В порыве решимости — смерть вдруг стала желанной — я отвернулась от окна и направилась к Хармионе и Ирас. Но тут Хармиона с окаменевшим лицом указала на что-то снаружи.

— Да, — ответила я, — это горестное зрелище. Но нам не стоит больше изводить себя.

Я потянула ее за руку.

— Госпожа, там… ты только посмотри, госпожа!

Хармиона указывала вдаль, на какую-то небольшую процессию.

По дороге, ведущей из дворца к мавзолею, двое солдат несли носилки с распростертым на них телом. За носилками следовала тесная группа сопровождающих.

Расстояние было велико, но я смогла разглядеть человека. Это был мужчина, окровавленный, но живой. В его членах я не заметила того особенного расслабления, свойственного мертвым телам.

— Друг мой! — простонал Мардиан. — Антоний!

Да, это был он. Несли ли его с поля боя? Желал ли он возлечь сегодня рядом со мной?

Так или иначе, я испытала огромное облегчение и вознесла благодарение Исиде за то, что не поторопилась. Если бы я собралась уйти несколько минут назад, мне бы уже не увидеть его живым.

Антоний пытался подняться на носилках, но сил не хватало: спереди его туника пропиталась кровью, стекавшей на носилки и пятнавшей землю. Доспехов на нем не было.

Один из сопровождающих направился к дверям, но я закричала, что не могу открыть их, иначе Октавиан получит возможность ворваться сюда и завладеть сокровищами. И спросила, не удастся использовать это окно?

Нам удалось зацепить веревки за недоделанный каменный карниз и сбросить вниз, чтобы привязать к ней носилки. Расстояние до земли было велико, и я не знала, хватит ли наших сил, чтобы втащить Антония наверх. Крупный и тяжелый, в нынешнем положении он никак не мог нам помочь.

Он был очень слаб, весь изранен и очень бледен. Когда он пытался заговорить, каждое слово давалось ему с превеликим трудом.

— Смелее! Смелее! — крикнула я сверху, чтобы приободрить его, и мы вчетвером налегли на веревки.

Сил у нас, конечно же, было маловато, но раз за разом, налегая всем весом, мы подтягивали носилки выше. Правда, при каждом рывке они ударялись о стену, и лицо Антония искажала гримаса боли.

— Ох, быстрее! — восклицал он таким слабым голосом, что я едва разбирала его слова.

Солнце светило прямо на его окровавленное лицо с потрескавшимися губами, а вокруг вилась туча мух, привлеченных запахом крови. Он слишком ослабел, чтобы отогнать их. Рука Антония, всегда такая сильная, теперь не могла отмахнуться от надоедливых насекомых.

Из последних сил мы подтянули его к подоконнику, перетащили в окно и опустили на пол.

— О мой дорогой, не умирай без меня! — услышала я собственный голос.

Я бросилась на его тело и стала мазать кровью свое лицо и шею. Затем, не осознавая, что делаю, разорвала лиф платья и припала к груди Антония. Моя грудь тоже сделалась красной и липкой от крови.

— Мой господин, мой муж, мой император! — шептала я ему в ухо. — Подожди меня!

Я знала, что ничто его не спасет: такая рана смертельна, и жизнь стремительно вытекала вместе с кровью.

— Как это могло случиться? — спросила я, прикрыв страшную рану ладонью. — Какой силы должен быть удар, чтобы поразить тебя сквозь панцирь!

— Я… я сам, — простонал он. — Не враг — сам Антоний. Победить Антония может только Антоний.

— Мой отважный император, — сказала я так, что он один меня услышал, и наклонилась поцеловать его. Его губы уже холодели.

— Эрос, — прошептал он из последних сил. — Эрос…

— Что Эрос? — Я только сейчас поняла, что его слуги нет.

— Он подвел меня. — Антоний попытался издать смешок, но это оказалось слишком болезненным. — Он не выполнил приказ. Представляешь… я приказал ему убить меня, а когда отвернулся, он убил себя.

Какой ужас! И предоставил Антония самому себе.

— О мой дорогой, — шептала я, баюкая его голову.

Наш уход получился не достойным и благородным, как задумывалось, но кровавым, болезненным и безвкусным.

— Вина! — слабо попросил Антоний.

