Я сел на пенёк. Вскоре среди деревьев мелькнула осторожная косуля. В этом не было ничего странного. В лесах вокруг Дорфа было много косуль. Но не помню, чтобы я когда-нибудь понимал, каким живым чудом было это существо. Конечно, я видел косуль и раньше, я видел их почти каждый день. Но не понимал, какой непостижимой тайной была каждая из них. А теперь понял, почему прежде это было от меня скрыто. Я не давал себе времени восхититься косулями, потому что видел их слишком часто.

Так было всегда, подумал я, так было и с этим миром. Пока мы остаёмся детьми, нам бывает присуща способность чувствовать мир, восхищаться им. Но постепенно он становится для нас привычным. Расти — это значит упиваться допьяна всеми чувственными переживаниями.

Теперь я точно знал, что случилось с карликами на загадочном острове. Конечно, была какая-то преграда, и они не могли постичь самые глубокие тайны существования, но, наверное, это объяснялось тем, что они никогда не были детьми. Они стали восполнять упущенное, каждый день употребляя этот сильный напиток, и нет ничего удивительного в том, что в конце концов слились со всем, что их окружало. Теперь я понял, какую большую победу одержали Фроде и Джокер, когда, вопреки всему, им удалось отказаться от пурпурного лимонада.

Несколько минут косуля смотрела на меня, а потом убежала. На одно мгновение меня окружила непостижимая тишина. Потом соловей стал рассыпать свои удивительные трели. Мне захотелось преклониться перед тем, как такое крохотное тельце могло вмещать в себя столько звуков, столько дыхания, столько музыки.

Наш мир, думал я, это такое невероятное чудо, что даже непонятно, плакать мне или смеяться. Наверное, следовало и плакать и смеяться, но не так-то легко делать это одновременно.

Я вспомнил одну крестьянку из селения. Ей было не больше девятнадцати, но однажды на этой неделе она пришла в пекарню с новорождённой девочкой, которой ещё не исполнилось и месяца. Меня никогда не интересовали новорождённые, но, заглянув в корзину, я онемел от удивления, когда увидел глаза девочки. Тогда я не подумал об этом, но теперь, когда я сидел на пеньке в лесу, слушая пение соловья и глядя, как солнце набрасывает свой плащ на холмы по другую сторону долины, мне вдруг пришло в голову, что, если бы новорождённые умели говорить, девочка обязательно сказала бы, что мир, в который она попала, кажется ей удивительным. У меня хватило самообладания. Я сдержался и поздравил молодую мать с рождением ребёнка, но, по правде сказать, мне следовало поздравить ребёнка. Нам надо склоняться перед каждым новым гражданином нашего мира и говорить: "Добро пожаловать, дружок! Тебе несказанно повезло, что ты попал сюда!"

Там, в лесу, на пеньке, мне стало бесконечно грустно от того, что мы, люди, устроены так, что привыкаем к такой непостижимости, как жизнь. В один прекрасный день мы принимаем за данное то, что живём, и потом… потом уже не думаем об этом, пока не приходит наш срок покинуть этот мир.

Неожиданно я почувствовал сильный клубничный вкус, заструившийся у меня в груди. Он был прекрасен, но в то же время так силён, так могуч, что чуть не задушил меня. Нет, меня можно было не уговаривать не пить больше пурпурный лимонад. Я знал, что мне достаточно черники в лесу и время от времени встречи с косулей или соловьём.

♥  Когда я сидел и раздумывал над всем этим, рядом хрустнула ветка. Я поднял глаза и увидел, как из-за ствола выглядывает маленький человечек.

Он подошёл ко мне поближе и, не доходя десяти или пятнадцати метров, сказал:

— Ням-ням! — И облизнул губы. После этого он продолжил: — Насладился лакомым напитком? Ням-ням! — говорит Джокер.

Я ещё хорошо помнил всю историю о загадочном острове и потому не испугался. Первое удивление от встречи с Джокером тоже быстро прошло. Мне казалось, что у нас много общего. Я и сам был теперь таким джокером в карточной колоде.

