— Вы имеете в виду машины без полицейских номеров?
— Да-да. Мне кажется, так будет лучше.
— Да, сэр, такие машины имеются.
— А не можете ли вы устроить мне такую машину на время?
— Не вижу проблемы, сэр. Когда вы хотите ее взять?
— Вообще-то сегодня. Мне нужно именно сегодня.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В те времена, когда Фрингс только начинал свою журналистскую деятельность, в «Газете» работал пожилой репортер-алкоголик по фамилии Томассон, который был своего рода легендой среди газетной молодежи. При всей своей неуживчивости он обладал поистине неотразимым шармом. Фрингсу в свое время казалось, что Томассон испытал все на свете, и его поразительная проницательность объясняется не столько остротой ума и способностью к анализу, сколько богатым жизненном опытом. Фрингс частенько выпивал с ним в старом кабачке «Паломино» еще до того, как его снесли вместе с половиной квартала, чтобы построить на этом месте отель «Гавана». По части выпивки Фрингс не мог тягаться с Томассоном и всегда уходил раньше, оставляя того в баре, где тот продолжал говорить перед неизменно внимательной аудиторией. Фрингс усердно черпал из кладезя мудрости, открывавшегося ему по вечерам, и до сих пор помнил многое из услышанного, хотя со временем, когда он стал обрастать собственным опытом, суждения Томассона уже не казались ему неоспоримыми.
Как большинство репортеров того времени, Томассон относился к городским властям с глубоким цинизмом. Один коррумпированный мэр сменял другого, и, казалось, этому не будет конца. По мнению Томассона, все объяснялось дарвиновской теорией эволюции. Наиболее способные из «криминального класса» поднимались на самый верх, где успешно противостояли любым попыткам их сменить, прибегая к подтасовкам на выборах, подкупу, шантажу и открытому воровству. По его словам выходило, что выживает и благоденствует именно сильнейший преступник.
Фрингс был согласен с такой трактовкой, однако несколько иначе понимал теорию Дарвина. По его мнению, все дело было в инновациях. Они были необходимы, чтобы получить и удержать власть. Привычные методы коррупции и подкупа быстро устаревали, и успех зависел от того, насколько быстро и своевременно будут изобретаться новые формы и способы обогащения и удержания власти. Возможно, Томассон имел в виду то же самое, но Фрингсу казалось, что именно изобретательность — самый верный путь к достижению цели.
Фрингс сидел в углу редакции, заставленной столами, на которых громоздились черные пишущие машинки «Смит-Корона» и телефонные аппараты фирмы «Белл». Даже в более спокойные времена в комнате стоял шум, который мешал начинающим репортерам сосредоточиться. Сегодня же, на следующий день после взрыва, шумовой фон достиг уровня, сопоставимого с топотом кавалерийского эскадрона, несущегося в атаку. Посыльные деловито сновали по комнате, отзываясь на беспрерывные крики репортеров, сидящих за столами. Все курили сигары или сигареты, дым почти затянул потолок.
Фрингс, взбодренный марихуаной, не обращая внимания на шум, печатал заметку для завтрашней газеты.
Человек действия
Фрэнсис Фрингс
Провокация выявляет истинную сущность провоцируемого. Человек, склонный к размышлениям, будет рассматривать все варианты, чтобы выбрать тот, который, по его мнению, станет лучшим ответом провокатору. Это образ действия шахматиста, полемиста, военачальника. Короче, это метод, который избирают люди, для которых неадекватный ответ равносилен катастрофе. Противоположностью рассудительного человека является человек действия. Подобно пьяному картежнику, пойманному с тузом в рукаве, человек действия отвечает на провокацию, с бешеной яростью бросаясь на первого встречного, который имел несчастье перейти ему дорогу. Для него насилие — это скорее бальзам на собственные раны, чем наказание для напавшей стороны.