Подали чашу, и с нашей помощью ему удалось приподняться, чтобы выпить.

— Октавиан идет, — произнес он, и мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова. — Из его приближенных нельзя доверять никому, кроме командира по имени Прокулей. Имей дело с ним.

— Дело? Какие у меня могут быть с ним дела? Я не намерена задерживаться в этом мире!

Выходит, он полагал, что я смогу это пережить? Какой трогательный оптимизм. Антоний сохранил его до самого конца.

Он схватил меня за руку, в то время как другой свободной рукой я, вне себя от горя, била и царапала собственные лицо и грудь. Антоний попытался помешать мне, но у него не было на это сил.

— Пожалуйста, — прошептал он, — не жалей меня из-за этого несчастливого поворота фортуны. Вспомни лучше, сколько лет я был ее любимцем, самым могущественным и блистательным человеком в мире. И даже мое нынешнее падение не стало постыдным.

— Да, — выговорила я сквозь слезы, которые туманили мой взор и мешали видеть его, еще живого и шевелившего губами. — Да, ты умираешь с честью. Боги послали тебе свой последний дар.

Я чувствовала, как пожатие его руки медленно, неохотно, но неуклонно ослабевает. Он закрыл глаза. Казалось, все его оставшиеся силы ушли на поддержание хриплого прерывистого дыхания, но с каждым натужным вздохом из раны на груди вытекало еще больше крови. Затем по телу пробежала дрожь, и он перестал дышать.

— Нет! — вскричала я.

Я страстно желала, чтобы его грудь всколыхнулась снова, хотя бы раз. Но этого не произошло. Рука его упала и бессильно повисла, причем пальцы (это врезалось мне в память) были наполовину согнуты — в точности так, как во время сна…

Его веки опустились. Его ресницы — длинные прекрасные ресницы, из-за которых я так часто поддразнивала его, — теперь оттягивали веки вниз, скрывая и занавешивая непристойную пустоту смерти.

Антоний умер. Мир перевернулся!

— Госпожа! Госпожа!

Я почувствовала, как кто-то оттаскивает меня, пытается отлепить от него. Нас почти склеивала кровь. Я не хотела покидать его и вцепилась в тело еще крепче.

— Друг мой, — послышался голос Мардиана, — отпусти его. Он ушел.

Я сопротивлялась, и им пришлось оторвать меня, после чего Мардиан на руках снес меня вниз по ступенькам. Антоний остался наверху, на носилках.

— Нет! — слабо протестовала я, порываясь вернуться.

— Ему теперь нужно не твое общество, а достойные похороны, — сказал Мардиан. — Но даже это подождет. Ты забыла про Октавиана? Он, должно быть, уже близко.

Октавиан. Какое мне дело до Октавиана? Сейчас меня не заботил никто на свете: я просто лежала в успокаивающих объятиях Мардиана, моего старейшего и вернейшего друга, и отказывалась о чем-либо думать. Мир съежился до сухой черной шелухи, а наверху в одиночестве лежал мертвый Антоний.

Я молча вцепилась в руку Мардиана. Или не молча? Не знаю. Знаю только, что мне чудилось — я почти чувствовала это! — будто душа покидает мое тело и беззвучно, невидимо, устремляется к Антонию, дабы воссоединиться с ним и бежать от всей крови и скверны! Но неожиданно я оказалась на полу. Мардиан поставил меня на ноги перед большими дверьми, взял за плечи и подтолкнул к ним.

— Посмотри наружу! — потребовал он.

Нет! Я не могу видеть это сейчас. Одно за другим, без перерыва, я не вынесу!

Но он неумолимо подталкивал меня к решетке.

Толпящиеся люди. Что за люди? Почему они собрались?

Качнувшись от слабости, я ухватилась за решетку, чтобы не упасть. На траве лежат тени. Оказывается, прошли часы — часы мучительного расставания Антония с земным миром. То было время вне времени: видимо, как ни странно, внутри и снаружи оно текло по-разному. И мне не хотелось возвращаться в реальность. Я предпочла бы остаться вне времени. За запечатанными дверями, в неизменности небытия.

— Госпожа, — послышался рядом голос Мардиана. Он утер мне лицо шарфом, и ткань мигом покраснела от крови. — Наберись храбрости!