Вассер преувеличенно резко покачал головой. Разумеется, он был в бешенстве. Презрительно фыркнув, он спросил:

— Ну а потом что? Я не знаю, что вы сказали судье, чтобы он разрешил продлить заключение, не знаю, какую ложь вы изобрели, но все равно — не сегодня, так еще через сутки вам придется меня освободить. Вы…

Он помолчал, подыскивая слово, и наконец договорил:

— …жалки.

Его снова привели на допрос. Однако его почти ни о чем не спрашивали. Камиль решил, что для его изматывания это будет самая подходящая тактика. Минимум внимания. Эффект очевиден. Однако самое трудное — вынужденное безделье. В таких случаях каждый пытается сосредоточиться на чем только может. Вассер наверняка представлял свой триумфальный выход — вот он надевает пиджак, плотнее затягивает ослабленный узел галстука, торжествующе улыбается полицейским, произносит на прощание что-то саркастическое — уже сейчас он придумывал, что именно…

Арман совершил захватнический набег на двух новых стажеров с третьего и пятого этажа и вернулся с полными охапками сигарет, ручек и прочих мелочей. Это заняло немало времени. Таков его способ отвлечься.

В середине дня началась какая-то странная чехарда. Камиль время от времени пытался поговорить с Луи наедине по поводу картины, но каждый раз что-то мешало. Луи постоянно куда-то звонил, что-то выяснял. Камиль чувствовал, что между ними возникла неловкость, напряженность. Печатая отчеты и в перерывах поглядывая на часы, он думал о том, что эта история с подарком чертовски осложнит их отношения. Да, конечно, он поблагодарит Луи — а дальше что? Ну, может быть, сделает ответный ценный подарок. А потом? В поступке Луи ощущалось нечто покровительственно-снисходительное. Чем дальше, тем сильнее Камиль убеждался в том, что Луи хотел преподать ему некий урок, подарив картину.

Около трех часов дня они наконец-то остались в кабинете одни. Камиль больше не раздумывал. Он должен поблагодарить Луи. Без всяких предисловий он так и сказал:

— Спасибо, Луи.

Но все-таки нужно добавить что-то еще.

— Это…

И тут он осекся. По искреннему недоумению на лице Луи он в один миг понял свою ошибку. К этой истории с картиной тот не имел никакого отношения.

— Спасибо за что? — спросил он.

Камиль поспешно сымпровизировал:

— За все, Луи. За твою помощь… за все.

Луи слегка растерянно кивнул. Он к этому не привык — они никогда не говорили друг другу ничего подобного.

Камиль пытался найти убедительные слова, чтобы его оплошность осталась незаметной, — но понял, что сказал именно то, что думал. Он сам удивился этому неожиданному признанию, которого совсем от себя не ожидал.

— Это расследование… оно для меня стало в каком-то смысле возрождением. Хотя, конечно, я по-прежнему не самый приятный в общении тип…

Присутствие Луи, этого загадочного человека, которого он знал так хорошо и о котором по сути ничего не знал, неожиданно взволновало его — пожалуй, даже сильней, чем подаренная картина.

Вассера снова привели на допрос — выяснять очередные детали. Камиль поднялся в кабинет Ле-Гуэна, коротко постучал и вошел. На лице комиссара читалось, что он приготовился услышать плохую новость. Камиль тут же успокаивающим жестом вскинул вверх обе ладони, давая понять, что все в порядке. Они поговорили о ходе допросов.

Камиль уже сделал все, что нужно. Теперь оставалось только ждать. Потом Камиль упомянул о продаже материнских картин.

— Сколько? — ошеломленно переспросил Ле-Гуэн, услышав сумму.

Камиль повторил. Эта сумма казалась ему все более и более абстрактной. Ле-Гуэн скорчил восхищенную гримасу.

Об автопортрете матери Камиль не стал упоминать. Немного поразмыслив, он догадался, кто его прислал. Он вспомнил о друге матери, который организовывал аукцион. Должно быть, тот получил свой небольшой профит и решил отблагодарить Камиля, подарив ему одну из картин. Вот так, абсолютно заурядно, все разъяснилось. Но именно; поэтому Камиль чувствовал облегчение.