Встав, я подошёл к нему. На нём больше не было лилового клоунского костюма с бубенчиками. Теперь на нём был коричневый костюм в чёрную полоску.

Я протянул ему руку:

— Мне известно, кто ты.

Когда он пожимал мне руку, под костюмом послышался слабый звон бубенчиков, значит, этот костюм был надет прямо на наряд клоуна. Рука у него была холодна, как утренняя роса.

— Рад пожать руку солдату, вернувшемуся из страны на севере, — сказал он.

На губах у него играла странная улыбка, глаза блестели, как жемчужины.

— Потому что теперь пришла очередь жить этому валету. Поздравляю с днём рождения, брат!

— Но у меня… у меня день рождения не сегодня, — выдавил я.

— Тсс! — говорит Джокер. Недостаточно родиться один раз, говорит он. Джокер знает, что сегодня ночью ученик пекаря родился заново, и потому поздравляет его с днём рождения.

Он говорил писклявым кукольным голоском. Я отпустил его ледяную руку.

— Я… я теперь знаю всё… и о тебе, и о Фроде, и обо всех остальных…

— Конечно, — сказал он, — потому что сегодня День Джокера, и завтра начинается новый раунд. Теперь до следующего раза должно пройти пятьдесят два года. Тогда мальчик из страны на севере будет уже взрослым мужчиной. Поэтому ему полезно иметь при себе в путешествии небольшую лупу. Занятная лупа, говорит Джокер. Она сделана из лучшего оконного стекла, говорит он. Многое можно спрятать в карман, когда разбивается старая чаша. Джокер — ловкий мальчик. Но самая тяжёлая задача выпадет на долю валета.

Я не понял, о чём он говорит, тогда он подошёл ко мне вплотную и прошептал:

— Надо написать всё о Фроде и его колоде для пасьянса в маленькую книжку. Потом надо запечь эту книжку в коврижку, потому что золотая рыбка не выдаст тайну острова, это сделает коврижка. Так говорит Джокер. Конец!

— Но… но историю о Фроде и его карточной колоде едва ли можно уместить в маленькую книжку, — возразил я.

Он рассмеялся от всего сердца.

— Всё зависит от того, мой мальчик, насколько большой будет коврижка. Или — насколько маленькой книжка.

— История о загадочном острове… и обо всём остальном такая длинная, что для неё нужна большая книжка, — стоял я на своём. — И коврижка для неё должна быть великанская.

Он хитро посмотрел на меня.

— Не надо быть таким самоуверенным, говорит Джокер. Отвратительная привычка, прибавляет он. Коврижка будет не особенно большой, если все буквы будут особенно мелкими.

— Такие мелкие буквы не сможет написать ни один человек. А если такое и возможно, вряд ли кто-нибудь сможет это прочитать.

— Главное, написать эту книжку, говорит Джокер. Надо начать уже сегодня. А когда придёт время, буквы можно будет сделать маленькими. А у кого есть лупа, разберёт всё.

Я поглядел вниз, на долину по её другую сторону, золотой солнечный ковёр уже достиг селения.

Пока я смотрел туда, Джокер исчез. Я огляделся, но маленький шут скрылся среди деревьев, подобно хитрой косуле.

В дом я вернулся страшно усталым. Один раз, собираясь наступить на камень, я даже упал, потому что мне в левую ногу как будто сделали укол вишнёвого сока.

Я подумал о своих друзьях в Дорфе. Если бы они только знали, подумал я. Скоро они опять соберутся в "Красавчике Вальдемаре". Говорить о чём-то надо, а что придумаешь лучше, чем старый пекарь, живущий бобылём на отшибе в своём домишке? Им он казался немного странным, и его на всякий случай объявили сумасшедшим. Но частью самой большой загадки были они сами. И эта самая большая загадка была перед ними, однако они её не осознавали. Может и правда, Альберт хранил какую-то тайну, но самой большой тайной был всё-таки сам мир.