меня начала вращаться и странно преобразилась, но я продолжала стоять, не отрывая от него взгляда. Потом — просто чтобы заполнить паузу, так как ответа я все равно не могла запомнить, мне перескажут его позднее — я спросила:

— А почему нет войны?

— На самом деле ее не допустили ветераны. Костяк обеих армий составляли легионеры, всего полтора года назад сражавшиеся бок о бок при Филиппах. Они не желали воевать друг с другом из-за раздоров командиров. Они устали от войны. Весь мир устал от войны. Вот почему Вергилий написал о Золотом веке. Рим сошел с ума от радости, все празднуют. Толпы повсюду такие, что мы еле загрузили корабль — на улицах не протолкнуться! Одно слово — мир! А поскольку договор скреплен браком, Октавиан и Антоний теперь, можно считать, стали братьями.

— Когда ты покинул Рим? — спросила я.

И снова, невесть почему, мне казалось очень важным установить точное время.

— Менее двух недель назад. Нам сопутствовали благоприятные ветры. Похоже, ликует сама природа.

«Уж это ж точно, — подумала я. — Вся природа, все небесные сферы должны праздновать этот союз».

— Подойди к нему. — Я кивнула на Мардиана. — Он отсыплет тебе монет, чтобы ты тоже праздновал. Да, и оставь мне поэму. Хотелось бы прочитать ее на досуге.

Моряк отыскал в сумке заляпанный смятый список и вручил его Мардиану, проводившему гостя к выходу. Меня же в тот момент занимало одно: я хотела уединиться. Но куда ни устремляла я взор, он неизменно попадал на людей, которым я была небезразлична, которые знали обо мне слишком много. Обычная женщина может остаться одна даже в толпе, где она безымянна. Я же пребывала в западне своего положения, делавшего всех окружающих свидетелями моего горя и позора.

Мардиан проводил морехода, вернулся в комнату и увидел, что я по-прежнему стою, устремив невидящий взгляд на гавань. Мне некуда было деться от его сочувствующих глаз, полных тревоги и жалости.

— Прости, — тихо промолвил он. — Я услышал о прибытии корабля из Рима и, зная, как ты ждешь новостей о войне, поволок этого малого к тебе без предварительных вопросов. Я ничего не знал.

— Ох, Мардиан.

Я закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Сознавая, что говорю глупость, я спросила:

— Почему это причиняет такую боль?

Ведь некогда мне казалось, что больше ничто не способно ранить меня так глубоко, до самой сердцевины. Я думала, что погребальный костер на Форуме выжег во мне все, избавив от подобных ударов судьбы.

Мардиану достало ума не отвечать. Он лишь обнял меня.

Мардиан распорядился отослать всех придворных, я осталась в своих покоях одна и долго лежала неподвижно, тупо уставившись в пространство. На мое тело и мои мысли напало благодетельное оцепенение. Далеко внизу волны ритмично бились о набережную, набегая и отступая. Вперед и назад, вперед и назад.

Потом мысли стали возвращаться, обретать четкость, соединяться с кипящими чувствами.

Войны, стало быть, не было. Противники сложили оружие и помирились, а Октавиан в залог мира предложил Антонию свою сестру.

«Он считает разумным скреплять политические отношения семейными связями. Когда мы стали триумвирами, он выразил желание породниться со мной».

Ну, конечно. Но поскольку Октавиан только что женился, политический брак следовало заключить Антонию.

— Возьми мою сестру, в знак доверия, — наверное, так сказал Октавиан.

Почему же, Антоний, ты не отказался? Какая разница, что говорил Октавиан, если ты волен ответить одним словом — «нет»?

«Он был свободен, и он предпочел жениться на Октавии».

Как она выглядит? Я попыталась припомнить, ведь я несколько раз видела ее в Риме. Она старше Октавиана, но ненамного. Мне казалось, что Октавия замужем: куда же подевался ее муж? Правда, в Риме это не проблема. Возможно, она послушно развелась, чтобы угодить Октавиану. Антоний мог бы поступить так в угоду Октавиану — но не пожелал сделать этого в угоду мне! А теперь ему и разводиться не понадобилось, так кстати Фульвия умерла.

Какова же Октавия? Мои воспоминания о ней были отрывочны и туманны. По иронии судьбы, она не обладала красотой своего брата, иначе я бы ее запомнила. Что она говорила, как вела себя на пирах? Но я была настолько увлечена Цезарем и другими сильными личностями — такими, как Брут и даже Кальпурния, — что почти не обращала на нее внимания. Конечно, если бы она выделялась особым безобразием, скандальным поведением или гадким нравом, это тоже не осталось бы незамеченным. Значит, эта женщина ничем не выделялась. Так, «ни рыба, ни мясо».

Теперь она станет его женой… Нет, она уже его жена!

Мардиан оставил поэму на столе, и я заставила себя взять ее в руки. Видимо, в Риме эти стихи распространяют повсюду, иначе откуда бы свиток взялся у моряка? Ах, ну да, там же всеобщий праздник!