Он сделал звонок, оставил сообщение и вернулся в свой кабинет.

Шли часы.

Он все решил заранее. Итак, в семь вечера.

Наконец этот момент наступил. Было ровно семь.

Вассер вошел в кабинет. Сел. Его взгляд сразу же невольно обратился на настенные часы.

Он выглядел очень уставшим. Он почти не спал за последние сорок восемь часов — сейчас это стало особенно заметно.

— Видите ли, — сказал Камиль, — у нас есть некоторые сомнения относительно смерти вашей сестры. Сводной сестры, простите.

Вассер никак не отреагировал. Он пытался понять, что это значит. Сказывалась усталость. Он обдумывал этот вопрос и те, которые, вероятнее всего, последуют за ним. Он был спокоен. К смерти Алекс он никоим образом не причастен. Это было буквально написано у него на лбу. Он глубоко вздохнул, расслабился, скрестил руки на груди. По-прежнему не произнес ни слова. Только в очередной раз взглянул на часы. Затем спросил, без всякой связи с прозвучавшей ранее фразой Камиля:

— Срок моего задержания заканчивается в восемь вечера, так?

— Я вижу, смерть Алекс вас совсем не волнует.

Вассер поднял глаза к потолку, словно в поисках вдохновения. Можно подумать, что он сидит за столом не на допросе, а в ресторане, где ему предстоит сделать выбор между двумя видами десерта. Кажется, он и вправду не знал ответа на этот вопрос. Слегка пожевав губами, он сказал:

— Отчего же, ее смерть меня огорчает. Сильно огорчает. Вы же знаете, семейные связи — очень прочные… Но что вы хотите… С людьми, подверженными депрессии, такое случается…

— Я говорю сейчас не о смерти как таковой, но о том, что послужило ее причиной.

Он понял и кивнул:

— Снотворное, да, это ужасно. Алекс говорила, что у нее проблемы со сном, что без этих таблеток она не может сомкнуть глаз.

Последнюю фразу он подчеркнул особенным образом — чувствовалось, что даже сейчас, даже в таком вымотанном состоянии, он едва сдерживается, чтобы не отпустить какую-нибудь сальную шуточку по поводу этого «не может сомкнуть глаз». Но потом он добавил уже другим, преувеличенно озабоченным тоном:

— Но все же, что касается медикаментов, она могла бы найти что-то получше, чем обычное снотворное. Она ведь медсестра, ей нетрудно достать любые надежные средства…

Помолчав немного, словно раздумывая, он добавил:

— Я не знаю, каким именно образом снотворные таблетки вызывают смерть… наверное, начинаются конвульсии, судороги?..

— Если организм вовремя не избавить от этих таблеток, — ответил Камиль, — человек впадает в глубокую кому и утрачивает защитные рефлексы — в частности, дыхательных путей. Он извергает рвоту, она заполняет легкие, человек задыхается и умирает.

Вассер не удержался от гримасы отвращения. Фу… Захлебнуться собственной блевотиной — нет, такую смерть никак нельзя считать достойной.

Камиль кивнул в знак того, что понимает такие чувства. Глядя на него, вполне можно предположить — если не обращать внимания на слабую дрожь пальцев, — что он вполне разделяет мнение Тома Вассера. Он поднял голову от лежавшего перед ним досье, перевел дыхание и произнес:

— С вашего позволения, мне хотелось бы вернуться к вашему визиту в отель. В ту ночь ваша сестра умерла. Итак, вы приехали туда вскоре после полуночи?

— У вас же есть свидетели. Вам следовало обратиться к ним.

— Что мы и сделали.

— И что же?

— Они назвали время двадцать минут первого.

— Ну, пусть будет двадцать минут первого, я не против.

Вассер откинулся на спинку кресла. Его регулярные взгляды на часы более чем красноречивы.

— Итак, — снова заговорил Камиль, — вы вошли следом за ними, и это показалось им вполне естественным. Обычное совпадение — просто еще один клиент возвращался в отель в это же время… Свидетели сказали, что вы остановились у лифта. Поскольку сами они жили на первом этаже, они ушли к себе и вас больше не видели. Итак, вы поднялись на лифте.