— Вы… — начала было Алекс, но она сама не знала, что собирается ему сказать, о чем попросить.

Он снова кивнул, все с той же дурацкой улыбкой. Он сумасшедший, сказала себе Алекс.

— Вы н-ненормальный…

Но не успела она договорить, как человек развернулся и отошел. Теперь она его больше не видела. Дрожь Алекс усилилась. С того момента, как он исчез, ее охватила тревога. Что он делает? Она изогнула шею, пытаясь разглядеть его сквозь щели между досками, но это ей не удалось. Она слышала только какие-то отдаленные шорохи, усиленные эхом, обитающим под сводами этого огромного пустого зала. Вдруг ей показалось, что ящик едва заметно трясется — сам по себе, а не оттого, что она дрожит. Доски слегка поскрипывали. Изогнувшись почти на пределе своих физических возможностей, она краем глаза смогла увидеть у себя над головой веревку. Кажется, раньше ее не было. Она была привязана к крышке ящика. Алекс осторожно вытянула руку и, просунув кончики пальцев в щель, нащупала железное кольцо и узел веревки — толстой, очень прочной.

Туго натянутая веревка дрожала, доски жалобно постанывали. Ящик приподнялся над полом и начал медленно раскачиваться, одновременно вращаясь вокруг своей оси. Человек снова появился в поле зрения Алекс — он был в семи-восьми метрах от нее, у стены. Он ритмичными рывками тянул к себе веревку, соединенную с двумя подъемными блоками. Ящик поднимался почти незаметно, создавая ощущение невесомости, от которого кружилась голова. Алекс не шевелилась. Человек смотрел на нее. Когда она оказалась примерно в полутора метрах над полом, он прекратил тянуть веревку, закрепил ее и отошел в противоположный конец зала, где у входа были свалены в кучу какие-то предметы. Порывшись в них, он вернулся.

Теперь его лицо оказалось на одном уровне с лицом Алекс, и они могли смотреть друг другу прямо в глаза. Человек вынул из кармана мобильный телефон. Он собирался ее сфотографировать. В поисках подходящего ракурса он приближался, снова отходил, иногда останавливался и делал снимок — один, другой, третий… Затем он просмотрел снимки и стер те, которые, по его мнению, не удались. После этого вернулся к стене и с помощью подъемного механизма еще немного приподнял ящик. Теперь до пола было около двух метров.

Человек закрепил веревку. Он явно гордился собой.

Затем натянул куртку и пошарил по карманам, чтобы удостовериться, что ничего здесь не оставил. Казалось, Алекс перестала для него существовать. Уходя, он лишь мельком взглянул на созданную им конструкцию. Словно уходил из квартиры, чтобы отправиться на работу.

И вот он исчез.

Наступила тишина.

Ящик едва заметно покачивался. Потоки холодного воздуха то и дело окутывали и без того почти застывшее тело Алекс.

Она была одна. Голая, запертая в ящике.

И вдруг она поняла.

Это не ящик.

Это клетка.

— Вот мерзавец, а!..

«Сразу ругаться…», «Не забывай, что я твой шеф!», «А ты бы что сделал на моем месте?», «Тебе надо расширять словарный запас, ты повторяешься». Чего только не перепробовал комиссар Ле-Гуэн для вразумления своего строптивого подчиненного за много лет совместной работы… Чем твердить одно и то же, теперь он предпочитал вообще никак не реагировать. Этим он мгновенно обезоруживал Камиля, когда тот без стука входил в кабинет шефа и вставал перед его столом. Ле-Гуэн, как правило, всего лишь обреченно пожимал плечами и вздыхал, ну или в крайнем случае хмурился с притворным раздражением. Они обходились без слов, как пожилые супруги, а ведь оба на пятом десятке вели одинокую жизнь: Камиль — вдовец, Ле-Гуэн в прошлом году развелся в четвертый раз. «Забавно, ты каждый раз женишься фактически на одной и той же женщине», — говорил Камиль. «А что ты хочешь — привычка, — отвечал Ле-Гуэн. — Если ты заметил, у меня и свидетель на свадьбе всегда один и тот же — это ты». И ворчливо добавлял: «И потом, сколько женщин ни меняй, в итоге все равно получишь одну и ту же», — тем самым показывая, что не только в искусстве завоевывать женщин, но и в искусстве смиряться с неизбежным он не имеет себе равных.

