— Можешь не продолжать, — прервал ее Ленокс. — Мне очень жаль, если мои слова прозвучали грубо или обидно, словно я требую отчета и заставляю тебя оправдываться.

Леди Джейн печально вздохнула, и глаза ее снова затуманились.

— А потом он приехал с этим абсурдным предложением, уверенный почему-то, что между нами возникло чувство, которого на самом деле никогда не было. Разумеется, я ему отказала.

— Еще бы!

— Да нет же, Чарлз… как ты не понимаешь… Будь он пределом совершенства, будь он…

Ленокс, преисполнившись отваги, смешанной с восторгом, остановил ее.

— Знаешь, я все время предчувствовал, как появится тот, за кого ты выйдешь замуж. Не сомневался, что это будет герцог, или премьер-министр, или епископ — не меньше. Каждый раз, глядя в окно, я подсознательно ожидал, что этот избранный подъезжает к твоему дому.

Он засмеялся.

— И мне кажется, я принял бы это как должное. Боже мой, я всегда знал, что ты достойна всего самого лучшего. Но каждую секунду нашего знакомства, сколько бы я ни выглядывал в окно, я всегда любил тебя, Джейн. Любил горячо — и не претендуя на взаимность. И пока отвага не покинула меня, я должен сказать: ты самый мудрый человек на свете и самая красивая женщина на земле. Я люблю тебя всем сердцем и хочу, чтоб ты стала моей женой.

Совсем другие слезы блестели теперь у нее в глазах, и лицо озарила сияющая улыбка.

— Ты выйдешь за меня? — спросил он.

— Ну конечно, Чарлз, — ответила она. — Ну конечно.

Она коснулась рукой его плеча, подняла глаза — и они поцеловались.

Следующие несколько дней были самыми счастливыми в его жизни.

Они с Джейн гуляли вдоль реки под разлившимся в небе ослепительным солнцем, и к их ногам ложились опавшие листья, а они все говорили и говорили; простота и доверие остались прежними, но любовь сделала чувства настолько пленительнее, полученное взаимное признание — настолько сильнее, что любое сказанное слово заставляло трепетать.

Сообщили друзьям и устроили несколько званых вечеров для объявления о помолвке. (Званый ужин! Он и не догадывался, что приходить туда вдвоем — отдельное удовольствие!) Верные друзья Тото с Мак-Коннеллом, Даллингтон с герцогиней Марчмейнской, Кабот и Хилари, приезжая с визитами, преспокойно стучались то в один, то в другой дом, словно свадьба уже состоялась. Длинный разговор Ленокса с Грэхемом закончился тем, что мужчины достали карту и составили подробный план путешествия в Марокко.

Так шли дни, недели, и любой миг искрился счастьем, как грани идеального кристалла, а о будущем не думалось — блаженны живущие сегодняшним днем.

Месяц спустя пришла настоящая осень. В их тихом квартале с каждым порывом ветра падали листья, за каждым окном пылал в камине огонь, а над крышами высоких зданий, где воздушные потоки холоднее, взмывали и пикировали птицы. Все дышало той самой грустью, что охватывает вас ненадолго, когда лето уходит бесповоротно — и нет надежды на причудливые оазисы тепла в череде холодных дней; прохожие поднимают воротники пальто, укрываясь от ветра, а дети со вздохом соглашаются на толстый свитер. Время года с легким румянцем, ранними сумерками, ежедневно убывающим светом.

Несколько недель в Лондоне только и было разговоров что о «Скандале от Оксфорда до Индии», как окрестили дело Пейсона в одной газете. На всех приемах обсуждали фантастическое появление грозного Джеймса Пейсона, тут же осуждая его идею уехать в Шотландию и увезти туда сына. Слухи о том, что он сильно изменился и стал кроток, как ягненок, оказались сильно преувеличены. Радость, наполнявшая людские сердца, когда речь шла о леди Аннабел, гасла, когда вспоминали Билла Дабни, названного в прессе героем, английским юношей, который с безоговорочной преданностью отдал жизнь за друга. В Англии всегда жива романтическая тоска по Оксфорду и Кембриджу — чаще всего среди тех, кто никогда там не учился, — и Дабни стал национальным героем. На похоронах, куда Ленокс и леди Джейн приехали вместе, тяжелее всего было видеть бесконечную скорбь, которую молча несли родители Дабни, воспитанные в суровом мидлендском духе.

