Внезапно ход времени восстановился, связав все воедино. Теперь я видел толпящихся снаружи людей. Римских солдат. Не наших.

Солдаты Октавиана.

Полчища чужаков заполнили территорию моего дворца. Они, развалившись, отдыхали на ступенях храма Исиды. Они пили из походных фляжек, чистили фрукты, смеялись. Конечно, ведь у них праздник — непотребный праздник победы, доставшейся недостойным. Есть ли в мире вкус более горький, чем вкус поражения?

— Смотри, куда они направляются, — шепнул Мардиан.

Я увидела группу римлян начальственного вида, решительно шагавших прямо к нам. Здесь ли Октавиан?

Нет. Прошли годы после нашей последней встречи, но его я бы узнала. Октавиана не было.

Один из командиров отделился от прочих и подошел к дверям. Это был высокий мужчина, судя по знакам различия командир среднего ранга.

Он подходил все ближе, пока почти не уткнулся в решетку. Я видела большой загорелый нос и крупные пятна пота на лбу. Потом послышался стук.

Он стучал в дверь рукоятью меча.

— Царица Клеопатра! — прокричал он так громко, что у меня зазвенело в ушах. — Выходи и сдавайся!

Сила и близость его голоса были удивительны. Но я не отвечала — не могла обрести собственный голос. Да и нужно ли мне общаться с внешним миром?

— Мы знаем, что он мертв. У нас меч, переданный его телохранителем. Тот самый, которым он убил себя.

Я увидела блеск клинка и сразу узнала его. Лезвие было покрыто кровью.

Во мне вскипела чистая, клокочущая ярость. Этот меч должен принадлежать Антиллу или Александру, но никак не злорадствующему врагу.

— Отдай меч мне! — потребовала я. — Не смей осквернять его своим прикосновением.

Получив ответ, какого не ожидал, римлянин в удивлении отшатнулся и пробормотал:

— Я так и сделаю, когда ты откроешь двери.

— Этому не бывать! Я умру здесь, и мои сокровища погибнут вместе со мной. Твой господин хорошо помнит мое обещание. Я дала ему возможность предотвратить это, но он ею не воспользовался. Теперь ему придется поплатиться — сокровища Птолемеев развеются в дыму, как жертва богам! — кричала я сквозь решетку, удивляясь невесть откуда взявшимся силам.

— Насчет моего императора ты не права, — возразил римлянин. — Не следует приписывать ему жестокость и жадность. Он приказал ни в коем случае не причинять тебе вреда и не давать повредить себе.

— Конечно, ведь он хочет сохранить меня в целости, чтобы провести по улицам Рима во время своего триумфа. Не выйдет!

Я не допущу, чтобы меня откармливали и украшали, словно предназначенное на заклание жертвенное животное.

— Нет! Нет! Он желает тебе только добра. Дай ему возможность доказать чистоту его намерений.

— Кто ты такой? — спросила я.

— Меня зовут Гай Прокулей.

Прокулей? Антоний говорил, что с этим человеком можно иметь дело. Но почему?

— Мне доводилось слышать о тебе, — осторожно промолвила я.

— Что именно?

— Что ты достоин доверия.

Увы, Антоний слишком часто доверял людям, доверия не заслуживающим.

— Благодарю тебя за эти слова.

— Если ты и впрямь честный человек, передай своему господину мое непременное условие: пусть он возведет на трон Египта одного из моих сыновей, Цезариона или Александра, по его усмотрению, и гарантирует безопасность остальным детям. Если он так сделает, он получит и сокровища, и меня — пусть везет, куда ему вздумается.

На самом деле повторять судьбу Арсинои я не собиралась ни в коем случае, но сокровища вполне стоили наследия и безопасности моих детей. Ну а в триумфальном шествии Октавиана хватит и моей статуи.

— Он желает тебе добра, — настаивал Прокулей.

— Он желает получить мои сокровища, вот и все, — отрезала я. — Передай ему, что он должен сделать для получения их, и я не буду противиться.

— Доверься ему! — убеждал Прокулей. — Ты не представляешь всей меры великодушия императора. Дай ему возможность проявить его.

— Уже поздно, — сказала я. — Передай мои требования. Или, клянусь всем святым, мои сокровища охватит такое пламя, что его зарево позволит Октавиану читать без лампы.