Я говорил об этих двух типах реакции людей, потому что после недавнего взрыва в доме Яна Блока, одного из приближенных мэра, серьезно опасаюсь за судьбу левых сил в нашем Городе. Чего же я боюсь? Мэр наш, без сомнения, является человеком действия. Он бывший боксер, который в силу характера и особенностей первой профессии привык отвечать на оскорбление яростным и неукротимым насилием. Разве у кого-то есть иллюзии, что в мэрском кресле он ведет себя по-другому? Тогда спросите парней из Белой банды, которая была уничтожена, как и многие другие отбракованные кролики во время «именинной бойни». Что касается правосудия в тот знаменитый период, то здесь вы можете сделать собственные выводы, не забывая при этом, что в жертву неукротимой ярости мэра могут быть принесены и другие, не столь уж очевидные изгои.
Почему я так боюсь за наших левых? Потому что, когда мэр начнет махать кулаками, самой ближней мишенью окажутся анархисты и коммунисты. А кого же еще обвинять в содеянном? Бристольскую банду? Они сейчас неотъемлемая часть мэрского правления, такие же члены королевской свиты, как и фабриканты, которые являются публичным фасадом мэрской клики. Кто там еще? Трудно представить, что кто-то, помимо анархистов и коммунистов, может, по представлениям мэра, претендовать на звание заговорщиков и подрывных элементов. И очень многие разделяют это мнение. Мне кажется, прежде чем предпринимать меры, которые, без сомнения, будут иметь весьма радикальный и разрушительный характер, мэр должен подождать, пока появятся прямые и неоспоримые улики. У него еще будет возможность персонально отомстить тем, кто осмелился посягнуть на собственность членов его ближнего круга. Сейчас ему следовало бы прислушаться к голосу рассудка, выявить истинных преступников и адекватно наказать.
Фрингс вытащил листок из машинки и положил в пустой лоток для бумаг. Окликнув посыльного, он отправился обедать на первый этаж.
Кофе был густым и крепким; когда Фрингс делал глоток, к языку липли твердые крупинки. Сидя в одиночестве в отдельной кабинке, он размышлял о своей заметке. Зачем он написал комментарий? Отчасти для того, чтобы защитить людей, из которых могут сделать козлов отпущения. Хотя сам он не был ни красным, ни анархистом, его раздражала привычка мэра обвинять во всех грехах левых, защищая таким образом интересы своих друзей бизнесменов. Рабочие предъявляли вполне законные требования, и наклеивать на них ярлыки типа «профсоюзник», что обычно означало «коммунист», значило оказывать плохую услугу Городу. Если Фрингс публично предположит, что эти люди неизбежно станут объектом мэрского возмездия, возможно, их не будут с ходу мазать черной краской, а проведут надлежащее расследование.
Это была одна из причин написания заметки, причем наиболее благородная. Другой причиной была его личная антипатия к мэру. Рыжий Генри был заносчив и продажен и слишком любил махать кулаками. Уже одно это не пристало чиновнику такого уровня. Генри при избрании надавал столько обещаний и выглядел так солидно, что Фрингс и другие стали питать определенные надежды относительно его неподкупности. Во время предвыборной кампании и в первые месяцы правления влиятельность Фрингса значительно возросла. В своих статьях журналист всемерно поддерживал Генри. Поначалу он и вправду думал, что не ошибся с выбором, но меньше чем через год после прихода мэра во власть произошла знаменитая «именинная бойня», и реакция Генри на это событие была сродни предательству. Неподкупный Рыжий Генри предпочел, чтобы его купили. А потом и сам развел коррупцию.
В своих заметках Фрингс неистово разил Генри с благородным негодованием отступника. Он находил любой повод, чтобы выступить против главы города. И мэр делал соответствующие выводы, поскольку, несмотря на экстравагантность своего поведения, был совсем не глуп.
И тут, словно Господь прочел его мысли, за стол репортера сел мужчина. Это был высокий интересный блондин с зачесанными назад набриолиненными волосами, одетый в дорогой полосатый костюм с подбитыми ватой плечами. Черную фетровую шляпу он аккуратно положил на соседний стул. Выглядел мужчина вполне мирно, но взгляд был жесткий.