Не было никаких сомнений, что память о Дабни будет увековечена. Бесчисленные самоцветы, слитки золота, полудрагоценные камни и серебряные блюда, хранившиеся в пыльных стенах общества «Сентябрь», не говоря уже о великолепном сапфире, вернулись к Ост-Индской компании. Уступив общественному мнению, компания продала сапфир со ставшего моментально знаменитым аукциона (к участию в нем допускались лишь лица с банковским подтверждением о наличии на их счете не менее ста тысяч фунтов стерлингов). Камень приобрел таинственный немецкий граф, а вырученные средства компания перевела в Линкольн-колледж, дабы учредить на классическом отделении стипендию имени Билла Дабни. Его отец сопроводил дар словами: «Для юношей, обладающих большой силой духа и беззаветной преданностью, для тех, кто умеет дружить и заслуженно называется благородным».

Тем временем члены общества «Сентябрь» давали показания друг против друга, а главные виновники уже предстали перед судом. Маран сразу же ушел в отставку и покинул Парламент, но полный масштаб его должностных преступлений только начинал проясняться. Махинации были, что называется «из ряда вон» — и в то же время стары как мир. С одной стороны, он переводил деньги на счета непонятных военных промышленников, чьи на поверку фиктивные заводы оказались фиктивной собственностью собратьев по обществу «Сентябрь» — те, конечно, не забывали отблагодарить Марана. С другой — банально пристраивал к правительственной кормушке малообразованных родичей своих однополчан. Следствию еще предстояло раскрыть многочисленные уловки по выуживанию денег из казны ее величества, но то, что Ленокс и Гудсон, помимо непосредственных успехов расследования, спасли стране не только финансы, но и репутацию, сомнений не вызывало. Кстати, благодаря вскрывшимся фактам в обществе снова стал популярен билль о реформе, представленный лордом Расселом, — давно ли Ленокс обсуждал судьбу законопроекта с его автором за обедом в Парламенте? Среди прочего, билль требовал обеспечить б о льшую прозрачность государственных расходов.

Ленокс получил поздравления от принца Уэльского и ездил на встречу с его высочеством, но остальные приглашения отклонил: уютные вечера с Джейн, Тото и Томасом, возможность выпить в компании Джеймса Хилари или лорда Кабота были ему куда дороже; а еще его ждали книги и праздничный бокал шампанского за новообрученных: Джорджа Пейсона и Рози Литтл. Наперекор отцу она примчалась в Лондон, едва узнав, что Джордж жив, и — чего Ленокс не ожидал — открыла молодому человеку свое сердце. Тот в ответ не утаил, что его ухаживания на танцах означали гораздо больше, чем она думала. Несмотря на гнев родителей (правда, леди Аннабел, все еще вне себя от радости, негодовала относительно мало), они чувствовали себя самыми счастливыми людьми на свете и твердо верили, что будут жить счастливо и умрут в один день. Рози же, со своей стороны, избрала Ленокса в близкие друзья, и все указывало на то, что скоро он будет дважды крестным.

Так, из главной темы дня дело постепенно перешло в разряд новостей поменьше, а потом и вовсе исчезло из общих разговоров; жизнь вошла в привычное русло и потекла своим чередом.

Правда, одно событие все же омрачило безоблачную радость Ленокса: влиятельный и богатый государственный муж, одно время ухаживавший за леди Джейн — Джордж Барнард, который — Ленокс нисколько не сомневался — тайно стоял во главе многих преступных замыслов, тоже прислал ему свои поздравления. Да, это дело еще не доведено до конца, но думать о нем сейчас, когда он так счастлив… Нет, ему просто не до того.

В один из дней, когда шумиха вокруг скандальных событий еще не стихла, Ленокс и леди Джейн обедали в библиотеке. Джейн, смеясь, о чем-то увлеченно рассказывала, но ее прервал стук в парадную дверь. Грэхем, наконец-то занявший свой пост в холле, впустил пришедших и через несколько секунд ввел трех посетителей.