Именно потому, что у них не было необходимости произносить какие-то вещи вслух, чтобы понимать друг друга, Камиль и не набросился на Ле-Гуэна сегодня утром. Вместо этого он попытался не думать о том, что комиссар мог поручить дело о похищении кому угодно, однако предпочел сделать вид, что у него, как назло, никого не оказалось под рукой. Больше всего Камиля поражало то, что такая простая мысль должна была бы прийти ему в голову сразу же — но почему-то не пришла. Это выглядело странно и, по правде говоря, подозрительно. К тому же Камиль вообще не спал в эту ночь и был слишком вымотан, чтобы тратить силы на препирательства, — тем более что предстояло выдержать еще целый день, пока его не сменит Морель.

Было полвосьмого утра. Усталые сотрудники носились из кабинета в кабинет, переговариваясь на бегу, то и дело хлопали двери, слышались оклики, в коридорах толпились раздраженные посетители — словом, в родной конторе заканчивалась очередная бессонная ночь.

Появился Луи. Он тоже, судя по всему, не спал. Камиль быстро оглядел его — костюм от братьев Брукс, галстук от Луи Виттона, ботинки «Финсбери»; как всегда, сдержанно-элегантный стиль. Насчет марки носков Камиль не мог ничего сказать, да и в любом случае он в этом не разбирался. Впрочем, несмотря на всю свою элегантность и всегда идеально выбритые щеки и подбородок, Луи ничем особенно не выделялся на фоне окружающих — внешность у него была довольно заурядная.

Они пожали друг другу руки в самой обычной манере, словно никогда не прекращали работать вместе. С тех пор как они неожиданно встретились вчера вечером, у них даже не было времени толком поговорить. Ни один из них не знал, как другой провел эти четыре года. Не то чтобы они делали из этого тайну, вовсе нет, но, во-первых, в жизни полицейского не так много радостей, а делиться проблемами им не особенно хотелось, а во-вторых — ну что можно сказать друг другу, встретившись в подобных обстоятельствах? Луи и Ирэн всегда очень хорошо относились друг к другу. Камиль думал про себя, что Луи тоже испытывает чувство вины из-за того, что не смог предотвратить ее убийство. Конечно, для него это не стало такой трагедией, как для Камиля, но, безусловно, отразилось на нем. Они никогда не затрагивали эту тему, и недоговоренность ощущалась обоими как некая физическая преграда, затрудняющая общение. По сути, их обоих сокрушило одно и то же несчастье, обрекшее их на молчание. Впрочем, тогда многие были потрясены; но им двоим все же стоило бы об этом поговорить. Сделать это так и не получилось, но они не переставали думать друг о друге все то время, что не виделись.

Первые заключения отдела криминалистики представлялись не слишком многообещающими. Камиль быстро пролистал отчет, передавая Луи страницу за страницей по мере того, как знакомился с их содержанием сам. Судя по отпечаткам шин, марка была одной из самых распространенных — такие могли оказаться у миллионов автомобилей. Фургон тоже самый заурядный. Последний обед жертвы не включал в себя ничего особенного: фруктово-овощной салат, мясо с зеленой фасолью, белое вино, кофе — вот и все.

Они стояли перед огромным планом Парижа в кабинете Камиля, когда зазвонил телефон.

— А, Жан, — сказал Камиль, услышав в трубке голос шефа, — ты как раз вовремя.

— И тебя с добрым утром, — отозвался Ле-Гуэн.

— Мне нужно человек пятнадцать.

— Абсолютно невозможно.

— И желательно, чтобы большая часть из них были женщины, — продолжал Камиль, будто не слыша. Подумав еще несколько секунд, он добавил: — Они понадобятся мне по меньшей мере на два дня. Или, если мы не найдем похищенную женщину до тех пор, даже на три. Еще мне нужен дополнительный автомобиль. Нет, два.

— Послушай…

— Да, и еще мне нужен Арман.

— Вот это пожалуйста. Пришлю его тебе прямо сейчас.

— Спасибо тебе за все, Жан, — ответил Камиль и повесил трубку.