— Ну, что там еще? — послышался голос, и те же руки стали бесцеремонно меня обшаривать. Никогда в жизни никто не позволял себе обращаться со мной таким образом. — Яда вроде бы нет. Все чисто!

Двое мужчин спустились по лестнице и, подойдя к двери, отодвинули засовы. Дверь распахнулась, и внутрь вступил улыбающийся Галл.

— Хорошая работа, Прокулей, — молвил он.

Прокулей? Тот, кому Антоний советовал доверять. Его снова предали, даже после смерти.

Галл уставился на меня, вытаращив глаза.

Только сейчас я сообразила, что почти обнажена: я сама разорвала свое платье, припадая к груди Антония. И я вся в крови — в его крови, вместе с которой вытекала его жизнь.

— Ну и картина! — воскликнул Галл. — Неужели это и есть та роковая женщина, перед кем трепетал Рим?

— Она и сейчас не лишилась боевого духа, командир, так что держись начеку. Я в последний момент успел отобрать у нее кинжал. Пришлось обыскать: а вдруг у нее припрятан и яд.

— Все сделано правильно, — заявил Галл.

Он снял плащ и попытался закутать меня, но я оттолкнула его. Я не хотела, чтобы ко мне прикасалось хоть что-то, принадлежавшее этим людям.

— Я выполнял приказ, — промолвил Галл без особой радости в голосе. — Прокулей, отпусти ее.

Прокулей разжал хватку.

— Итак, вы отвлекали меня разговорами у дверей, чтобы забраться через окно.

Ну конечно, они проникли сюда тем же путем, каким мы втащили внутрь Антония. Возможно, путь им указали следы крови на стене. Надо же, они шли по его следу даже после смерти.

— Мы просто заботимся о том, чтобы ты в твоем нынешнем состоянии рассудка не повредила себе, — сказал Прокулей. — Октавиан тревожится о тебе.

— Ты хотел сказать, «тревожится о моих сокровищах», — с презрением обронила я. — Вам, надо думать, не терпится их увидеть. Ну что ж, пойдемте.

Я направилась туда, где были сложены сокровища. Они последовали вплотную за мной осторожно, опасаясь ловушки, ибо полагали меня и сейчас способной на всякого рода хитрости.

— Вот.

Я махнула рукой, указывая вперед. Пусть смотрят. Груда вздымалась высоко, и по их хриплому дыханию я догадалась, что ничего подобного они и представить себе не могли.

— Это ваше.

Как дети (почему это при виде золота люди впадают в детство?), они приближались к сокровищам, вытаращив глаза и разинув рты. Прокулей упал на колени, словно возносил молитву. Потом он протянул руку и схватил маленькую статуэтку богини Баст.

— Бери, — сказала я. — А Октавиан своего не упустит. Разве ты не заработал этого сегодня?

Он тянул руки то к шкатулке с сапфирами, то к чаше из слоновой кости.

— Забирай их.

— Подожди! — приказал Галл.

Он подозревал меня в чем-то дурном, и не без оснований. Возможно, я хотела обесчестить Прокулея и Галла, стравить их, заставить передраться из-за сокровищ или хотя бы обокрасть Октавиана. Маленькая победа, конечно, но все же утешение.

— Оставь это, — сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: — Ты и твои слуги должны пойти с нами. Пришло время отдыха.

С обнаженными мечами в руках нас повели сквозь толпу римлян, предававшихся пьяному веселью. При виде меня, полураздетой и окровавленной, даже пьяная солдатня изумленно умолкала.

Пленница в собственном дворце! Я шла сквозь величественные порталы, по мраморным залам, сияющим полированным коридорам. Мои покои заперты для меня, и Мардиан лишился своих.

Я повернула голову в направлении прохода, ведущего к моим апартаментам, и резко спросила:

— Не туда?

Как будто они, чужаки, знали мой дом лучше меня.

Мы двинулись по сводчатому коридору к гостевым покоям, меньшим по размеру, но тут нам пришлось пропустить носильщиков. Они несли покачивавшиеся носилки, на которых лежало тело. Лицо было закрыто, из-под покрывала виднелись обутые в сандалии ноги.