Он быстро поклонился и ушел, сжимая меч. Меч, при виде которого мне хотелось открыть дверь и схватить его.

— Ну и представление, — промолвил Мардиан.

— Ох, Мардиан, — простонала я, бессильно опускаясь на холодный пол, — это безнадежно. Я не могу им верить, что бы они ни обещали. Я буду здесь узницей на те недолгие дни, пока остаюсь в живых. Как бы ни ответил на мои требования Октавиан, я должна уничтожить все, включая себя.

Я проиграла. Даже если он пообещает передать трон моим детям, я ничем не могу обеспечить выполнение обещания. Единственное, что у меня оставалось, — возможность уничтожить сокровища. Мне хотелось сделать это прямо сейчас. Мои опасения развеялись. Зачем мне жить дальше — чтобы увидеть еще один рассвет этого нечистого мира?

— Ну, а если Октавиан явится сам, ты ему поверишь? — спросил Мардиан.

— Нет. Это притворство. Он пообещает что угодно, лишь бы прибрать к рукам драгоценности. Я бы и сама на его месте так поступила. Я понимаю его, как он понимает меня.

Антоний, будучи человеком благородным, никогда по-настоящему не понимал нас — он был слеплен из иного, более чистого материала.

— Для меня нет другого выхода, кроме смерти: пока я жива, горечь и позор поражения неизбывны.

Снаружи стало темнеть. Мы зажгли лампы, предусмотрительно принесенные с собой вместе с вином и фруктами. Продержаться внутри можно довольно долго. В дрожащем свете мой взор обратился к лестнице: я почти надеялась, почти ожидала увидеть спускающегося по ступеням Антония. Его самого или его тень?

Мардиан проследил за моим взглядом и коснулся моей руки.

— Не надо. Ты не должна подниматься туда.

— Только на мгновение.

— Не в темноте. Не сейчас.

Наш разговор был прерван каким-то шевелением снаружи. Послышался стук в дверь. Я встала и направилась на звук. В свете факелов я разглядела, что на сей раз к решетке прижимается новое лицо.

— Я хочу говорить с царицей.

— Кто ты такой?

— Мое имя Корнелий Галл.

Галл. Сочинитель виршей и командир, утвердившийся в Киренаике после дезертирства войск Скарпа.

На сей раз они прислали ко мне военачальника высокого ранга.

— А, знаменитый полководец Галл, — проговорила я. — Ты, наверное, хочешь почитать стихи. Уже написал какую-нибудь оду по случаю взятия Александрии?

— Оставь злые речи, госпожа, — сказал он. — Я пришел с миром. Октавиан, мой и твой благородный друг, протягивает тебе братскую руку…

— Может быть, он твой друг, но никак не мой, — перебила я.

— Ты заблуждаешься на его счет…

И так далее, и так далее. Слова лились рекой — пустые заверения в добрых намерениях. Ничего конкретного. Просто слова, призванные усыпить мою бдительность.

А потом… сейчас… Как это случилось, причем так быстро, мне теперь не воспроизвести. Я была занята пустым разговором через решетку, выслушивала вкрадчивые обманные слова, пока не решила положить конец беседе. Я слишком устала, и ноги у меня болели.

И тут сверху донесся шум. Оттуда, где лежал Антоний…

Обезумев от восторга, я обернулась с криком:

— Я верила, что ты вернешься!

Правда ли это? Действительно ли я всерьез рассчитывала, что он снова вернется к жизни и ко мне, побуждаемый волей и желанием, способным пересилить саму смерть? Или это был приступ безумия вроде тех, что одолевают нас при столкновении и истинным и окончательным небытием?

Кто-то спешил по лестнице. Лицо и фигура терялись в тени, а когда я повернулась, чтобы разглядеть его получше, он схватил меня за руки. Конечно же, то был не Антоний. Значит, пора кончать!

Пока я тянулась к поясу за кинжалом, в голове моей мелькали мысли: «Жаль, что это не змея, а всего лишь клинок. Даже здесь я потерпела неудачу».

Неудача, однако, на деле оказалась еще более полной, чем в моих мыслях. Крепкие руки с силой вывернули мне запястье, и меня пронзила острая боль. Я услышала, как ударился об пол упавший кинжал и хриплое дыхание раздалось возле своего уха.