Носилки появились со стороны покоев Антония.

— Ну, там закончено? — спросил один из моих стражей.

— Да, все чисто.

Носильщики быстро удалились.

— Эрос? — спросила я, заранее зная ответ. Они унесли его оттуда, где он умер, — из комнат Антония.

— Да, — буркнул мой стражник.

Бедный Эрос. Наверное, сохрани я способность испытывать нормальные человеческие чувства, у меня сердце разрывалось бы от жалости, но после пережитых ужасов ничто не могло усугубить мою боль.

Они освободили покои Антония для его врага. А мои? Кого они дожидаются?

— Кто удостоен чести разместиться в царских апартаментах? — спросила я.

— Он уже там — император Цезарь, — последовал ответ.

— Когда он прибыл? — спросила я, остановившись и повернув голову, так что мы чуть не столкнулись.

— Он вступил в город сегодня во второй половине дня, — ответил солдат. — Въехал на колеснице вместе с философом Ареем и созвал представителей городских властей в Гимнасион. Он объявил, что город, из уважения к его великому основателю Александру, равно как из стремления сохранить в целости его красоту и, наконец, из желания угодить другу императора Арею, не будет оккупирован, не подвергнется разграблению и сохранит свободу.

— Как это благородно, — промолвила я, понимая, что теперь он изображает из себя царя-философа. — Как по-александрийски!

— Он провел собрание на греческом языке, — указал солдат.

— О, это, наверное, настоящий подвиг, — отозвалась я.

Все знали, что греческий Октавиана далек от совершенства. Зато в чем ему не откажешь, так это в умении надевать личины.

Здесь! Конвой резко остановился, и сопровождающие указали на дверь второстепенных покоев, где я поселила бы не слишком важного гостя. Но что поделать, если мои комнаты понадобились Октавиану.

— Заходите.

Хармиона, Ирас, Мардиан и я вошли внутрь.

— Одежду, постельное белье и еду вам пришлют.

Двери за нами затворились.

В комнате имелись четыре маленькие кровати или, скорее, кушетки, умывальник, светильник на треноге и окошко, недавно забранное решеткой, так что в помещении пока не выветрился запах сверленого камня и горячего металла. За окном виднелось крыло дворца, который еще утром — сегодня утром! — был моим.

Хармиона несла мои письменные принадлежности. Когда я спросила ее о судьбоносной корзине, она сокрушенно покачала головой.

— Прошу прощения, госпожа, но она осталась там. И сундук тоже.

Еще один удар. У меня отобрали даже это!

Спустя несколько минут в нашу комнату доставили короба с одеждой и постельным бельем, а также хлеб и фрукты. В своем упрямстве я хотела отказаться и от этого, но мне было необходимо сменить рваное окровавленное одеяние. Я позволила Ирас снять его, а Хармиона вытерла мое тело влажной тряпицей. Вода в тазике порозовела, окрашенная кровью Антония. Хармиона выплеснула ее за окно.

— А сейчас… — Она закутала меня в какой-то простой халат. — Отдыхать.

Я легла, хотя знала, что заснуть не смогу. Снаружи доносились голоса пирующих солдат.

Это продолжалось всю ночь.

Рано поутру, не постучавшись и не спросив разрешения войти, в комнату ввалился стражник. Я резко выпрямилась — этому следовало положить конец.

— Требую встречи с императором! — заявила я. — Немедленно!

Солдат растерялся.

— Император целый день занят, — пробормотал он. — Сначала у него намечено посещение гробницы Александра, потом встреча с чиновниками казначейства…

Итак, он намерен игнорировать меня. Хочет втоптать царицу в пыль, причинить как можно больше боли?

— Скажи, пусть отложит посещение Александра — он из своей гробницы никуда не денется. Подождет императора, тот побывает у него позже. А мне нужно поговорить насчет похорон Антония. Это очень важно!

Мардиан и женщины молча взирали на меня и прислушивались.

— Императора осаждают желающие заняться похоронами Антония, — заявил римлянин. — Восточные цари, его родня в Риме — все претендуют на эту честь.

Интересно, почему они уклонились от чести послужить ему при жизни, когда он в этом нуждался?